В себя Максим пришел только тогда, когда недалеко от табора, в ельнике, преградило ему путь озеро.
Было тихо. Над озером бесшумно кружили чайки и, стремительно падая в воду, ловили мелких рыбешек. На середине озера плавала гагара. К ней подплыли два серых гагаренка и стали клянчить еду, смешно вытягивая шеи. Гагара нырнула, за ней скрылись под водой и птенцы. Жизнь здесь шла своим чередом, и никому не было дела до трагедии в лесу.
«Что с Василием?» Этот вопрос отрезвил Максима. Внутренний голос шептал: «Беги на помощь, пока не поздно. Смой свой позор хоть кровью. Ведь трусов убивают. Так поступали деды, так поступали их сыновья, так поступают их внуки».
Максим повалился на прохладную землю и зарыдал, как ребенок, проклиная и себя, и охотничью жизнь.
После слез стало немного легче. Ни о чем не хотелось думать. И Максим, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть этот покой, смотрел в чистое голубое небо, где неторопливо плыло одно-единственное облачко.
И тут его заметила чайка, заметалась над ним. На ее зов слетелось еще десяток птиц. Подняли крик на весь лес, а Максиму в этом крике слышалось: «Уходи! Уходи!»
Он через силу поднялся и побрел к табору. Как его там встретят? Что ждет его? Теперь ему было все равно. Ох и долгим показался ему путь от озера да стоянки.
Здесь уже работу кончили, и каждый занимался чем-то своим. Первым Максима увидела Надя. Шагнула к нему и остановилась. Охотник из тайги без ружья, одежда изо* рвана, товарища нет.
— Максим?! Вася где?! Что случилось, Максим?
Максим поднял голову. К нему подходил Захар Данилович с Семой. Из кухни выскочила тетя Глаша, зачем-то сдернула платок с головы. Глаза ее округлились, лицо побледнело, точно свет от седых волос упал на него.
— Максимушка, — подбежала тетя Глаша. — Вася-то где? Скажи, живой?
— Не знаю, — глухо ответил Максим. — Его медведь помял.
— А ты где был? — шагнул к Максиму Сема.
— Погодите вы, мужики, — останавливала тетя Глаша. Она-то уж знала, что лучше без товарища из тайги не приходить. — Максимушка, тебя-то, поди, первым смял медведь?
— Васюха где? — не дав ответить Максиму, вдруг охрипшим от волнения голосом спросил Захар Данилович.
— Убейте меня! — вскрикнул Максим.
— Веди к Василию.
— Он за Глубокой падью, в хребте.
— Пошто бросил?
Максим опустил голову.
— Вася идет! — испуганно крикнула Надя.
Максим вздрогнул, как от удара. К табору, шатаясь, подходил Василий. Он был страшен. В темных волосах желтые прошлогодние листья, лицо и руки в ссадинах, на груди кровавое пятно. Рядом с ним понуро брел Малыш.
Надя кинулась к Василию, но он отстранил ее рукой и подошел к Максиму. Мужчины молчали. Тетя Глаша приложила платок к глазам и всхлипнула. Василий остановился перед Максимом, широко расставил ноги и медленно поднял бердану.
— Теперь погляди на меня.
Максим поднял голову. Дырочка дула смотрела ему в грудь.
— Поганый трус, — выдохнул Василий.
Тетя Глаша метнулась к нему, ударила по ружью, ствол подскочил, воздух рванул глухой хлопок выстрела. Максим вздрогнул.
— Вася, родной, не надо, — ласково проговорила тетя Глаша. — У Максима тоже мать есть.
Василий качнулся, бердана выскользнула из рук и глухо ударилась о землю. Он сделал движение, чтобы поднять ее, но упал на руки тете Глаше.
— Несите воды, — командовала тетя Глаша. — У меня в избе кофта чистая, на бинты сгодится. Да живей!
Василию промыли раны, смазали салом, забинтовали и отнесли его в лодку. Захар Данилович сел за весла.
— Уходи, Максим. — Голос тети Глаши дрожал.
Это был приговор. И Максим побрел к обрыву. Внизу темными кругами ходило улово.
— Котлы надо хорошо вымыть, — сказал Поморов Бирокте.
— Однако сейчас помою.
Бирокта взяла котел и понесла к озеру, а там уже кто купался, кто стирал одежду, кто чистил посуду. Поморов улыбнулся. Растревожил он сегодня стойбище. «Как-то там Согдямо?»— подумал Поморов и пошел к старику. Согдямо сидел у очага. От свежих веток пахло смолой. Стопкой лежала выстиранная одежда.
— Теперь надо помыться в озере, — предложил Поморов.
Старик затряс головой.
— Согдямо искупается, добрые духи прилетят, не узнают. Как потом жить буду?
— Они же вас в лицо знают.
— Помоюсь, водой пахнуть буду… Прилетят добрые духи, скажут, другой тут человек живет. Худо мне тогда будет.
Поморов махнул рукой и пошел к Кайначе. Присели они на обрубок дерева у чума.
— Тебе почему такое имя дали? — спросил Поморов.
— Мать придумала. Бедно они жили с отцом. Много горя знали. Родился я, Кайнача имя дали. По-нашему — счастливый. Шибко хотела, чтобы богато, я жил.
Мимо прошла Ятока, спустилась к озеру и села на камень.
— А что обозначает имя Ятока?
— Когда Ятока родилась, мы в горах стояли. Мать ее вышла из чума, речку увидала, скалы увидала, лес увидала. И назвала свою дочь Ятока — быстрая, как горная речка, красивая, как лес среди скал. Ты видишь, Ятока красивая. Это горные реки подарили ей красоту. Она — сестра их.
Поморов несколько раз за день пытался поговорить с Ятокой, но ему это не удавалось: Ятока делала вид, что занята и не слышит, шли просто уходила.
— Почему она не хочет со мной говорить? — спросил Поморов Кайначу.
— Наверное, боится.
— Меня боится?
— Ты много знаешь. Все люди тебя слушают. Ятока боится, ты можешь у нее духов отнять.
— Ерунда. Никаких духов нет. Это все люди выдумали.
— Как так? Пошто в одно место пойдешь, сохатого добудешь, много белок убьешь. В другое место пойдешь — пустой придешь? Злой дух там, значит, живет.
— Нет, Кайнача, все это — сказки. Ты же охотник, тебе. ли объяснять? Попал ты сегодня на сохатого, которого — волки нагоняли, напуган зверь, такой не остановится. Вот и неудача.
Кайнача улыбнулся.
— Не веришь?
— Не. Без духов в тайге нельзя, пропадешь. Учитель на охоту не ходит, не знает.
— Вот поедешь в город, выучишься, потом меня вспомнишь.
Кайнача прислушался.
— Ятока поет. Много скучает. Василия к себе зовет.
— Переведи.
Высокие горы в лесу.
Но выше летают орлы.
Прилети ко мне, Вася.
Ты же орел.
Мы улетим к облакам,
В горы уйдем с тобой.
Там меня будешь любить.
Милый мой.
— Шибко горюет.
— Да, история. Здесь мы с тобой не помощники.
Ятока порывисто встала, столкнула на воду берестяную лодку и поплыла к скале, издали похожей на женщину с ребенком. Подплыла, на гранитный выступ положила два цветка.
— Все девушки приносят подарки Поющей женщине, — пояснил Кайнача, не ожидая вопроса учителя.
— Эта скала — Поющая женщина?
— Да, бойё. Когда подуют ветры, она поет.
— Поющая женщина. А почему?
— Это только старики помнят. Стоял здесь тогда род Орла. Был у них хороший охотник Удуллан. Пошел он однажды сохатить. Шибко далеко ушел. У него была любимая Дынкия. Когда он ушел, Дынкия родила ему сына. Пошла она встречать охотника. Пришла к озеру, стала здесь ждать его. Прошел день, другой, неделя, а охотника все нет. Потом прилетел орел и сказал, что Удуллан погиб. Дынкия от горя превратилась в скалу. Стоит и слушает песни девушек, а потом отыскивает их любимых и поет им. И Ятока пошла к ней, чтобы Дынкия пропела песню Василию. Тогда проснется его сердце, и он придет к ней.
Домой Поморов вернулся уже поздно. Записал в дневник все, что видел на стойбище, и взял книгу. В дверь постучали. Вошла Татьяна Даниловна, мать Семы, сестра отца Василия.
— Я по делу к вам, Михаил Викторович, уж извините, что поздно.
Татьяне Даниловне около сорока, но на лице ни единой морщинки. Темные волосы собраны на затылке в тугой узел. Высокая, держится прямо. С загорелого лица смотрят строгие зеленоватые глаза.
— Садитесь, Татьяна Даниловна. — Поморов показал на табурет.
— Я уж от всех баб наших. Которую ночь шаманка превращается в огненную птицу и летает над деревней. Это она Василия ищет, хочет заколдовать, но найти не может. Мы боимся, рассердится она и спалит всю деревню.
— Вы эту птицу видели?
— Своими глазами. Как стемнеет, так и вылетает из елового колка[16] и все норовит держать ближе к домам. А с самой так искры и сыплются. Ей, шаманке, чо, учинит пожар — и горюшка мало. А мы потом как жить-то будем? Вот мы и рассудили: привязать Ятоке камень к шее и в реку ее. Иначе беды не миновать.
— Решили? Кто это мы?
— Бабы. — Татьяна Даниловна была уверена в своей правоте. Казалось, встанет она сейчас и поведет баб на расправу с шаманкой. И уж ничто не остановит ее.
Вот уж правду говорят, что северянку бог сотворил из ключевого накипня, влил в ее жилы горячую кровь горной серны, а лицу придал полутемный цвет зарослей. Потому-то она и неприхотлива, легко переносит все тяготы северной жизни. Но когда закипит в ней горячая кровь, не каждый укротит.
— Горячие головы. Мужчин вы спросили, кто это летает?
— Всем им головы заморочила. Ржут как жеребцы, прости господи. Как бы потом плакать не пришлось.
— А вы не думаете, что они за Ятоку вам всыплют как следует?
— После драки-то пусть кулаками машут.
— Вы точно знаете, что это летает не настоящая птица, а именно шаманка?
— С чего бы простая птица огнем горела? Люди век прожили, а такого не видывали. Да шаманка в кого хочешь, хоть в змею, превратится. Говорят, на Холодной реке она ящерицей бегала.
— Все это, Татьяна Даниловна, вымысел.
— Люди своими глазами видели.
— А вы видели?
— Нет.
— И я не видел. А сказкам верить не будем. Идите сейчас домой и скажите женщинам, чтобы они не трогали Ятоку. Я сегодня же постараюсь взглянуть на эту птицу. Потом мы с вами поговорим.
Поморов вышел вместе с Татьяной Даниловной.
— Откуда она вылетает?
— Вон из того темного леска, что под бором.