— Ну, я пошел.
— Да как же вы без ружья?
— Птица не медведь.
Поморов побрел вдоль опушки леса, потом прилег на траву под кустом волчьих ягод. Густая, смолистая ночь лежала над тайгой, глухо вздыхала река, беспокойно шумели прибрежные кусты. Но вот из-за облаков вынырнул месяц, через реку упала серебряная дорожка, она переливалась, вздрагивала, точно была живая. Вдали, в бледном свете, горбились хребты. Прошла минута, другая, туча на небе сдвинулась, закрыла месяц, и опять все утонуло во мраке.
Поморов закурил. Огненная птица не выходила из головы. О ней он слышал еще несколько дней назад, думал, очередная побасенка старух. И вот на тебе. Поморов пытался вспомнить что-нибудь подобное из прочитанного, но память ничего не сохранила.
А ночь становилась все глуше. Сырой ветер забирался в рукава, холодил тело. Где-то в ельнике тихо плакало дерево. Поморов встал, прошелся по поляне. И вдруг небо чиркнула серовато-белая холодная полоска, и Поморов увидел птицу, освещенную блестящим фосфорическим светом. Птица описала круг и полетела вдоль деревни.
Поморов долго не мог уснуть. Светящаяся птица была загадкой. Утром он направился в сельсовет. Степан был уже там. Поморов рассказал ему о птице и о разговоре с Татьяной Даниловной.
— Я им эту летающую шаманку под юбку пущу. — Степан схватил кепку. — У тебя пила и топор есть?
— Есть.
— Пошли.
К вечеру деревня знала, что Поморов со Степаном поймали огненную птицу. С наступлением темноты все собрались в школе. Вошли Михаил Викторович со Степаном и на стол поставили небольшой фанерный ящик.
— Вот что, товарищи, — заговорил Степан. — До каких же пор вы будете позорить Советскую власть своим суеверием? Кто из вас придумал, что шаманка превращается в птицу и летает по ночам? Плетки бы тому хорошей по мягкому месту. Я с вами, бабы, последний раз говорю. Если будете еще морочить головы людям, я вас выселю. Построю где-нибудь зимовье в хребте, и живите там, наслаждайтесь суеверием, а я больше такого терпеть не могу.
— Степан, ты хоть одного мужика нам дай, — крикнул кто-то из баб. — Хоть деда Корнея.
— На что он нам такой, — подхватила шутку Татьяна Даниловна. — У него мочи нет даже ширинку застегнуть.
Все зашумели. Дед Корней крутил головой, как сыч, и плевался. Степан постучал карандашом по столу.
— Вы мне тут беспорядок не учиняйте. Сейчас будет говорить Михаил Викторович.
Поморов встал.
— Про шаманку мы с вами насочиняли столько небылиц, что слушать тошно. А она обыкновенный человек.
— Птица-то летала, — крикнула Татьяна Даниловна.
— Летала. Вы ее сейчас увидите.
Поморов дунул на лампу, стало темно, и там, где он только что стоял, вдруг замахала светящимися крыльями птица. Кто-то в испуге вскрикнул.
— Не бойтесь, товарищи.
Степан чиркнул спичку, зажег лампу, и все увидели в руках Михаила Викторовича обыкновенную сову.
— Вот вам и шаманка, — он поднял сову над головой. — Эта сова живет в дупле. Во время дождя в него попала вода и намочила гнилье. Теперь на перья совы эти гнилушки и налипают. Вот они и светятся. А вы тут бог знает что придумали. — Поморов подошел к открытому окну и выпустил сову.
— Пусть летит, у нее птенцы, — и вернулся к-столу. — Ну что, будем Ятоку топить? Я думаю, не стоит это делать. И вообще, товарищи, приведите мне хоть один пример, когда бы шаманка творила чудеса.
— У Макара Беспалова испортила ружье. Хорошо стреляло, а встретился с ней — бить перестало, — сказал дед Корней. — Тут как понять?
— Все очень просто, — улыбнулся Поморов. — С Ятокой, он и правда разговаривал, а потом стал к речке спускаться, поскользнулся и упал. Ствол ружья, конечно, забило снегом, Так ведь было, Макар Леонтьевич?
— Знамо, так, — ответил Макар.
— Выстрелил он, а ружье раздуло. А мы поклеп возвели на шаманку. Ружье у него в кладовой висит. Можете сходить и посмотреть.
— Еще вопросы есть, товарищи? — спросил Степан.
— А ты ругаться не будешь? — Татьяна Даниловна подошла к столу.
— У меня будто только и дел, что с тобой ругаться.
— А Марью, Григория Краснощекова, сколько лет лихорадка била. Ятока пошаманила, и все как рукой сняло. Это как понять?
— Видите ли, я не врач, улыбнулся Поморов. — Почему лихорадка Марию Давыдовну бросила трепать, трудно сказать. Вот дочь ее болела воспалением легких, Ятока над ней колдовала, и все-таки ребенок умер. А я вас предупреждал, чем это кончится. Вот вам и шаманка. Она, может быть, и хотела помочь, да не умеет этого сделать, потому что не врач.
— Так вы дайте нам врача.
— Это другой разговор. Я писал. Обещают прислать фельдшера. Придется еще немного потерпеть.
Мария Семеновна несла из погреба туес с вареньем из кислицы — красной смородины. Кайнача должен скоро подойти, покормить парня надо. Ничего он в жизни не видел, кроме мяса, да и оно не каждый день бывало. «Надо вареньица свежего сварить, яичек, пусть с собой возьмет», — поднимаясь на крыльцо, думала Мария Семеновна.
Взгляд ее случайно упал на речку. У берега стояла лодка, окруженная людьми. На угоре кричали ребятишки. Из домов выскакивали бабы и бежали к лодке. «Что там случилось?» — подумала Мария Семеновна. В это время во дворе появился Кайнача. Взглянула на- него Мария Семеновна, и от предчувствия недоброй вести сжалось сердце.
— Тетка Марья, одеяло надо. Друга Ваську маленько медведь мял, — неловко топтался у крыльца Кайнача.
Упал из рук Марии Семеновны туес, варенье разлилось по крыльцу. Мария Семеновна бросилась к лодке.
Василий лежал на ветках с закрытыми глазами. Упавшие на лоб кудри от засохшей крови были коричневыми, лицо осунулось.
— Вася, сокол мой… — подкосились ноги Марии Семеновны. Захар Данилович подхватил ее под руки.
— Прости, Марья, не уберег я сына.
Василий открыл глаза.
— Малыш, помоги. Мы уже близко… Только лужок перейти…
Малыш встал передними лапами на борт лодки и стал лизать ему руки.
Кайнача принес одеяло. Мужчины положили на него Василия и понесли. Следом шел Малыш, а когда Василия уложили в постель, пес лег рядом с кроватью. В доме поднялась суматоха. Каждый предлагал свои лекарства. Но, кроме неразберихи, из этого ничего не получалось. Тогда заботу по уходу за Василием взяла на себя Татьяна Даниловна. И тотчас на голове больного появился компресс, а на табурете — брусничный сок. Бабы пошли по домам за целебными травами, а Кайнача ушел за Ятокой.
Василий метался в жару. Мария Семеновна сидела на кровати рядом и беззвучно плакала. Четырех сыновей, отняла у нее смерть. В этой же комнате умер ее первенец, двадцатилетний Иннокентий. «Мама, сделай что-нибудь, я жить хочу», — просил Иннокентий. И Мария Семеновна-делала все, что могла; прогревала горло горячими отрубями, песком и картофельными парами, поила настоями трав, часами просила бога избавить от болезни сына. Но ничего не помогло.
Не утихла еще первая боль, а на материнские плечи свалилось новое горе: ушел на охоту семнадцатилетний Алеша, а через несколько дней товарищи принесли его мертвым: затоптал сохатый.
— Подросли еще два сына, Изот и Анатолий. Поплыли они однажды в половодье через реку на лодке, наткнулись на льдину и утонули.
Теперь уходил последний, ее Василий, и она не знала, как вернуть ему жизнь.
Не она ли просила бога, со слезами умоляла оставить в живых сыновей. Но глух он был к ее горю. Да будь у него сердце, разве он пришел бы в ее дом убийцей? Нет, не верила ему больше Мария Семеновна. Теперь надежда была только на самого Василия. Взяв его руку, Мария Семеновна шептала: «Сынок, крепись. Уйдешь— и я за тобой в могилу.
Крепись, сын мой. Я отдала тебе все силы, их должно хватить на то, чтобы ты прогнал смерть».
Захар Данилович не находил себе места. За какое дело ни брался, все валилось из рук. Время от времени он подходил к Василию и подолгу смотрел на него.
Почему-то ему вспомнился случай: рыбачили они на Старой реке. Василию тогда лет двенадцать было. Недалеко от табора залаяли собаки. «Тятя, я схожу, посмотрю, на кого лают?» — попросил Василий. Взял ружье и ушел. Вскоре раздался выстрел. Через некоторое время сын принес глухаря, бросил в балаган.
— Тяжеленный, наверное, с пуд будет.
— А ружье-то где? — спросил Захар Данилович.
Смутился парень. Обрадовался, что глухаря спромышлял, про ружье забыл, в лесу у дерева оставил. Пришлось идти вместе искать.
Потом не раз было. Увидит зверя, загорячится, Захар Данилович и напомнит про ружье. Василий закусит губу, а страсть обуздает. Вот так и научился терпенью и выдержке.
Вошел Поморов. Он был в болотных сапогах, с ружьем: возвращался с озер и про беду узнал.
— Давно случилось? — раздеваясь, спросил он Захара Даниловича.
— Должно, где-то в полдень.
— У меня дома аптечка есть, пошлите за ней кого-нибудь.
Татьяна Даниловна принесла аптечку, а в ней было-то — йод да марганцовка. Михаил Викторович вымыл руки, снял бинты с груди и шеи Василия. Вспухшие раны кровоточили. Поморов промыл их марганцовкой, смазал йодом и пересыпал сухим ягелем. Это народное средство он давно проверил: ягель образовывал тонкую пленку, не давал ране гноиться и быстро заживлял ее.
— Выживет? — спросила Мария Семеновна, когда Поморов забинтовал раны.
— Обязан выжить.
Поморов ушел, пообещав прийти вечером.
Василий некоторое время лежал молча, а потом опять начал бредить: «Максим, стреляй! Мое осечку дало… Эх, ножом бы сразу».
— Вася, успокойся, — ласково говорила Татьяна Даниловна. — Ты же дома. Соку брусничного выпей, и легче станет. Подживут раны, опять на охоту пойдешь.
В сумерках появилась Ятока. Неслышно прошла через комнаты, остановилась у кровати больного, прикоснулась тонкими пальцами к его лбу. Все с надеждой и страхом смотрели на нее.
Ятока повернулась к Марии Семеновне.
— Ничего, тетка Марья. Вася не пропадет. Его Ятока любит. Сейчас оленей резать будем. Много шаманить. Злых духов прогонять. Васю на ноги ставить.