У коряжины Димка перевел дыхание и осторожно выглянул. Под горой, шагах в пятнадцати от него, плавали утки. Кряквы кормились, а селезни горделиво держались возле. Димка осторожно поднял тозовку. Пальцы его дрожали от нетерпения и радости. Зря не сходил за дробовиком, можно было двух — трех сразу взять. Он поймал на мушку самого крупного селезня. Остановил дыхание. Пуля ударилась о воду чуть дальше селезня. Промазал. Утки, хлопая крыльями, взметнулись в небо.
Димка несколько минут ошалело стоял на коленках и смотрел под угор на воду. Потом медленно поднялся, закинул тозовку за плечо и побрел к Змеевке. Речка с диким ревом неслась среди лесистых берегов. Пробравшись через перелесок, вышел на поляну. И здесь наткнулся на свежий след, который тянулся по закрайку леса. «Кто-то из ребят ходил, — подумал Димка. — Что же они не сказали мне?»
Еще раз глянул на след и точно очнулся. Это был след медведя. Зверь прошел совсем недавно. Он, видимо, только что поднялся из берлоги, был еще голоден, и встреча с ним не сулила ничего доброго.
«К озерам побрел искать дохлую рыбу, — решил Димка. — Надо ребят предупредить. А то прихлопнет кого-нибудь в сидьбе на озере. И собак отпустить надо». И Димка почти побежал к стоянке. Там он отпустил собак и выстрелил из дробовика три раза подряд — это был условный сигнал идти на табор.
Вскоре прибежали Вадим с Андрейкой.
— Что случилось? — спросил Вадим.
— Медведь возле озер шарится, — ответил Димка, заряжая дробовик пулей. — След видел. Сюда бы не пожаловал.
Из-за озер послышался лай собак. Андрейка прислушался.
— Зло лают. На медведя. В горы уходит.
— Ну и черт с ним, — махнул рукой Димка.
Он налил себе чаю в кружку, достал кусочки хлеба, которые оставлял на последующие дни, и стал есть. Вадим с Андрейкой недоуменно переглянулись: Димка такой вольности себе не позволял и их приучил к суровой таежной дисциплине. Димка перехватил этот взгляд, доел хлеб, поставил кружку и радостно сказал:
— Утки, ребята, прилетели. Давайте заряжать патроны дробью.
Виктор Гольцов сдал документы в военкомат, вышел за город и зашагал таежной тропой. Лес уже оделся молодой листвой. Припекало солнце. Перекликались птицы. Виктор торопился домой. Ждут ли его? Люба… Он уже стал забывать ее лицо. За все эти годы он не получил ни одной весточки из дома.
Виктор поправил на плече вещмешок. Тропа торопливо бежала между гор. Километров через двадцать она выйдет к реке и пойдет вдоль нее до самого Юрова. А там мать, жена…
Воевать Виктор начал под Москвой. Потом весной их с Аркадием Марковым закинули к партизанам в Брянские леса. Все было: пускали под откос поезда, уничтожали немецкие комендатуры, судили предателей. Осенью при выполнении боевого задания Виктор был тяжело ранен в грудь. Товарищи оставили его в небольшом хуторе. Хозяин отвез его к леснику. А ночью ворвались каратели, жителей расстреляли, а хутор сожгли.
Через два месяца Виктор встал на ноги. Лесник переправил его к партизанам. Так Виктор оказался в другом отряде, И опять началась тяжелая партизанская работа: рейды, ночные налеты на немецкие гарнизоны…
Прошлой глубокой осенью их отряд окружили фашисты. Более суток бились. Вышли из окружения. Тут налетела вражеская авиация. Виктора ранило в руку и грудь. Вскоре его переправили на Большую землю. И вот теперь он возвращался домой без руки и без одного легкого.
К концу дня Виктор вышел к реке, скинул вещмешок, шинель, обмыл лицо, вытер пилоткой. За поворотом реки деревня. Там встретят солдата, приютят, накормят, а назавтра дадут лошадь и отправят домой. Но не хотелось на люди Виктору. Он нашел поляну, наносил дров, разложил костер и повесил солдатскую манерку с водой. Наломал веток, принес к костру, присел на них. А день уже угасал. Над лесом разлилась тишина. Невдалеке громко куковала кукушка. Над рекой носились стрижи. Виктору не верилось, что он в родном краю, что не идет за ним смерть. Он взял в горсть земли, поднес к лицу: земля пахла лесом и парным молоком. Подкативший комок сдавил горло.
Виктор попил чаю с сухарем, постелил на ветки шинель, вещмешок подложил под голову и лег. Для него путь сегодня был слишком большим. Заболела грудь. Не переставал ныть и обрубок руки.
Вокруг поляны стояли лиственницы. Виктор снизу смотрел на их вершины, над которыми в синем небе загорались звезды. Что сейчас делает Люба? Почему-то вспомнилась свадьба. Аркашка, забубенная голова, плясал до тех пор, пока не упал. Где он сейчас? Жив ли? Потом вышла в круг Люба. В белом платье, в черных ботинках. Ударила каблуками и белым вихрем закружила по комнате.
Аркашка очухался и громогласно заявил: «Братцы, я тоже женюсь». И лез ко всем целоваться. Кое-как угомонился. Добрался до сундука в прихожей, плюхнулся на него и расплакался.
На лошадях они уехали за кривун реки и оттуда с зажженными факелами спустились до села на лодках. Вся деревня высыпала на берег посмотреть на этот необычный свадебный поезд.
Потом уходили в армию. Люба шла рядом с конем, держась за стремя. Как это все давно было.
«А если не ждет?» Снова боль сдавила грудь. Виктор встал, набросил на плечи шинель и спустился к реке. От воды несло прохладой. Волны тихо ласкали берег. Люба… Она не может не ждать. Виктор успокоился, боль в груди отошла. Над ним заметались летучие мыши. От леса бесшумно скользнула сова. Виктор махнул рукой, сова шарахнулась в звездное небо.
Виктор вернулся на поляну, подшуровал костер, постелил шинель, на одну полу лег, другой укрылся. У каких костров спят сейчас его товарищи? Или в ночной тиши выискивают врага? Кто-то из них сегодня не вернется на базу, останется лежать на белорусской земле.
Только задремал Виктор, тот же сон: женщина, в глазах ужас, изо рта кровь струйкой… Да это же Люба! Ее глаза. Она взмахивает крыльями, в руках птенчик. Налетает огненный смерч. Люба, объятая пламенем, смеется. Виктор кидается к ней. Но его хватает немец. Он топчет ногами кисть руки. От боли подступает тошнота. Виктор вскрикнул и проснулся, Сел, погладил култышку.
Так вот прокоротал ночь, а на восходе солнца спустился к реке и зашагал тропинкой.
На южной покати Седого Буркала среди густого кедрача есть каменные развалины. Видно, когда-то здесь стояла скала да рухнула. Под серые глыбы уходил узкий проход, куда не каждый зверь мог протиснуться. Много лет назад Красная Волчица облюбовала для себя это место. Спустившись под камни, она разровняла небольшую площадку для лежки. Здесь ома была в безопасности: наткнется человек на ее убежище, не достанет.
В мае она щенилась. В этой каменной норе кормила молоком волчат, согревала их своим теплом. Днем рядом с ней спал волк. В сумерках он уходил на охоту. Возвращался ночью или на рассвете. Приносил зайца или кабарожку. Иногда тетерку или куропатку. Случалось, давил и дикого оленя. Тогда несколько дней еды у них было вдоволь.
Красная Волчица покидала логово только для того, чтобы сбегать к ручью напиться. Разве оставишь волчат надолго: полуголые, слепые, замерзнут. Только через две недели открывались у них глаза. Шерсть густела. Волчата крепли.
И еще через неделю она их стала выводить в теплые вечера из логова.
Волчата вначале пугались леса, звездного неба. Но вскоре привыкли. Резвились у входа в логово. Красная Волчица начинала обучать их: время от времени издавала тревожный рык и поспешно сталкивала в каменную нору.
Волк в это время охотился один. Волчат нельзя было оставлять — несмышленыши, разбредутся по лесу, в ручьях перетонут или потеряются, с голоду передохнут.
А время шло. Волчата подрастали. Начинали тявкать, рычать друг на друга, Зайцев, глухарей, куропаток волк теперь притаскивал полуживыми и отпускал среди волчат. Они вначале в испуге шарахались, потом смелели, накидывались на жертву и сами убивали ее.
Приходило время, когда Красная Волчица с волком вели свое потомство на первую охоту. Чаще было так. Выслеживали кабарожку. Красная Волчица с волчатами оставались в засаде, а волк гнал на них горную козочку. Волчата, мешая друг другу, кидались на добычу и упускали ее. И охота начиналась сначала. Сколько нужно было сил и терпения, чтобы из этих волчат вырастить настоящих охотников. Иначе ждала их голодная смерть.
На этот раз Красная Волчица принесла трех волчат. Но не было с ней рядом волка. Сколько раз ей чудилось, что он с добычей в зубах подходит к логову. Волчица вскакивала и кидалась навстречу. Но это был голодный бред.
Волчата настойчиво сосали, но молока было мало. Они начинали повизгивать. Красная Волчица лизала волчат. Ее мучил голод. Несколько дней назад она сбегала к охотничьему зимовью. Изгрызла кость и лафтак оленьей шкуры.
Вернулась. Два волчонка лежали вместе, а третий уполз с лежанки, провалился между камнями, там и околел.
Кость и лафтак шкуры — разве еда? Голод опять начал мучить ее. Пропало молоко. Красная Волчица, облизывая детенышей, поглядывала на выход. Солнечный свет уже погас. Она осторожно встала, подтолкала носом друг к другу волчат и выбралась из логова. Пахнуло теплым хвойным запахом. Осмотрелась. Красная Волчица хорошо знала свои охотничьи угодья. В низовьях у речек и озер летуют сохатые. В горах под гольцами на продувных местах держатся олени. Но она отощала, не справиться ей с такой крупной добычей.
Волчица неторопливо затрусила к Широкой мари. Там возле ерников по мшистым кочкам гнездились куропатки. На спуске к ручью в нос ей ударил мышиный запах. Невдалеке у камней свистнула пищуха-стогоставка. Красная Волчица потянула в себя воздух, притаилась за елочкой. Пишуха еще свистнула, ей отозвалась другая. Наконец Красная Волчица уловила за елочкой шорох, и на дорожке показался серый комочек. Она давнула пищуху и проглотила. Облизала теплую кровь с губ и затрусила дальше.
К Широкой мари она спустилась, когда было уже темно, Здесь, на мари, на кладку яиц, собиралось много птиц, Красная Волчица осторожно пробиралась по звериным тропам, принюхивалась. Нашла одно гнездо, но оно было не занято. Обогнула островок ерников, и на нее нанесло птичьим запахом. Вышла к мшистой полянке и на кочке перед собой увидела куропатку, ее можно было принять за кучку мха. Красная Волчица, присев, прыгнула. В зубах ее, кыркнув, забилась куропатка. Рядом взлетел петушок.