ьников, с которым недавно познакомилась Ларочка, он - член РСДРП с 1910 года, человек свой, проверенный, настоящий борец! Екатерина Александровна не одобряла роман дочери с Гумилевым и решила при первой возможности поговорить с ней. Но сначала нужно было посоветоваться с мужем.
Екатерина Александровна выбрала для разговора неудачное время - позднее, вечернее. Отец семейства был не в духе. Бурцевское дело, вздорные обвинения в сотрудничестве с Охранкой по-прежнему не давали ему покоя. Михаилу Андреевичу казалось, что все вокруг разделяют пустопорожнее обвинение Бурцева: то студент ухмыльнется профессору в лицо, то революционно настроенный коллега иронически пожмет плечами и ехидно улыбнется, а то на заседании петроградского отделения РСДРП товарища Рейснера встретят двусмысленным шепотком... Клевета Бурцева надежно пустила корни - после дела Азефа революционеры не верили собственным товарищам, в каждом видели провокатора, тайного осведомителя. Шпиономания кружила партийцам головы, делала липким и зловонным воздух, которым они дышали. Как тяжело ежедневно, ежеминутно вглядываться в глаза товарища по партии и искать в них тень предательства, измены! Так, должно быть, мнительный муж каждое утро смотрит в смеющиеся, подведенные глаза молодой жены и ищет в ускользающем, нежно-лукавом взгляде подтверждение своих сомнений! Забавно, должно быть, видеть в партии мужа-рогоносца, а в себе самом неверную жену! Или жену, которую подозревают в измене, но она, бедняжка, перед партией чиста! Так профессор Рейснер рисовал себе последствия бурцевских разоблачений и посмеивался в бороду, когда представлял себя подозреваемой женой, а руководство РСДРП - мнительным рогатым мужем. Известия о романе дочери с поэтом Гумилевым Михаил Андреевич выслушал невнимательно, небрежно, сказал только: "Читал я в "Биржевых ведомостях" его фронтовые корреспонденции. Занятно написано, хоть и безыдейно. Пишет, словно лихой средневековый ландскнехт, не лишенный таланта. Войну хвалит! Нам с ним не по пути...".
- Но Ларочка влюблена в него... - вздохнула Екатерина Александровна. - А другого, достойного человека - революционера Федора Ильина-Раскольникова - отвергает. Что нам с ней делать?
- Я слыхал, что этот Гумилев не одной Ларе вскружил голову. - вспомнил Михаил Андреевич. - Ему и дочь университетского коллеги, Николая Александровича Энгельгардта, Анна, на фронт письма пишет... Уж не знаю, что он Анне отвечает, да и знать не хочу. Но только наша дочь этому Гумилеву не пара. Федя Ильин - совсем другое дело... У Федора есть авторитет в партии, нам держаться вместе надо - глядишь, и о вздорном обвинении Бурцева забудут...
- Аня Энгельгардт? Это та, хорошенькая, подружка актрисы Арбениной? - поинтересовалась Екатерина Александровна.
- Она самая... Боттичеллиевский ангел... Темноволосая, личико нежное, манеры полудетские-полудевические... Но талантами, увы, не блещет. При случае расскажем Ларе об этом ангелочке - и дело с концом.
- Ты думаешь, Ларочка поверит? - Екатерине Александровне предложение мужа показалось сомнительным.
- Поверит, если доказательства представим... - усмехнулся Михаил Андреевич.
- Какие доказательства, Миша? Слухи Лара презирает. А сама барышня Энгельгардт в гости к нам не придет и ответные письма от этого Гумилева Ларе не покажет. Да и отвечал ли он ей? И что отвечал - неизвестно?!
- Аня Энгельгардт и наша Лара посещают одни и те же богемные компании. Рано или поздно барышни разговорятся, и правда выплывет наружу... Подождем. - Михаил Андреевич был уверен, что время все расставит по своим местам. Даже если этот Гумилев искренне любит Лару, разведется с женой, а об Анне Энгельгардт и думать забыл, - нашей дочери он не пара. Ларочка должна выйти замуж за Федора Ильина-Раскольникова - своего, проверенного товарища.
- Подождем, Миша, - согласилась Екатерина Александровна. - Не нужен нам такой жених, как этот Гумилев, да и какой он жених - женатый человек! Пригласи к чаю Федю Ильина, пусть Ларочка к нему привыкает...
Михаил Андреевич выполнил настоятельную просьбу жены - Федор Ильин стал часто посещать дом Рейснеров. Лара вела себя с гостем дружелюбно, приветливо, иногда - кокетливо, но часто рассеянно прощалась с Федором и уходила к себе в комнату - читать письма с фронта. Ильин-Раскольников раздражался, хмурился, но переломить Ларино влюбленное упрямство так и не смог. А родители Лери надеялись только на неожиданное вмешательство "Боттичеллиевского ангела" - Ани Энгельгардт.
Их надежды сбылись - Лару с Аней Энгельгардт столкнул злой рок, который порой разрушает и самые прочные союзы. Долгожданное письмо от Гафиза задержалось где-то в пути - то ли военно-полевая почта работала с перебоями, то ли армейские перлюстраторы слишком внимательно отнеслись к переписке прапорщика Гумилева с неблагонадежной барышней и корпели над каждой строчкой в поисках шифра, то ли в этот раз он сначала ответил жене или еще кому-нибудь, а потом уже "Леричке, золотой прелести"... Словом, Ларисе стало непоправимо грустно и, как всегда в такие дни, она отправилась пересчитывать брусья на решетке Летнего сада.
Шла вдоль Невы, рассеянно смотрела на черные деревья, на серо-стальную пелену воды с огромными безобразными льдинами и, поеживаясь, думала о том, как, должно быть, холодно сейчас на берегах Двины, откуда пришло последнее письмо. Лариса плохо представляла себе, что такое настоящий холод - не здесь, на набережной Невы, когда в любую минуту можно свернуть в кондитерскую, зайти в одно из теплых, хорошо освещенных зданий или вернуться домой. А там, в Действующей армии - там, где защита и от холода, и от смерти так иллюзорна!
Лариса увидела заветную решетку Летнего Сада, брусья которой они, смеясь, пересчитывали с Гафизом в одну из коротких, безрассудно-счастливых встреч, и радостно улыбнулась, как будто встретила родного человека. Сняла перчатки, провела ладонью по обледенелым брусьям... Потом побрела по аллеям, приветливо здороваясь с постоянными жителями сада - мраморными статуями. Вспоминала, как в гостинице на Гороховой, утром, Гафиз рассеянно-задумчиво смотрел в окно и говорил о том, что хорошо бы уехать вместе... в Персию, Абиссинию или на остров Мадагаскар, куда угодно - лишь бы подальше от "проклятых вопросов"... "Что такое "проклятые вопросы?", - спросила она тогда.
- Это социальная революция, Леричка, которую ты ждешь. Теперь и я почти верю в то, что она случится, - печально усмехнулся Гафиз. - Если ты останешься в России, то непременно бросишься в этот омут без оглядки. Будешь валькирией революции, с позволения сказать... Глядишь, и тебе понравится летать на коне перед строем воинов ...
Лариса зареклась не обсуждать с Гафизом "проклятые вопросы" и меньше всего на свете хотела обсуждать их сейчас, когда окружающий мир так мало занимал ее. Разве и в самом деле существует все это - ожидаемая социальная революция, ее товарищи - "якобинцы", как иронически называл их Гафиз, война и даже их собственное туманное будущее? Есть только сонная утренняя тишина, пелена снега за окном и отчаянное нежелание покидать это утлое убежище любви. И все же она решилась возразить:
- Социальная революция, которую мы ожидаем, будет справедливой. Мы постараемся избежать ненужных жертв. Она принесет освобождение и равенство.
- Леричка, золотая моя прелесть, - рассмеялся Гафиз, - В России не бывает революций. Только бунты - бессмысленные и беспощадные. Товарищи-якобинцы обязательно вовлекут тебя в бунт, и тогда ты станешь кровавым ангелом... А если пойдешь против них, то рано или поздно подставишь свою прелестную головку под нож Мадам Гильотины - знакомая история! Впрочем, есть еще один путь: уехать...
Гафиз говорил горькую и выстраданную правду, она обжигала ему губы, разделяла с любимой женщиной, но он все равно не мог и не хотел молчать. Правда была неуместной сейчас, когда его нежная Лери, полуодетая, сидела на кровати и расчесывала спутавшиеся черные кудри. Сейчас нужно было подойти к ней, обнять, поцелуями и ласками развеять любые ее сомнения, только не пророчествовать. Лери молчала, гребешок замер в ее густых темных волосах, молчание было тяжелым и долгим, как обвинительный приговор на затянувшемся судебном заседании. Наконец она ответила:
- А если я уеду из России, что случится тогда?
- Тогда и я не погибну. - с улыбкой ответил он, - И не увижу, как надо мной склонится валькирия революции... Хотя, не скрою, заманчиво было бы увидеть тебя такой - хоть и в последнюю минуту! Мы уедем в Аддис-Абебу, город роз... Белый дом в глубине сада, жуки с золотистыми спинками... Я научу тебя пить тэдж и есть инджиру. Хотя, проще говоря, это хлеб и пиво... И познакомлю с абиссинским негусом. Банально, конечно. Но человеческое счастье всегда банально! Если ты желаешь разделить его со мною, то должна навсегда забыть о "проклятых вопросах", или о социальной революции - называй, как знаешь. Выброси ее из сердца и из мыслей! Решайся!
- Решиться? Когда? - По телу Лары прошла холодная дрожь, словно она окунулась в ледяную воду. К чему выбор? Зачем? Но если уж суждено выбирать, она выберет Гафиза!
- Когда я вернусь с войны, Лери, а ради тебя я обязательно вернусь! Надеюсь, течение истории оставит тебе время подумать. Но знай: третьего не дано. Или мы уедем вместе, или быть тебе валькирией революции...
- Это шутка? - Лара ни минуты не думала, что Гафиз шутит, но надеялась, что у него хватит сил обмануть ее какой-нибудь любезной фразой. Но Гафиз не стал произносить любезных фраз.
- Хотел бы я, чтобы это была шутка, Лери. Но довольно! Когда-нибудь ты вспомнишь этот разговор. Лишь бы не слишком поздно...
На следующий день они, словно сговорившись, не вспоминали об этом мрачноватом пророчестве. Только вечером, на вокзале, в мучительную прощальную минуту, Гафиз вдруг сказал вместо прощания: "Помни, Леричка, третьего не дано..." и шагнул на ступеньку вагона, словно в пропасть. Поезд тронулся, Лариса долго стояла на перроне, и невольные слезы размывали строгие очертания привокзальной площади. Почему же сейчас, на заснеженной аллее Летнего Сада, она снова вспомнила о пророчестве Гафиза? Должно быть потому, что уже пора выбирать... Третьего не дано... Помнится, Це