— А кто там сидит, дядя Коля? — спросил Спиридон.
— Вот негодяй, — вдруг ругнулся Конищук, — сидит, как на именинах! Еще и биноклем поблескивает верст на десять. Подожди, я дам тебе прикурить… Наблюдатель называется!..
Конищук огрел кнутом лошадь — видно, не терпелось отругать беспечного партизана. А наблюдатель слез с дуба и побежал навстречу подводе. Лицо его сияло, как надраенный пятак.
— Николай Парамонович! — крикнул громко, будто расстояние между ними верст в пять. — В Москве состоялся парад на Октябрьские! Войска прошли! Сталин выступал! Сказал — будет и на нашей улице праздник…
Конищук стремительно соскочил с телеги, вплотную подошел к партизану, спросил напряженным голосом:
— Откуда тебе известно?
Партизан развел руками:
— Все точно, товарищ командир… Наши ребята перехватили на дороге подводу с двумя полицаями. Они говорили — по радио услышали случайно.
Дядя Коля обнял наблюдателя.
— Спасибо, Андрей. За это прощаю тебя, что сидел на дубе, как аист.
С лесной дороги свернули на узенькую просеку — на ней уже виднелись следы от колес. Откуда-то потянуло дымом, и Спиридон заволновался. Сейчас он увидит настоящий партизанский лагерь, о котором столько мечтал по дороге.
То, что он увидел, до того разочаровало его, что он не удержался и хмыкнул.
— Что, не по нраву наши хоромы? — повернулся к нему Конищук. — Мы только начинаем… Ничего, обживемся, сколотим отряд побольше — и такие хоромы построим!..
Спиридон не слишком доверчиво кивнул головой. Возможно… А пока что между деревьями стояла одна-единственная большая хибара, крытая камышом. Рядом с хибарой в двух ведрах, висевших на перекладине между двух столбиков с развилками, что-то булькало и приятно пахло. Возле ведер хлопотал раскрасневшийся у костра усатый дядька.
Спиридон поел вволю партизанской каши, запил ее чаем, настоянным на душице.
Конищук повел гостя в хибару. В ней было сумрачно. Спиридон разглядел в углу двух мужчин, спящих одетыми. Рядом с ними лежали винтовки.
— Они с задания вернулись, — громко объяснил Конищук. — Не бойся, не разбудим. Ребята двое суток не спали, так сейчас хоть из пушки пали…
— А почему они одеты и с оружием?
— Такая наша судьба партизанская. Чуть ослабишь пояс, обнимешь винтовку, как маму родную, и ложишься в чем стоишь… Ты тоже отдохни. Можешь раздеться. Разрешаю.
Конищук ушел. Спиридон и не подумал раздеться.
В хибаре пахло сеном, прелой листвой, потом, влажной землей. Никогда он еще не чувствовал себя так легко и привольно с тех пор, как началась война.
Кто-то дернул его за ногу. Спиридон открыл глаза.
Возле него стоял мальчишка. До того рыжий, что казалось, голова горела пламенем.
— Ну и мастак же ты дрыхнуть, — покачал своей копной мальчишка. — Можно подумать, что с задания вернулся.
Спиридон хотел было рассердиться, но мальчишка как ни в чем не бывало протянул руку и миролюбиво сказал:
— Я Семка, а тебя как звать?
— Спиридоном. — Поглядел на Семку и обомлел — на боку у него настоящий наган.
— Ты где взял?
Семка небрежно похлопал по кобуре.
— Было дело… Раздобыл, одним словом… Хочешь, пойдем в долину постреляем?..
— Пошли…
По дороге Семка признался:
— Наган я не сам раздобыл — Павло Лазин подарил. Он меня родственником называет, потому что тоже рыжий…
В долине были такие заросли, что даже трава не росла, только седоватый мох расстилался под ногами.
Семка достал из кармана белый лоскут, прицепил его к сучку. Отсчитал двадцать шагов, вытащил наган, долго целился, зажмурив один глаз и высунув кончик языка. Резко, неожиданно грянул выстрел. Семка, опустив наган, бегом бросился к мишени.
— Есть, есть! — закричал он, радостно приплясывая на месте.
Потом взял наган Спиридон.
…На третий день в отряд пришел Ваня Куц. Обрадовался и удивился, увидев Спиридона.
— Ну ты молодец! Как заяц проскочил!
— Да ну… — Спиридон сомкнул губы, чтобы не улыбнуться от радости. — А тебя где носило?
— Попал в облаву в Рожищах. Пришлось прятаться в погребе у своего давнишнего знакомого Никиты. Эх, и соскучился я по тебе, — вдруг обнял он Спиридона за плечи, поглядел на него своими васильковыми глазами. — Столько передумал, если бы ты знал! То волки на тебя напали, то полицаи схватили!.. Слышишь, назад пойдем вместе…
…Ваня и Спиридон уже миновали Гриву, а Семка не отставал. Спиридону тоже не хотелось расставаться с этим мальчишкой. Он спросил:
— А где твои родители живут? Может, загляну по дороге, передам им привет от тебя.
Мальчишка зажмурил глаза, как будто в лицо ему ударил свет. А когда открыл, в них стояли слезы…
Семья их жила в Маневичах. Отец был портным, в местечке о нем говорили: «Абрам даже старика в такой костюм оденет, что за него семнадцатилетняя пойдет!» Он и сына своего приучал к портняжеству. А Семке хотелось стать учителем. Все благие намерения перечеркнула война. Собраться собрались, чтобы выбраться из местечка, а уехать не успели… Вечером к ним ворвались в дом. Это были немцы. Утащили все ценное, а самих упекли в гетто. Через неделю погнали на расстрел. Мама несла на руках трехлетнюю сестренку, а он шел рядом с отцом. По обочинам молча стояли люди. Вдруг с тротуара кто-то цепко схватил Семку за руку, толкнул во двор…
— Первое время меня прятали в сарае, а потом переправили сюда, к партизанам, — тихим голосом рассказывал Семка. — Мне бы хоть могилу разыскать, где мои… похоронены…
Спиридон слушал, а у самого мурашки ползли по спине. Достал из кармана перочинный нож с белой колодочкой, протянул Семке.
— Это тебе. От меня. На память.
— Что ты? — хотел было отказаться Семка. — У меня же ничего нет…
— Бери, бери.
— Спасибо. Как только добуду наган, подарю тебе… — И едва слышно: — А ты еще приходи в отряд. Я буду ждать…
Огромный ком застрял у Спиридона в горле — не продохнуть. Хотел сказать: «До свидания». И не смог. Только кивнул головой.
Идти с Ваней было спокойно и как-то уютно. Он, казалось, совсем не волновался, когда навстречу попадались полицаи. Одному расскажет анекдот, и полицай долго хохочет, хватаясь за живот, другому даст душистой махорки, поговорит с ним о том, о сем.
Спиридон запоминал каждый жест, каждое слово Вани.
Как только ступили на первую торчинскую улицу, Ваня тихо сказал:
— Переходи на ту сторону и иди домой. Завтра встретимся с Каспруком в фольварке.
Спиридон увидел мать издали. Она вытряхивала у порога одеяло. Маленькая, худенькая, слабая… Острая боль пронзила сердце Спиридона. Он ускорил шаг, схватился за край одеяла:
— Мама, давайте вдвоем.
Мать вздрогнула, бросила одеяло и прильнула к Спиридону.
— Слышишь, — шептала, — чтобы больше никуда… ни шагу… Как-нибудь перебьемся… Только бы всем вместе…
— Ладно, мама. Ни на шаг…
Он не мог сказать матери, что это только начало. Начало яростной, страшной борьбы. В ней на чашу весов ставится самое дорогое — жизнь…
СНЕЖНАЯ КРЕПОСТЬ
Неожиданно сорвалась метель — будто ее сто лет держали в тюрьме. Ветер нес с неба целые свитки мокрого, липкого снега, в котором исчезло все: хаты, деревья, улицы, земля… Уже в пяти шагах стояла перед глазами белая подвижная пелена…
Два дня бушевала метель. А на третий вдруг затихла.
И когда Спиридон вышел утром на улицу, перед его глазами предстал совсем иной мир.
В чистом, звонком от мороза небе катилось ослепительным колесом солнце, из-под него выпархивала и дрожала в прозрачном воздухе радужная пыль. Снег вокруг сверкал тысячами крошечных зеркал, голоса далеко, свежо звучали.
Спиридон раздумывал, куда бы податься.
Партизаны в письме, которое принесли он и Ваня, просили надежных людей, оружие и… доктора. Оружием занялись Ваня, Чучка и Чичолик, людьми — Каспрук и Голембиевский, а Спиридону и Козиру поручили разыскать врача Бурца, который где-то прятался… Спиридон понимал, что всю надежду Каспрук возлагал на Козира, но тоже пошел на поиски — а вдруг кто-нибудь подскажет.
Но где теперь увидишь, чтобы люди собирались толпами и разговаривали между собой? Зря обошел пол-Торчина. Только немецкие приказы на заборах «переговариваются». Один велит немедленно сдать оружие. Второй — явиться всем коммунистам и комсомольцам на регистрацию. Третий — не прятать, «своевременно сдавать» немецким властям хлеб, молоко, мясо, яйца… И каждый приказ угрожает — «за неповиновение, за неисполнение, за саботаж» расстрел…
А что, если на рынок податься?
На рынке торговались вполголоса, все время оглядываясь, не угрожает ли облава… Денег не было — меняли продукты на одежду, обувь… Вернулся Спиридон с рынка ни с чем.
На следующий день он опять бродил по Торчину. Как же найти врача? Уж очень Спиридону хотелось опередить Степана Мироновича Козира.
Вышел на узенькую улочку. От нечего делать пошел по ней, задумался.
Его мысли перебил крик:
— Давай бей его!
Спиридон вздрогнул от внезапного крика и тут же понял — это мальчишки шумят. Ну-ка, что они там придумали?
Придя в конец улочки, он увидел большого снеговика в рваной соломенной шляпе, с палкой. Мальчишки яростно атаковали свою поделку.
Спиридон ускорил шаг, а когда до снеговика осталось несколько шагов, нагнулся, слепил увесистый снежок, прицелился и резко бросил. Снежок попал в шляпу. Она свалилась и полетела в снег.
Мальчишки не пришли от этого в восторг — рассердились. Самый большой из них — одного роста со Спиридоном, только тонкий, как жердь, — подошел к нему, воинственно спросил:
— Ты чего лезешь не в свою игру? Хочешь по морде схлопотать? Так мы можем!..
— Да вы не задирайтесь, ребята, — сказал дружелюбно Спиридон. — Я не нарочно. Если бы целился, не попал бы. А крепость вы умеете делать?
Ребята покачали головами:
— Нет. У нас не делают.
— Так давай сделаем! Вот и будет у нас настоящая война!..