х, все песни старинные записывает. А весной на лугах днями пропадает, травы целебные собирает. Григорий с Данилом воюют, а Михаил до фронта не доехал: фашисты разбомбили эшелон. Погиб. Мне вместо него идти надо было. Я хоть и старый, да душа у меня покрепче.
— Не казни себя, Матвей. Теперь уж горю не поможешь. — Серафим Антонович наполнил рюмки. — Давай выпьем за наших сыновей и за всех, кто бьет врага.
Выпили. Матвей Кузьмич занюхал корочкой.
— Ты уж извини, Серафим, что полез к тебе со своею болью.
— У нас сейчас у всех одна боль. Далеко ли путь держишь?
— В верховье Каменки. Это теперь мой участок. Пятьсот верст. Целое государство.
Лариса, сидевшая в сторонке, выждала, когда в разговоре наступила пауза, спросила:
— Матвей Кузьмич, а как на границе с японцами?
Матвей Кузьмич поднял косматые брови.
— Жених ее на Аргуни в пограничных служит, — пояснил Серафим Антонович.
— А-а-а, — понимающе протянул Матвей Кузьмич. — Выжидают они.
— Что же будет-то? — испуганно проговорила Лариса.
— Если нападут, воевать пойдем. Тогда без нас не обойтись. Придется на старые партизанские базы подаваться.
Лариса вышла из дома. Матвей Кузьмич посмотрел ей вслед.
— Сколько уж невест овдовело.
— Давай еще выпьем, — предложил Серафим Антонович. — Помнишь, как город Сретенск брали?
— Как забыть? — Матвей Кузьмич откашлялся и густым голосом запел:
Вот вспыхнуло утро, мы Сретенск заняли.
И с боем враги от него отошли.
А мы командира полка потеряли
Убитым и трупа его не нашли.
Песню подхватил Серафим Антонович:
Всю ночь по долинам, по сопкам бродили,
В оврагах, по пояс в холодном снегу.
А утром все горы, высоты заняли,
Один лишь вокзал был опорой врагу.
Тогда с полусотней в атаку помчался
Наш вождь неизменный на вражий вокзал.
Скакал он средь улиц, залп страшный раздался.
Послышались стоны, а враг наступал.
Атака отбита, но нет командира:
Свирепая лошадь к врагам унесла.
И пуля — бойца за свободу сразила,
Вождя у седьмого полка отняла.
И труп его там уж враги подхватили,
И долго, и грустно глумились над ним.
А бури за нас его труп хоронили,
За нас же и плакали вьюги над ним.
После ужина Серафим Антонович с Матвеем Кузьмичом вышли из дому. Стояла бледная северная ночь. Два старых воина по тропинке спустились к реке и остановились на берегу. Серафим Антонович положил руку на плечо Матвея Кузьмича:
— Все никак не могу поверить, что это ты, Матвей.
— Жаль, что с Груней не довелось повидаться.
— Завтра на могилку сходим.
Серафим Антонович с Матвеем Кузьмичом встали рано, выпили по кружке чая.
— Жену-то Степана как звать? — спросил Матвей Кузьмич.
— Надя. На ферме она сейчас. Доярка приболела, Подменяет ее.
— Повидать бы надо.
— Управишься с делами, загляни ко мне в кузницу.
Я провожу.
— Договорились.
Матвей Кузьмич шел по лесной тропинке. Над горами медленно поднималось огромное красноватое солнце.
В лесу было прохладно. На траве и деревьях лежала крупная роса. Вяло перекликались птицы. Где-то в бору свистел бурундук. «Черт, еще дождя наворожит», — подумал Матвей Кузьмич.
Матвей Кузьмич вышел на поскотину. Конь, требуя подачки, шершавыми губами ткнулся в ладони.
— Нет ничего, — Матвей Кузьмич потрепал его по косматой гриве. — Отдыхай еще. Я схожу в сельсовет, и поедем.
Но вначале Матвей Кузьмич решил побывать на ферме, которая находилась на нижнем конце деревни под леском. Он неторопливо шел вдоль городьбы поскотины. И вдруг в душе проснулась неясная тревога. «С чего бы?» — терялся в догадках Матвей Кузьмич. Вспомнил. Вчера, когда подъезжал к лесу, встретил всадника. Поравнявшись, всадник глянул на него настороженно, торопливо кивнул головой и понукнул коня. У всадника пепельные, как беличий хвост, усы. Усы как усы. Глаза навыкате. Над правой бровью темная, как дробина, бородавка. Вот эти глаза и бородавку над бровью он где-то видел. Но где? Это и беспокоило Матвея Кузьмича.
Невдалеке от скотного двора небольшая выгородка. В ней и доили доярки коров. Матвей Кузьмич подошел, когда дойка уже закончилась и доярки мыли ведра.
— Здравствуйте, бабоньки, — поприветствовал Матвей Кузьмич доярок.
— Здравствуйте, — вразнобой ответили те. От Ларисы они уже знали, что Матвей Кузьмич в гражданскую войну партизанил со Степаном и с Серафимом Антоновичем.
— Которая из вас будет жена Степана Сергеевича? — окинул взглядом доярок Матвей Кузьмич.
— Я буду, — Надя повесила на кол вымытое ведро и вытерла о передник руки.
— Здравствуй. Есть вести от Степана Сергеевича?
— Редко пишет, — вздохнула Надя.
— Где он сейчас?
— Где-то на Дону воюет.
Бабы обступили Матвея Кузьмича.
— Когда будет конец этой проклятущей войне? — спросила Дуся.
Матвей Кузьмич присел на маленькую скамеечку, закурил. Бабы с надеждой смотрели на него.
— На Кавказ фашисты рвутся. К нефти. Значит, худо у них дело с горючкой. Кинулись к Сталинграду. Волгу перерезать хотят. Только ничего у них не выйдет. Наша армия силу набрала. Посмотрите, сколько топчутся возле Ленинграда. Я так думаю, бабоньки, повыломают они скоро зубы. Можно победить армию, а вот народ победить нельзя. А они-то против всего советского народа замахнулись.
Подъехал пастух. Это был тот самый всадник, которого Матвей Кузьмич видел вчера. Он поздоровался и, покрикивая на коров, погнал их на пастбище.
— Кто этот мужчина? — спросил Матвей Кузьмич.
— Мирон Тимофеевич Староверов, — ответила Надя. — Лет за пять до войны из Юрова к нам приехал.
И фамилию эту где-то уже слыхал Матвей Кузьмич, Но где? Посмотрев вслед пастуху, встал.
— Не вешать головы, бабы. Выстоять нам надо. Надеяться не на кого.
В сельсовете над дверями Матвей Кузьмич нашел ключ. Валентина Петровка еще вчера его предупредила, что сначала проведет в правление колхоза раскомандировку, а потом подойдет. Матвей Кузьмич прошелся по кабинету и сел за стол. Тихо скрипнула дверь. На пороге появился Яшка Ушкан. Он осторожно прикрыл за собой дверь.
— Вызывали? — и Яшка смотрел на Матвея Кузьмича льстивыми глазами.
Что за наваждение? У Яшки были такие же навыкате глаза, как и у пастуха.
— Яков Староверов? — спросил Матвей Кузьмич.
— Я самый, — улыбнулся Яшка,
— А кто вам доводится Мирон Тимофеевич?
— Это папаша мой.
— Проходи, садись, — кивнул на табуретку у стола Матвей Кузьмич.
Яшка сел на краешек табуретки.
— Письмо писал в милицию?
— Писал. Про браконьеров, Самый отъявленный из них — Дмитрий Воронов. Он сын шаманки. Никаких законов не признает. В начале сенокоса убил сохатого. Потом еще одного. А деревня его покрывает. Боятся шаманку.
— Куда же ему столько мяса, одному-то?
— Это надо у него спросить.
И вдруг Матвей Кузьмич вспомнил, откуда он знает Староверова. Недавно в руки ему попало одно дело. Это были доносы Мирона Тимофеевича. Там же лежала его фотокарточка. Много добрых мужиков оклеветал он и сбежал из Юрова в Матвеевку.
— Я про всех все знаю, — продолжал Яшка. — У меня записано. Если понадоблюсь, дайте знать. Мы их всех выведем на чистую воду, — заговорщически шептал Яшка.
— Ладно, иди, — оборвал его Матвей Кузьмич. — Я разберусь.
Яшка бесшумно выскользнул из сельсовета. Матвей Кузьмич тяжело встал, подошел к окну. Светило солнце, голубело небо, а у него на душе было темно.
Торопливой походкой вошла Валентина Петровна.
— Заждались?
— Ничего.
— Беда у нас, Матвей Кузьмич, — Валентина Петровна устало опустилась на стул. — Хлеб замерз. Вся надежда на осень была. Чем теперь людей кормить? В город надо ехать. А там ведь тоже лишку нет. Пора для охотников провиант завозить. Одежонку для них сошьем. Опять же, без продуктов не отправишь. Ремонт школы остановился, Голова кругом идет.
— Война, Валентина Петровна, что поделаешь. От нее и в тайге спасенья нет. А каково людям в оккупации?
Валентина Петровна вздохнула.
— Знаю. Это я так, к слову.
— У меня к тебе, дело, — Матвей Кузьмич пододвинул к столу табуретку, сел. — Из тюрьмы сбежали три бандита. Одни из них Генка Воронов, по кличке Ворон. Он — матвеевский.
— Генка Воронов… — Валентина Петровна задумалась. — Это не сын ли Никифора, который убил брата, коммуниста?
— Во-во, он самый.
— Нам только бандитов недоставало.
— Генка может банду привести сюда. Оповести всех людей. Ружья держите наготове.
— Хорошо.
— Банда под Карском ограбила почту. Ямщика и почтальона связали, забрали деньги, облигации и скрылись. В ямщики надо подобрать надежных парней.
Валентина Петровна задумалась.
— Придется Васильевича с сенокоса снимать.
— Кто это Васильевич? — приподнял брови Матвей Кузьмич.
— Дмитрий Воронов.
— Надежный парень?
— Мальчишка еще. Кормилец наш.
— Это он нынче сохатых добыл?
Валентина Петровна удивленно посмотрела на Матвея Кузьмича.
— Уже донесли.
Матвей Кузьмич промолчал. Валентина Петровна продолжала:
— Как-то, Кузьмич, жить надо, работать, а голодные люди много ли наработают? Я Васильевичу задание давала, с меня и спрос.
Матвей Кузьмич уважительно посмотрел на Валентину Петровну.
— Этот Васильевич сын шаманки, Ятоки?
— Да.
— Ты мне напишешь справку, что он — эвенк. А эвенкам для себя законом разрешено промышлять зверя.
— Кузьмич, он не совсем эвенк, отец-то русский.
— Ничего, война кончится, разберемся. Лучше, если бы Ятока в деревню мясо доставляла.
— Спасибо.
Валентина Петровна написала справку. Матвей Кузьмич прочитал ее, положил в планшет.
— Я тут пастуха вашего видел, Староверова. Ты не скажешь, что за человек?