Вася не помнил, кому в голову пришла идея «крутить столик» и вызывать духов на откровенность: разум пал жертвой преждевременной встречи Нового года. В архиве ему объяснили, что праздник обязательно состоится, «несмотря на любую погоду», если предварительно встретить его с важными и дорогими сердцу людьми, так как Новый год – вообще-то (и тут, как говорил непопулярный теперь Горбачёв, отданный на поругание пародистам, двух мнений быть не может) праздник семейный, радоваться ему следует дома, накануне отдав должное общению и напиткам с коллегами да друзьями.
Вот Вася как с цепи сорвался, никогда такого с ним не было: квартиры и компании мелькали перед глазами, совершенно не задерживаясь в памяти. Все время пили за надвигающийся Миллениум и за Путина, официального ельцинского преемника, обогнавшего других кандидатов (Немцова, Аксёненко и Степашина) в очереди на трон.
Проспавшись на чужих пахучих подушках и буквально света белого не видя, Вася опохмелялся, и хоровод под метель начинался по-новой. Девки, подружки, непонятные застолья – до конца года оставалась пара дней, ёлку ещё не нарядили, но по ящику уже вовсю крутили старые «Голубые огоньки». Зависли в какой-то незнакомой квартире, неуловимо похожей на все остальные квартиры Чердачинска, когда кто-то предложил вызвать дух невинноубиенной Галины Старовойтовой, она же, бедняжечка, в Чердачинске вроде родилась, правда, когда он еще Танкоградом назывался.
Пока готовили стол, красными от возлияний глазами Вася воткнулся в телевизор «Минск», где главная певица страны пела на цирковой арене самую популярную когда-то песню – сентиментальную чепуху про художника, обманувшего актрису, которая любила не его, но деньги и богатство. Хит позапрошлого десятилетия, когда деревья были большими, сочинили главный композитор и главный поэт страны, которой больше не было, а качели, на которые присаживалась главная певица СССР, оказывались трапецией – её аккуратно покачивал главный фокусник страны с немым ужасом в глазах.
Вот и сама эта главная певица совсем недавно схлопнувшейся империи вспоминала, что никакой страховки тогда на телесъёмке не предполагалось. Качели взмывали под самый купол и раскачивались над амфитеатром, где «душа России», как её теперь называли, как ни в чём не бывало пела зачем-то свой шлягер позапрошлого лета буквально в нечеловеческих условиях. Совсем как Гагарин.
И если знать, что ничем не прикреплённая актриса, намертво, до посинения вцепившаяся в ручки трапеции, трепещет от страха, взывая ко всем богам одновременно, больше всего на свете желая, чтобы фонограмма поскорее закончилась и её, живую и невредимую, спустили наконец вниз, к опилкам и угловатой подтанцовке, а также к фокуснику, который и сам сжался от ужаса, подобно неловкому дебютанту, ещё не владеющему своим деревянным-оловянным, номер в телевизоре выглядел теперь совершенно иначе.
Например, как зловещая аллегория человека, улыбающегося изо всех сил и показывающего, что у него всё в порядке, хотя жердочка, выделенная ему режиссёрами, совершенно не предназначена для нормального самочувствия. Ярко напомаженный и разукрашенный так, чтобы отовсюду было видно, как он счастлив, этот человек болтается в противоестественной невесомости, ничем не выдавая, как ему одиноко и страшно. Там же ещё на первом плане крупно нарезанные блёстки постоянно летят, из-за чего становится окончательно тошно.
Будто бы увиденный в первый раз, номер завораживал: Вася, совсем как в первый раз, не мог оторваться от зрелища, способного закончиться чем угодно. Он облегчённо выдохнул, лишь когда певица пикировала вниз, к ней вновь подбежал Игорь Кио, а «душа России», как ни в чём не бывало тряхнув гривой, тронула кончиком туфли ковровое покрытие арены – точно всё ещё не верила, что и на этот раз обошлось.
У Старовойтовой так не вышло – её убили в своём подъезде, непонятно за что. К тому же это главное условие – человек, чей дух вызывается для общения, должен родиться там, где его вызывают, поэтому, как только буковки по кругу разложили (взяли чью-то детскую разрезную азбуку – у Васи такая же над кроваткой висела, картинки не изменились) на столе и карандаш наточили, кто-то вспомнил о прошлогоднем «резонансном» убийстве, так до сих пор и не раскрытом. «Ну почему опять не знаю, опять твой номер набираю…» – пела в телевизоре теперь уже припанкованная Борисовна, размахивая телефонными шнурами. Безбородов решил, что это очень даже хороший повод узнать, кто на самом деле стрелял в Старовойтову, но та долго не выходила на связь и только под угрозой смены собеседника (Садыкулин предложил на выбор Игоря Талькова или Виктора Цоя, но его зашикали) начала говорить, но будто бы нехотя и крайне немногословно.
– Кто вас убил, Галина Васильевна?
– Система.
– Эта система сейчас у власти?
– Она всегда у кормила. Была, есть и будет.
Про «кормило» придумал Вася, так как на самом деле Старовойтова продиктовала «корыто». Впрочем, смысл от этого если и меняется, то не слишком. Хотя «корыто» может быть разбитым, а «кормило» нет. Но тут уже выступил Садыкулин, который объяснил, что, вообще-то, «кормило» – это корабельный руль и разбить его даже проще, чем корыто. Садыкулин всегда знал всё лучше других, хотя знания его обычно пользы не приносили.
«Делу время, делу время, да-да-да-да-да-да, делу время, а потехе час!» – выкрикивала Алла Борисовна с той стороны экрана.
Кто убил Катю Емельянову
– А кто убил Катю Емельянову?
– Никто.
– Как она умерла?
– Несчастный случай.
Неместным Безбородову и Садыкулину пришлось объяснять, что в школьные годы исчезновение Кати Емельяновой, красивой девочки девяти, что ли, лет, стало одной из главных сенсаций брежневского застоя. Она жила в элитном доме на Пушкина, была дочкой больших начальников, именно поэтому дело получило необычайно широкую огласку. Однажды Катя не вернулась из школы. Её долго искали, фотографии показывали по Восьмому каналу в местных новостях. Кто-то вдруг вспомнил, что похожая девочка ехала на 45-м автобусе, конечная остановка которого в аэропорту. С каким-то немолодым мужчиной в тёмных очках, одновременно похожим (его фоторобот показывали вслед за фотографией Кати) на разведчика и на шпиона.
Странная парочка сошла возле учительских садов, что тянутся по обе стороны шоссе на Екатеринбург. По тревоге подняли всю милицию, присоединили к ней военных и дружинников. Прочёсывали участки, раскупоривали избушки, законсервированные на зиму (Катя исчезла поздней осенью, как сейчас Вася помнил ориентировку: пальто бежевое с большими пуговицами, розовый ранец, белые банты, «также девочка была одета в сапожки импортного, румынского производства»), лазили в колодцы. Но так и не нашли, Катя пропала без следа, растворилась в далёком олимпийском году, однако долго ещё чердачинских школьниц встречали после учебы, пугали чужими людьми и воспитывали на её примере дополнительную бдительность.
«Ледяной горою айсберг из тумана вырастает…» – констатировала Пугачёва очередную перемену своего настроения. Вася предложил помянуть Катю Емельянову не чокаясь. Все, а в комнату набилось человек десять разной степени опьянения, молча выпили. Казалось бы, кто ещё помнит про эту несчастную, которая, может быть, провалилась под лёд в районе Солнечного берега или же уснула в лесу, как Витя Соков, но всплыла ведь «навеки в памяти народной» – из-за винных паров да дубильных веществ, чудны дела твои, Господи.
Близость дальнего
Вася хотел поинтересоваться, как дела у Тургояк, с которой он расстался ещё до дефолта, но вовремя спохватился, что Маруся, слава богу, жива, и тогда уточнил у Галины Васильевны, что случилось с Пушкарёвой.
– Ничего.
Оказалось, что Лены нет ни на том, ни на этом свете: тело её отсутствует, тоже, видимо, уничтожили, может, сожгли, а душа заплутала между мирами, даже Старовойтова не знает, что ответить.
«Струится время без конца у тихой рощи, венчает юные сердца седой паромщик…» – вновь протяжно заголосила «душа России», в длинном хитоне похожая на призрака. Безбородов, подзуживаемый Садыкулиным («Мне всегда казалось, что песня Пугачёвой „Паромщик“ – про Харона…» – успел вставить он), возмутился, что Вася расспрашивает великого «политика демократической направленности» о каких-то там частнособственнических интересах и старинных знакомых, вместо того чтобы поинтересоваться об общей участи, о том, что же будет с родиной и с нами.
– А то и будет, что ничего не будет.
Тут Галину Васильевну точно прорвало, и телик пришлось выключить, чтобы не сбить приём волны. Но если раньше Вася ещё колебался, верить ли тому, что говорит дух невинно убиенной, то теперь он решил для себя, что точно не верить, так как всё, что рассказывала Старовойтова, казалось совершенно невероятным.
После каждой её реплики хотелось, совсем как в старинной комедии Леонида Гайдая, воскликнуть: «Не может быть!» Правда, в отличие от экранизации Зощенко, сейчас никому из присутствовавших при столоверчении смешно не было.
Прекрасное далёко
– Блогеров и пользователей интернета станут сажать за репосты и за ссылки на чужой контент. Установится религиозное мракобесие: будут ежегодно ждать снисхождения благодатного огня, давиться в очередях к поясу богородицы, а юзеру Соколовскому прокурор потребует три года за то, что тот назвал Христа и Мухаммеда вымышленными персонажами. Да, и за теорию Дарвина тоже ведь судить станут.
– Учреждения, больницы, библиотеки и музеи будут выселять из зданий, только для того, чтобы отдать их церкви. Что странным образом совпадет с резким понижением уровня образования и медицины, не говоря уже о резком снижении «потребительской корзины», повышения выплат по ЖКХ. Оно будет постоянно расти, несмотря на то что с какого-то момента станет полностью оплачиваться населением.
– После того как все сепаратисты, террористы и «лесные братья» будут уничтожены, Чечня выиграет Вторую чеченскую войну и обложит Россию данью. Россия сама начнёт воспитывать и провоцировать террор и террористов, причём по всему свету.
– Россия втянется в постоянную войну с Украиной, да-да, брат пойдёт на брата, и не будет этому ни конца ни края, так как любая война выгодна, а братская – прибыльна вдвойне. Германия вместе с США будет Украину от России защищать. Американцы-то вообще станут россиянам главными врагами, зато палестинские лидеры как были друзьями России, так ими и останутся.
– Российское правительство примет санкции против европейских производителей продуктов, из-за чего цены на продовольствие резко вырастут и будут постоянно расти при постоянном снижении качества. Ну, а импортные продукты, так или иначе пробравшиеся в Россию через Белоруссию, начнут давить экскаваторами. Польские яблоки, венгерское мясо, французские сыры. Снова станет модным есть полбу.
– Пройдёт ещё одна Олимпиада. На этот раз зимняя. В субтропиках. В Сочи. На неё потратят огромные деньги, которые на время полностью обескровят экономику. Олимпиада понадобится, чтобы «создать в мире положительный образ России как передового государства», которое «делает ракеты и покоряет Енисей», а не является погрязшей в тотальной коррупции «ещё одной Верхней Вольтой с ядерными боеголовками». Однако именно на следующий день после закрытия Олимпиады Россия нападёт на Украину и отберёт у неё Крым. Деньги окажутся выброшенными на ветер. Средний бизнес похерят, снова пропадут колбаса и туалетная бумага.
– Под нужды Олимпиады Сочи радикально перестроят, из-за чего многих людей насильно, без всякого выбора переселят в другие дома. Этот опыт пригодится затем и в Москве, потому что когда разразится экономический кризис и стагнация, мэр Собянин (вам понятно же, что его никто не выбирал, потому что свободных выборов в России больше не будет – по крайней мере, на вашем веку) решит поднять столичный стройкомплекс за счёт сноса всех пятиэтажек (впрочем, не только их), из-за чего «собственников жилья» начнут насильно переселять на территорию Новой Москвы (что это отдельная песня, вам пока непонятная), нарушая таким образом Конституцию.
Гном пришёл
Здесь Старовойтова вспомнила слова персонажа Андрея Миронова из «Берегись автомобиля», который говорил в суде, что комический преступник Деточкин посягнул на самое святое, что есть у советских людей, – Конституцию, потому что, как известно, частную собственность пока ещё никто не отменял, да только Васе стали неинтересны эти потусторонние бредни, в которых не возникало никакого, даже отдалённого проблеска реальности.
Встав из-за стола, Вася подошёл к окну, увидел мельком высоту пятого этажа и готический замок впереди, возвышавшийся над одноэтажным посёлком. Замок? Чу, померещилось. Откуда в Чердачинске готика? Это снежинки ворожат предновогодние чудеса. Вася решил в этом году больше не пить и пошёл в чужой туалет, где тоскливо пахло сторонним существованием. Свет Вася не включил (не смог найти выключатель), смыв искал на ощупь. Он так и не мог определить, где находится, в чьей квартире и как сюда попал. Однако, услышав слова заклинания, словно бы стекавшие у него из головы по позвоночнику вниз, похолодел не только спиной, но даже копчиком, так как странная догадка на миг ослепила его, точно врубив тысячу ватт.
– Хлеб, соль, вода, гном, иди сюда, нам нужно три волшебные палочки…
Мгновенно всё сложилось. Вася увидел туалет пушкарёвской квартиры, в которую его занесло бессознательное колобродство, и это было настолько невероятно, что пересохло во рту. Он не был тут с поминок дяди Пети. Он Тургояк-то не видел уже много лет – после того как она сделала аборт и они расстались. Вася слышал только, что Маруся вышла замуж (некстати, тоже за Васю), родила девочку и «очень счастлива». Тут Вася услышал голос Садыкулина, заманившего его в это логово, и точно оттаял. Рвотный спазм передёрнул затвор.
– Вася… Вася Бочков, ну, ты где заблудился?
Здесь я, здесь, мысленно прокричал Вася в ответ и, толкнув дверь, убедился, что это действительно бывшая квартира Пушкарёвых, в которой уже давно живут другие: обстановка изменилась, мебель, линолеум, окрас стен, даже дверь в зал с книжными стеллажами во всю стену (когда здесь жила Лена, она была составлена из ряда небольших стекол, впрочем, как и точно такая же дверь в гостиную пятью этажами ниже – в когда-то их трёхкомнатной, где теперь, как ему сказали, поселился мент с женой и детьми) – всё стало иным. Дверь заменили на глухую, линолеум мышиного цвета – на псевдодорогой паркет, перемены можно было отмечать и дальше, даже запах стал чужим, менее плотным, более жизнерадостным. Хотя теперь Вася отчётливо ловил носом запавшие внутрь нотки из предыдущей жизни. Ему стало нехорошо, замутило. В голове соткался похоронный Шопен, словно бы целенаправленно доносившийся из бойниц готического замка.
Вспомнив про башни в окне, Вася подавил желание рвануть на кухню и полюбоваться напоследок (почему напоследок?) на треугольные флаги с драконами. Однако сам же себя и тормознул: во-первых, дополнительная потеря времени, во-вторых, забоялся вместо замка увидеть на месте посёлка новые типовые многоэтажки. Подступив вплотную к дороге, некогда обозначавшей край мира, они всегда теперь усталой тысячеглазкой глядят в чужие окна.
Собравшись силами, ничего не говоря, словно боясь, что застукают и от этого станет лишь хуже, Вася быстро обулся, оделся, вышел в подъезд и тихо прикрыл за собой дверь. Проконтролировал, чтобы не хлопнула.
Господи, это же был родной подъезд, кто бы мог подумать, что судьба сыграет с ним такую злую шутку, когда в пятиэтажке уже не останется никого из школьных соседей, которые, как когда-то казалось, будут жить здесь вечно, точно приклеенные. Но даже Янка съехала с четвёртого, не говоря уже о девочках из второго подъезда – Инне Бендер и Таньке Легостаевой. Супруги Орловы умерли, баба Паша тоже, он вдруг вспомнил, как Любку, дочку её, сварившуюся в ванне, хоронили всем подъездом в закрытом гробу.
Вася спускался вниз и смотрел на запертые двери. Здесь жил Таракан, интересно, что с ним стало? Был ли он любовником Любки или же это только грязные сплетни «дома образцового социалистического общежития», которые самозарождались в бетонных перекрытиях? Правду-то теперь никто не узнает.
Вася остановился на втором этаже, где когда-то жили Соркины и Тургояк с родителями и сестрой Светой.
Мимо своей квартиры (дверь та же, как и почтовый ящик, слегка вдавленный кем-то на месте надписи «для писем и газет», из-за чего журналы, остро пахнувшие типографской краской, застревали в его узкой щели и рвались) он проскочил как можно быстрее, не оглядываясь. Будто гнался кто следом или гнал его скорее на свежесть. Наступал на пятки чужим запахом, траурным маршем Шопена.
Сбежал по лестнице предбанника вниз, резко толкнул дверь, которая когда-то крепилась тугой пружиной и стреляла каждый раз, как советское шампанское, а теперь безвольно висела на непонятных соплях, выбежал под козырёк.
В лицо ударил отрезвляющий вечер.
Начинало темнеть.
Шёл потусторонний снег, из-за чего день казался ещё короче и как-то теснее.
Сугробы в палисаднике, где мама когда-то разводила цветы, стояли уже в человеческий рост, хотя заканчивался только декабрь, основные снегопады ждали впереди. На Рождество и Крещение.
Вася перевёл взгляд на соседскую пятиэтажку и увидел сестёр Зайцевых. Ну, конечно, кого, если не их? Остальные ж разъехались или поумирали, а ему, для закрепления урока, нужно обязательно встретить кого-то из прежней жизни.
Сильно повзрослевшие, в одинаково коротких шубках, они, пользуясь свежестью новогоднего снега, выбивали ковёр. Тёмно-зелёные ромбы вписаны в коричневые квадраты – примерно такой же висел и в Васиной гостиной над диваном, тоже тёмно-зелёный, в мелкий рубчик – когда переезжали на Российскую, ковёр забрали с собой, а диван нет. Вася вспомнил, как долго мама воевала с клопами, пока не вывела подчистую. И про комариные тучи вспомнил зачем-то.
Сёстры Зайцевы боролись с ковром на том же самом месте меж домов, где когда-то и они каждую зиму точно так же выбивали свои семейные вещи. Где Марусей был найден кулон. Резко озябнув, Вася, тем не менее, стоял, смотрел (курить не хотелось и вообще ничего не хотелось, словно на время умер – и подглядываешь за бытием изнутри небытия), как они бросили его ворсом на снег и как следует потоптались по нему сапожками.
После перевернули на снег тыльной стороной.
Бросили. Расправили. Припорошили со всех сторон, точно стиральным порошком, втоптали снег в ворс.
Тут Васе померещилось, что он видит на чужом ковре красную точку, с которой когда-то упражнялся против близорукости. Только на этот раз она была не фиксированной на стекле, как в позапрошлой жизни, но металась по всему заснеженному ворсу, точно живая.
Вася поднял глаза на соседнюю пятиэтажку и увидел в окне третьего этажа школьника, плющившего лоб о стекло с лазерной указкой в руке – самым модным гаджетом того времени, которым любили баловаться ученики младших классов, сбивая самолёты с курса.
Мальчику было скучно, вот он и развлекал себя тем, что преследовал близняшек алым пятном, на которое те не обращали внимания. И тогда Вася вновь стал смотреть на бывших соседок.
Сёстры Зайцевы взяли в руки щётки. Присели для удобства. Заскребли, зашумели синхронной работой, как пловчихи взмахивая руками: ымбш-ымбш-ымбш…
Но пока переворачивали (Вася видел, что тяжёлый ковёр даётся близняшкам с усилием), на белом, ничейном снегу отпечатался его повторяемый пылью узор.
2015–2018