— Не балуйтесь там с ружьями.
— Что мы — маленькие? — за всех ответил Вадим.
Из дома вышли Семеновна и Ятока.
— Собак на поводки возьмите, — наказывал Дормидонт Захарович, — А то где-нибудь за деревней подхватят сохатого, а потом потеряют вас. Дорогой отпустите.
Дормидонт Захарович с Ларисой отвязали лошадей и стали выводить их из ограды. К Димке подошла Семеновна.
— Ты уж осторожней будь. Далеко от зимовья не ходи. Воду холодную из ключей не пей, а то горло застудишь.
— Ладно, бабушка. Сама не болей здесь.
Семеновна перекрестила внука:
— С богом.
За оградой Андрейка взял у деда вожжи. И маленький охотничий обоз двинулся вдоль деревни. Димка с собаками на поводах шел за второй лошадью. Поравнялись с домом Степана. Димка на крыльце увидел Ленку. Она махнула рукой, улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустная. Димка поднял руку, кивнул.
Семеновна стояла за калиткой на угоре и смотрела вслед уходящему обозу. Ей вспомнилась молодость. Выдали ее замуж, а через месяц провожала она своего Захарушку в тайгу. В сенях украдкой он поцеловал ее и шепнул: «Любушка ты моя». Потом до глухой зимы ждала его, смотрела на заснеженные горы. Вернулся он с охоты в конце января, в самые лютые морозы. Достал из мешка черную соболью шкурку: «Это тебе на шапку». И завидовали ей бабы, когда она в праздники наряжалась в соболью шапку.
Обоз скрылся в лесу. Семеновна вздохнула и пошла в дом. В доме пусто. Глянула на стену: возле дверей на гвоздике висел шарфик из беличьих хвостов. Забыл Димка.
Вошла тетя Глаша. Семеновна ей навстречу с шарфиком в руке:
— Вот беда-то. Дима шарф забыл. Замерзнет парень.
— Ятока что-нибудь придумает.
— А ты что не пришла проводить-то?
— Валентине Петровне Поморовой помогала Вовку собирать. Совсем еще ребенок. Ружье-то больше его. Какой из него охотник?
— С кем он пошел-то?
— С Яшкой Ушканом и Гришей, сыном Максима Круглова.
— Яшка-то Ушкан, говорят, нечистый на руку.
— Вся у них семейка такая. Отец-то, Мирон Тимофеевич, на людей нс смотрит, будто боится, а мать все жалуется на бедность. А у самих, говорят, тайные лабазы в лесу и с мясом, и с пушниной.
— Бог с ними. На век все равно нс запасутся — Семеновна потерла поясницу.
— Пойдем почаюем. У меня самовар еще горячий.
Пошли они в куть. Семеновна налила чай в чашки.
— Тебе с молоком?
— Немножко плесни.
Семеновна отпила глоток.
— Как-то там наши Вася с Ганей?
— Не говори. Холода наступают.
— Давай свяжем им носки. У меня шерсть есть. Рукавицы сошьем и все пошлем, — предложила Семеновна.
— А примут? — засомневалась тетя Глаша.
— Пошто не примут? Ты приходи вечерком.
— Приду.
— И бабам всем сказать надо. Пусть своим мужикам тоже теплую одежонку сгоношат. А то мы-то своим пошлем, а другие солдаты как?
— У меня шаль есть. Ганя прислал. Я ее распущу. Несколько пар носков выйдет. Надо посмотреть, и на рукавицы шкурки найдутся.
Километрах в десяти от села охотничий обоз поднялся на Брусничный перевал.
— Однако, перекур делать надо. Пусть кони немного отдохнут, — распорядилась Ятока.
Димка положил на воз ружье, отпустил с поводков собак и подошел к парням. Андрейка с Вадимом стояли возле корявой, избитой ветрами лиственницы. Отсюда было видно далеко вокруг. Тайга не была сейчас такой глухой, как летом. Крутые увалы присыпал снег, и они белыми лоскутами блестели на солнце. В сиверах лиственный лес оголился, казался редким и издали походил на мертвый сухостой. Расширились маристые пади. Только сосновые боры кутались в густую зелень да темнели загривки кедровых хребтов. От Брусничного перевала до угасающей синевы горизонта дыбились горы. В этом, казалось бы, беспорядочном нагромождении была удивительно строгая красота. Среди хребтов высился голец.
К парням подошла Ятока.
— Седой Буркал, — кивнула она на хребет и закурила трубку. Курить она стада в день, когда проводила Василия на фронт. — Под хребтом ключ есть, Орешный, У этого Ключа зимовье. В нем жить будем.
— Отсюда далеко до Седого Буркала? — спросил Димка.
— Однако, никто не мерил. Думаю, километров семьдесят будет. Ходко пойдем, завтра к обеду доберемся.
Невдалеке на дерево села кедровка и звонко закаркала. Вадим схватил ружье, но, прежде чем выстрелить, оглянулся на Ятоку. Ятока осуждающе покачала головой:
— Зачем зря заряд портить? Зачем зря птицу губить?
Вадим опустил ружье.
— И когда ты, Вадим, повзрослеешь? — упрекнула брата Лариса.
— Ничего, — успокоила ее Ятока. — В тайгу идут. Она жить научит. Однако, трогаться будем.
Спустились с Брусничного перевала. Дорога пошла косогором вдоль маристой речки. Ятока с Ларисой шли, чуть приотстав от обоза.
— Сергей-то пишет тебе письма? — спросила Ятока.
— Уже два прислал.
— Мне Дуся говорила, он где-то на границе служит.
— В Забайкалье, на реке Аргуни. В том месте, где лес и степь расходятся.
— По Аргуни мой Вася плавал. Шибко богатая река: рыбы много, птицы, зверя всякого.
— Сережа пишет, в степь ездил по солдатским делам. За несколько дней ни одного кустика ке видел. Я все дивлюсь: отчего такая несчастная земля, без леса? И как там люди живут? Девкам без людских глаз и с парнем не постоять.
Ятока, глянув на Ларису, улыбнулась: у каждого слоя забота.
— Друга Сережа встретил, Бадму Ренчинова, — продолжала Лариса. Из местных он, бурят. Бедовый. Тоже охотник. В лес вместе ездили. Заставу мясом снабжают.
— Без друзей никак нельзя: у одинокой птицы полет короткий.
Дорога переползла через мшистую кочковатую март», заросшую мелким ерником, и круто повернула в тесную долину. Место здесь было дикое, неприветливое. С одной стороны к дороге подступал угрюмый темный ельник, с другой — нависали серые, избитые грозовыми бурями скалы, на выступах которых белел снег. Стук копыт о мерзлую землю и скрип дровней гулко отдавались в вышине и, подхваченные эхом, усиливались, многоголосо катились по пади.
Смутное чувство тревоги невольно закралось в Димкину душу. Одной глыбе было достаточно скатиться с каменистой стены, чтобы от небольшого охотничьего обоза не осталось и следа. И Димка впервые в жизни почувствовал свою беспомощность перед грозной силой природы. И от полудетской радости, с которой он отправился в тайгу, не осталось и следа.
Обоз медленно и долго уходил от этого нелюдимого места.
Ночевали на берегу небольшой речки, а на другой день, в полдень, были уже у Орешного ключа. Черное зимовейко, крытое драньем, с квадратным подслеповатым окном, похожим на тесный звериный лаз, пряталось в порослях у подножия соснового бора. Димка огляделся. На юге, за падью, возвышался Семигривый хребет. На севере, за голубой дымкой, виднелась белая шапка Седого Буркала. К нему уходили три хребта: Скалистый, Горбатый и Тихий. Шагах в ста от зимовейки темнел кедровый колок.
— Однако, с приездом вас, мужики, — прервала молчание Ятока.
— Спасибо, Ятока, — оживились парни.
Димка открыл дверь и заглянул в зимовейко. На него пахнуло гнилью и застойной гарью. Слева у дверей стояла печка. Справа вдоль стены тянулись нары, на которых смогли бы уместиться человек пять. Прямо к оконцу жался скособочившийся стол.
— Что там? — спросила Ятока.
— Печка сверху проржавела. Стол и нары надо чинить.
— Жить долго здесь будем. Все наладить хорошо надо. Однако, вначале почаюем.
Андрейка стал разводить костер, Вадим — приводить в порядок лабаз. Ятока с Ларисой занялись приготовлением обеда. Димка отвязал от воза два ведра.
— Мама, а где воду брать?
— В колке ключ есть. Маленький котелок унеси туда. Им черпать будем.
Собаки по-хозяйски ходили возле зимовья, выбирали тесте для лежанок, издали ворчали друг на друга. Ятока покрикивала на них:
— Што ругаетесь? Вон, сколь земли. А вам все места мало.
Под ногами Димки мягко уминался еще не перемерзший пушистый снег. Среди колка возвышался небольшой взгорок. На его склоне серел каменный столб, будто кем-то выложенный из толстых плит с побитыми кромками. Сверху они были придавлены серой овальной глыбой. На ней, точно взобравшись ради озорства, стоял молодой приземистый кедр и с лихой удалью посматривал по сторонам. Каменный столб в основании подпирали два валуна. Между ними, бугрясь, вскипал родник и проливался в ложбину, густо заросшую с боков рябинолистником и папоротником. А вокруг теснились могучие кедры. Они бережно хранили от летних знойных лучей солнца и от лихих ветров этот крохотный лесной ключик, который многие столетия питал их горной прохладной влагой.
Димка прислушался. Тихо позванивал родник. Через снежный покров к ручейку свисал коричневатый куст папоротника. Его ветки с резными; продолговатыми листочками осторожно дотрагивались до синеватой вздрагивающей воды.
Димка принес полные ведра воды и поставил их у костра.
— Что долго ходил? — спросил Андрейка.
— Родничок слушал. Не то он смеется, не то плачет. И голос у него девичий.
Андрейка с Вадимом переглянулись.
— С тобой все ясно, — махнул рукой Андрейка, налил в котелок воды и повесил на таганок.
Ятока с Ларисой отогревали у костра стылый хлеб. Лариса подняла взгляд на Димку, потом перевела на колок.
— Может, здесь место колдовское?
— Пошто худое место будет? — заметила Ятока. — В каждом роднике небесные девушки живут. Их голоса Димка и слышал.
— Какие это небесные девушки? — удивилась Лариса.
Насторожились и Андрейка с Вадимом. Димка, подкладывая под котелок сучки, еле заметно улыбался. Он эту легенду еще в детстве слышал от матери.
— Однако, давно это было, — сказала Ятока. — В горы худой год пришел. За все лето ни капли дождя не упало. Высохли родники, высохли озера. Звери из тайги ушли. Птицы улетели. Даже травы завяли. В чумы к охотникам голод пришел. За голодом болезни пришли. Беда. Пропадали люди. Однако, лотом над гора ми появились белые птицы. Люди таких красивых птиц первый раз видели. Они походили на чаек и лебедей. Птицы опускались на землю и превращались в девушек. А там, где они ступали на землю, появлялись родники. Ожила тайга. Вернулись звери. Ожили люди. Это бог Тангара посла