— Тебя не переубедишь, — устало махнул рукой Павел Осипович. — Да еще Спиридона в помощь взяла… Только пешком я вас не пущу, поедете на подводе и как семья без отца.
И они поехали в Затурцы, где их ждала связная. А оттуда тронулись в Шурин.
Ночью прошел густой дождь, и в колеях еще стояла вода. Повсюду мерцала роса, все было чистое, умытое, торжественное, как бывает только весной после дождя. В такой день хочешь не хочешь, а прояснится лицо человека, мягкая задумчивость украсит его — от искристых капель, от шороха чистой, сверкающей зелени, от пряных запахов, идущих из земли, от неба, от солнца.
Вера Александровна, укачав малышку и уложив ее на перинку, придвинулась к девушке:
— Как тебя звать?
— Зовите Фиалкой…
Вера Александровна покачала головой, сказала рассудительно:
— А если попадутся навстречу немцы или полицаи, так как мне тебя — Фиалкой называть?
Связная коротко взглянула на нее, потерла пальцами лоб. Видно, не ожидала такого простого и вместе с тем неожиданного вопроса.
Вера Александровна едва заметно улыбнулась краешком рта.
— Значит, как тебя звать?.. Любой?.. Хорошее имя… Ты, Люба, моя сестра. Мы везем в Шурин ребенка. Нам сказали, что там есть гадалка, которая выгоняет перепуг…
— А где у нее, — Спиридон кивнул на связную, — бумаги? Может, лучше перепрятать?
Девушка пощупала себя за волосы.
— Не дам, — решительно сказала она, — они у меня надежно спрятаны…
Вера Александровна улыбнулась открыто, ласково. И этим обезоружила девушку.
— А что, они тщательно обыскивают? — нерешительно спросила она.
— Бывает. Подозрительными, недоверчивыми стали, — сказал Спиридон. — Вот мне недавно и в ботинки заглядывали, даже подошвы оторвали… Но все равно не нашли донесение — я его в козырек фуражки зашил.
— А куда же перепрятать?..
Все трое стали оглядывать телегу.
Первым отозвался Спиридон:
— А если в перинку под Аленку? Пуха там много. Вряд ли прощупают бумагу…
Немцы показались неожиданно.
Их было трое. Стояли и ждали подводу. Спиридон посмотрел на связную — изо всей силы старается скрыть дрожь…
Они остановили подводу, окружили. Пожилой немец с хмурым лицом, покрытым глубокими морщинами, в которых кустилась черная щетина, спросил:
— Кто, куда, зачем?
Вера Александровна показала на малышку:
— Кинд, кранк… к гадалке… ангст…[4]
Немец поглядел на Аленку. А она вдруг открыла свой беззубый рот и… улыбнулась… Вера Александровна побледнела. Чего доброго, не поверит, что больная. Но с немцем произошла удивительная перемена — его лицо стало добрее, погрустнело.
— О, о, война делайт дети страх… Такой мал, а уже страх…
Все же они поковырялись в сене на телеге, придирчиво всех обыскали. Пожилой немец извинительно развел руками:
— Служба…
В Киселине, что по пути в Шурин, была конспиративная квартира. Там путников ждал короткий отдых.
Как и было условлено, у ворот стоял мужичонка — маленький, кривоногий, один глаз его все время моргал. Он выслушал, моргая, просьбу пустить с ребенком (сказано это было громко, чтобы слышали соседи), моргая, почесал затылок и открыл ворота. С его лица не сходило туповато-глуповатое выражение, подчеркнутое бесконечным подмигиваньем.
Как только вошли в хату, лицо хозяина тут же преобразилось. Только глаз по-прежнему часто моргал — следствие контузии в первую империалистическую.
— Плохи наши дела, — сказал он, обращаясь к гостям, — ох, плохи. Мост у нас один через Стоход. Всех, кто приблизится к нему, немцы чуть ли не догола раздевают. Недавно поймали двух партизан… До сих пор висят посреди села…
Связная съежилась, будто продрогла. Вере Александровне тоже сделалось не по себе, она прижала к себе Аленку.
В хате стало тихо, как на поминках.
— Может, брод есть, так переедем? — не совсем уверенно спросила Вера Александровна.
Хозяин покачал головой:
— Летом будет брод…
— А если переплыть? — подал мысль Спиридон. — Какая там ширина? Шагов сорок — не больше… Мы с Любой переплывем, а Вера Александровна вернется…
Со двора послышался визг поросенка. Хозяин посмотрел в окно:
— Вот паршивцы, из сарая выскочили. Свинья опоросилась, на мою голову!
И поковылял из хаты.
Спиридон стал смотреть в окно. По двору вприпрыжку носились два поросенка. В поисках поживы они ковыряли мордашками спорыш. Еще два поросенка застряли в щели под дверью сарая.
Поросенок… А что, если?..
Они думали, что часовые после недавнего события будут особенно тщательно охранять мост. А увидели довольно неожиданную картину. Один немец, толстый, обросший медно-рыжими волосами, стоял в одних трусах, нагнувшись, у края моста, а второй, обнажившись до пояса, поливал его из ведра. Автоматы их висели на перилах моста…
Люба приободрилась, тихо сказала:
— Может, без поросенка пропустят? Видите, какие… веселые?
Спиридон покачал головой:
— Веселые… Эти «веселые» вчера двух партизан повесили.
Часовые так увлеклись купанием, что заметили подводу, лишь когда лошадь уже взошла на мост.
Спиридон больно дернул поросенка за хвост и выпустил. Поросенок поднял визг — хоть уши затыкай. И побежал вдоль речки.
Это было так неожиданно для немцев, что они замерли с протянутыми к автоматам руками.
Еще мгновение — и, громко захохотав, они побежали за поросенком. Спиридон тоже соскочил с телеги и помчался за ними. А Вера Александровна стеганула кнутом лошадь.
Поросенок бежал зигзагами, и немцы раза два шлепнулись в жалящую осоку. Это еще больше распалило их.
Наконец, у самой воды, в камыше, рыжий схватил поросенка за ноги.
— Шпек, шпек![5] — С видом победителя поднял он поросенка над головой.
Спиридон подбежал к немцу:
— Спасибо, дяденька, что поймали! Большое вам спасибо! А то отец голову бы мне оторвал за этого заморыша…
И протянул руку к поросенку, покосившись на мост. Там было пусто, только автоматы чернели на перилах.
Рыжий обиженно заморгал глазами. И вдруг, больно ударив Спиридона по руке, загорланил:
— Век!
Спиридона точно ветром сдуло. Бежал, пока не догнал подводу.
Вера Александровна и Люба, увидев его, облегченно вздохнули.
— А мы чего только не передумали, — сказала Вера Александровна.
— Ну что вы, — Спиридон небрежно махнул рукой, — все нормально. Вот только поросенка жалко.
И он дернул вожжи.
— Но, Рябая, нам еще далеко ехать.
«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ГОСПОДА ПОЛИЦАИ!»
Спиридон лег на дно телеги, устланное мягкой, сочной травой для лошади, и загляделся в небо.
Оно было по-августовскому светло-голубое. Высоко стояли сотканные из белых легких волокон тучки-марли. А под ними медленно кружили два аиста.
Один аист стал снижаться, будто к чему-то приглядывается. Уж не Юстю ли увидел? Екнуло сердце…
Думал после встречи с Юстей, что вскоре навестит ее, но это «вскоре» растянулось на шесть месяцев. Не посылали в те места. С Верой Александровной и Аленкой на этой телеге — Каспрук телегу и лошадку за бесценок купил в фольварке — они изъездили множество дорог. Чуть ли не всю Волынь. И связных, и донесения, и приказы возили в Аленкиной перинке. Мотались между партизанами и подпольем области… Павел Осипович похудел, побледнел от переживаний, а Вера Александровна упрямо не соглашалась сидеть дома: «Мы втроем где хочешь проберемся…»
Аленка не выдержала зноя, комаров, тряских дорог, с ней что-то приключилось: стала крикливой, капризной, ночами не спала. И Спиридон ездил теперь один.
Вот уже месяц, как Конищук сделал его «торгашом». Спиридон брал из лагеря зерно, семечки, по дороге собирал грибы. И продавал на рынке. Иногда покупал у немцев батарейки… К Усатому Чучка или Голембиевский привозили оружие, донесения от торчинского подполья. Ну, а все это доставлял в отряд Спиридон…
Настороженный луцкий рынок. Люди все время оглядываются: боятся облавы. Цены баснословные, особенно на соль, сало, мед, сапоги… Какого-то дядьку обступили — целую торбу соли развязал. Спиридон сжал кулаки — вот гад, не иначе выдал партизана и получил за это вознаграждение. Немцы за каждого выданного партизана дают полмешка соли…
В этот раз, быстро продав все, что привез, и купив четыре батарейки, Спиридон поехал к Усатому.
Дядя Антон Доля в самом деле усатый, краснощекий и веселый. Спиридон любил бывать у него. Они весело обедали, весело играли в домино…
Вот и сегодня, пропуская Спиридона во двор, он крикнул:
— Племянник! Ну-ка, показывай, сколько денег нахапал?
— Много, дядя. Карманы трещат, — засмеялся Спиридон.
Вот и Доросинь…
Пока Спиридон обедал, тетя Ярина готовила передачу партизанам, бормотала незлобиво:
— От, бисовы дети, сделали меня самогонщицей и спекулянткой. Смотрите, приучите меня к этому делу, так и после войны не отвыкну, буду торговать самогонкой…
Упаковав свою передачу, тетя Ярина протянула Спиридону пистолет:
— Спрячь получше. Нашла. Видно, пьяный немец потерял.
У ворот тихо сказала:
— Спиридончик, ты не бравируй. Лучше поклонись лишний раз немцу или полицаю, горб не вырастет. О господи, и зачем они посылают тебя с таким поручением?
Спиридон хотел было обидеться, но, увидев ее глаза, полные материнской тревоги, промолчал, хлестнул кнутом лошадь…
Неожиданно тутукнул паровоз. Спиридон насторожился. Впереди чернел переезд. До войны здесь, должно быть, жил в будке добрый человек — насадил яблонь, вишен, черешен и даже маслин.
Спиридон огляделся: где же полицаи?.. Ах, вон они, сидят на дереве и едят яблоки. Улыбнулся им, взял под козырек.
Ночевал в лесу, тщательно замаскировав телегу.
Тронулся рано, вместе с солнцем. Оно умылось скупой августовской росой, круто покатилось вверх по чаше неба, нежно-синей, украшенной белыми кудрявыми тучками…