— Белка есть, — сообщил Василий. — Сегодня штук пять видел.
— На шишку урожай.
— На озеро заглядывал. Рыба должна скоро спускаться по ручью.
— Я сети подремонтировал, на следующей неделе пойдем рыбачить. Там за сохатым сходим. Я третьего дня одного быка свалил, на Старой гари.
— А я все еще не рискну, — вздохнул Василий.
— Успеешь, не торопись.
— Ты вечером что делаешь? — спросил Василий.
— Матери обещал за белой глиной' сплавать. Пазы хочет замазывать. А что?
— Хотел позвать уточить. Вдвоем веселей.
— В другой раз. Ты Капитолину-то видел?
— Два раза ездил, не пришла. Отец под замком, наверное, держит.
— За Урукчу ее просватали.
— Врешь?!
— Люди говорят.
Василий встал и быстрыми шагами пошел на поскотину и уже через несколько минут мчался на Орленке в Красноярово. «Не верю, чтобы меня променяла на старика, — думал Василий. — Тут что-то не так. Торопись, Орленок, может, Капитолине помощь нужна, а мы не знаем».
Лес поредел. Сквозь деревья стали видны дома. На тропе Василий увидел девушку. Шла она от реки. В белой кофточке, голубом сарафане с небольшим букетиком ромашек. Капитолина. Василий на всем скаку спрыгнул с коня. Капитолина остановилась, машинально провела рукой по волосам,
— Здравствуй, Капа.
— Здравствуй, Вася.
— Это правда, что ты выходишь замуж за Урукчу?
Капитолина болезненно усмехнулась.
— Выходишь… Продали меня, Вася. За четыре тысячи оленей. Видишь, какую цену дали, а могли бы за пару шкурок соболиных, как Бирокту купец Крохалев.
— А пальму твой отец не нюхал? Бежим отсюда, Сейчас же.
— Спасибо, Вася. Обломала я себе крылья загодя. — Капитолина пошатнулась. — Вот сама иду к Генке. Он хоть тоже подлец, но все же лучше Урукчи. — Капитолина швырнула цветы.
— Ты пьяная?..
— А что мне не пить. Генка взял меня. Когда беда пришла, в кусты, юлит. Ты бы так не сделал. Да черт с ним. Хочешь, и тебе сейчас отдамся? — Капитолина судорожно стала расстегивать кофточку. — Старик все равно ничего не получит. Раздам себя парням.
— Что ты делаешь? Опомнись!
Капитолина согнала с лица горькую улыбку. Василий взял ее за руку.
— Забудь все, Капа. Пойдем к нам. Скоро в тайгу на промысел выйдем, потом в город поедем, учиться будем.
Капитолина высвободила руку.
— Грязная я теперь, Вася. Зачем тебе такая нужна? Ты же орел, и жизнь у тебя будет вот такая же светлая, как небо. Это я сейчас поняла, когда увидела, что в болоте живу. И полетит с тобой орлица. Я же из вороньего племени, потому и дожилась до такой жизни.
— Чушь говоришь, Капа.
— Иди, Вася, своей дорогой, — решительно заявила Капитолина. — А я к Генке пошла, если не прогонит.
— Не пущу.
— Уйди, Вася.
Капитолина обошла его и свернула с тропы. Василий смотрел ей вслед. От боли сдавило грудь. Он вскочил в седло. Орленок вздыбился, перебрал передними ногами и помчался по тропе. Ветки били Василия по лицу, а он не чувствовал боли. Летели комья земли из-под копыт Орленка. На улице бабы шарахались в стороны и вслед грозили кулаками. Орленок перемахнул городьбу усадьбы Фунтовых и остановился у крыльца.
— Ты что, с ума сошел? — шумнул Сема. — Ты ведь так людей передавишь.
— Выпить есть? — спросил Василий.
Вошли в дом. Сема налил стакан разведенного спирта принес кусок вяленого мяса и тарелку с груздями. Василий залпом осушил стакан, заел груздем. Хмель не брал его. Дома он снял со стены бердану, смазал затвор.
— Собери, мам, хлеба дня на три. Сохатить пойду.
— Может, погодишь еще?
— Нет, мама, пойду.
С каждой пройденной верстой шаг его становился все — неуверенней. Голова кружилась, тошнило. У ручья, под Светлым бором, он сбросил понягу, намочил голову и лег на траву. Злость перекипела, и теперь на душе было пусто. Василий забылся.
— Ты пошто здесь валяешься? — сквозь дремоту услышал он мелодичный голос Ятоки.
Василий сел.
— Пошто тут лежишь, в чум не ходишь, людей обижаешь? — выговаривала Ятока.
— Сохатить собрался, да голова кругом пошла.
— Совсем дурной стал. Болезнь мозги отняла. Водку пил, в лес пошел. Добрые звери убегут, худые найдут, задавят. Пропадет Васька.
— Верно говоришь. Веди в чум. Выспаться надо.
Василий напился горячего чая и уснул. Ятока поправила подушку и долго смотрела на него. Одни добрые духи знают, как Ятока тосковала по тебе, каждый день просила горы и солнце о встрече. И вот ты пришел. Смотри, как счастлива Ятока.
Василий открыл глаза. В чум сквозь дымовое отверстие проникал свет.
— Проснулся, — улыбнулась Ятока. — Три раза суп грела.
Василий сел.
— Дай что-нибудь попить, — попросил он, — в душе жжет,
Ятока подала туес клюквенного настоя.
— Зачем много водки пил?
— Тошно было, вот и глотнул. — Василий вспомнил Капитолину, и у него засосало под сердцем. Он стиснул зубы. — Я схожу к озеру, умоюсь.
Вернулся Василий. На дощечке, возле шкуры, стояла деревянная миска с кусками мяса.
— Это все мне?
— Тебе.
Ятока подсела ближе к Василию, провела ладонью по шраму на шее.
— Не больно?
— Немного.
— Я мази из разных корней сделала. Помажешь, совсем боль пройдет.
Василия тронула забота Ятоки. Он положил руку на ее хрупкое плечо.
— И откуда ты взялась на мою голову?
Ятока прижалась щекой к груди Василия.
— Ты сегодня не уйдешь?
— Сейчас пойду. Надо сохатого промышлять. Зимой без мяса худо жить будет.
— Я тоже пойду с тобой. На Глухариной речке лучить будем. Лодка там есть. Там и зверя добудем.
— Пойдем.
У охотника сборы скорые: привязал к поняге котелок, кошелек с краюхой хлеба, щепоткой соли, взял ружье, пальму — и готов.
Через несколько минут Василий с Ятокой были уже в дороге. Тропа вела их по горам. Осенний лес полыхал яркими красками. Приятно бодрила прохлада.
— Вася, пошто меня в деревне не любят? — спросила Ятока. — Кайнача придет, его за стол: садят. Много разговаривают. Ятока придет, мужики уходят, бабы пугаются.
— Брось шаманить, и тебя как человека принимать будут. Такая красивая девушка и связалась с чертями. Пусть бродят по лесу. Ты же людей обманываешь.
— Пошто так плохо думаешь? возмутилась Ятока. — Тунгусы никогда не врут. Ятока тоже не врет. Она людей лечит, злых духов прогоняет. Пошто не веришь?
— Ты говоришь, все тунгусы честные. Верно. Что скажешь против простых охотников. А Урукча? Отец твой? Как они оленей нажили, где взяли столько?
Ятока остановилась. Остановился и Василий.
— Охотников грабили, — продолжал Василий. — А почему померла твоя мать?..
— Не говори, — Ятока отшатнулась.
— Что с тобой? — растерялся Василий,
— Кто тебе сказал про мать?
— Об этом все знают.
Ятока вскинула голову. Только что перед Василием был беспомощный ребенок, а теперь стояла решительная бесстрашная таежница.
— Всех оленей отдам добрым духам. Пусть они забудут — зло моего отца.
— Не духам, а людям их отдать надо, простым охотникам и пастухам, тем, у кого с голоду ребятишки помирают.
Василий зашагал по тропе, Ятока шла следом.
— Отец узнает, где ты был, опять тебя ругать будет, — беспокоилась Ятока.
— Пусть ругает.
— Прогонит из дому.
— Не прогонит. А в случае чего, найдем место на земле.
Впереди послышался лай Малыша. Василий остановился, прислушался. Ятока вопросительно смотрела на него.
— На сохатого лает, — определил Василий. — Пошли.
Малыш лаял на седловине хребта. Здесь когда-то от грозы, а может, от брошенного окурка, полыхал огонь. Теперь повсюду лежали обгорелые колодины, а между ними куриями росли березки.
Малыш лаял напористо. Слышался треск валежника и глухое урчание. Василий осторожно шагал через валежины, за ним тенью следовала Ятока. Вот послышался приближающийся топот копыт. Василий с Ятокой притаились за колодиной. Удар копыт. Малыш смолк, но тотчас его лай раздался в стороне.
— Шибко злой: Малыша гоняет. Однако два — матка и бык.
Василий приложил палец к губам.
Они пробрались к березкам и выглянули из-за них. Впереди, саженях в ста, на поляне стояла матка. Вокруг нее ходил бык. Широченные рога с острыми отростками лежали на спине. Вся морда и шея быка были в крови. Вот он опустил голову, выставил рога и бросился в чащу, где за кустами виднелся толстый пень. Оттуда донеслись удары рогов.
— С кем-то дерется, — прошептала Ятока. — Стрелять матку надо.
Василий не ответил. Он держал наготове ружье и выжидал. Разъяренный бык вылетел на поляну и остановился возле матки. Василий вскинул бердану, хлопнул выстрел, бык вздыбился и бросился на него. Ятока юркнула под упавшее дерево. Василий передернул патрон и, когда сохатый сделал прыжок, еще выстрелил. Бык перевернулся, вонзив в землю серые штыки рогов. На него налетел Малыш и с остервенением стал рвать шерсть. Матка убежала.
— Совсем понятия у тебя нет, — выбравшись из-под колодины, заговорила Ятока. — Сначала матку стрелять, надо. Бык от нее не уйдет. Потом его добывать. Сразу два зверя будет.
— Я знаю.
— Пошто, неправильно стрелял?
— Мама у нас мясо не ест, а нам с отцом одного сохатого хватит. Матка на другую осень пригодится. Да еще теленка вырастит.
Василий с Ятокой подошли к сохатому. Вся морда его и шея были в ранах, глубоких, кровоточащих.
— Шибко дрался с другим быком.
— Нет, это медведь следы оставил, — осмотрел раны Василий. — Видишь, на шее четыре борозды от когтей.
Ятока оглянулась.
— Он его должен где-то прикончить, — на всякий случай приготовил бердану Василий. — Бык вон туда, к пню, бегал.
Василий осторожно шел с ружьем, Ятока за ним, земля вокруг была вспахана копытами сохатого, на поломанных березках пятна крови.
— Вот где они дрались, — показал Василий.
Он сделал несколько шагов и у пня увидел темную тушу медведя. Подбежал Малыш и вцепился ему в загривок. Все тело зверя было исколото рогами.