Волчица разорвала птицу и с жадностью сжевала ее, оставив только хвостовые и маховые перья. Потом расправилась с кладкой. Облизавшись, села на мох возле гнезда. Пора возвращаться в логово. Но голод не отпускал. И Красная Волчица отправилась к озеру: может, удастся поживиться уткой. Да и олени заходят туда на водопой.
В логово она вернулась на рассвете. Один волчонок лежал посредине логова и спал. Л второй, забившись в угол, тихо скулил. Родился он слабым, рос медленно. Волчица осторожно взяла его зубами за загривок и положила к другому. Волчонок дрожал. Красная Волчица легла. Волчонок, который спал посреди логова, проснулся и накинулся на соски. А второй продолжал скулить. Волчица ею лизала, подталкивала к соскам, но он отполз, уткнулся в камень и замолчал. Волчица потянулась мордой к нему, от волчонка пахнуло смертью.
Одному волчонку молока хватало, и он быстро рос. Вечерами Красная Волчица выводила его из логова. Волчонок бегал возле норы, резвился. Красную Волчицу опять донимал голод. Вылезет из норы, вдохнет смолистый воздух, в глазах потемнеет. Но боялась оставить волчонка одного.
Больше недели голодала Красная Волчица. Еще день-два — и не выбраться ей из норы. И вот глубокой ночью, когда волчонок спал, ушла она на охоту. На этот раз ей повезло: она выследила важенок с оленятами. Подкралась и пугнула их в сторону речки. У речки берега крутые. Один теленок замешкался, и Волчица его задавила.
Вернулась она, когда взошло солнце. Волчонка нет. Выскочила, след повел к ручью. Здесь у крутого залавка он оборвался. Глянула вниз: по ручью ходили пенистые круги. Весь день Красная Волчица бегала вдоль ручья, но так и не нашла волчонка: утонул. И побрела по склону Седого Буркала Красная Волчица. Лес начал редеть. Вот и кромка ледника. С вершины гольца волной накатился знобящий холод. Волчица почувствовала страшное одиночество. Подняла морду к звездному небу и завыла. Покатился от хребта к хребту волчий вой, в котором слышалась дикая тоска.
В покати скрипнуло дерево. Красная Волчица, будто захлебнувшись, оборвала вой. Ей показалось, что подал голос волчонок. Из груди се вырвался радостный рык, и она помчалась к норе. Спустилась в логово — пусто. И через ми-нуту — другую вновь от Седого Буркала донесся надрывный волчий вой.
Только на рассвете вой затих. Красная Волчица спустилась с Седого Буркала и побрела по лесным падям в поисках молодой волчьей стаи.
Люба у окна кормила Димку. Он то открывал черные глаза, то закрывал. Тянулся полными ручонками к груди.
Таисия Ивановна накинула на голову косынку, подошла к Любе, ухватила Димку за щеку.
— Ах ты, дождевой пузырь.
Димка еще сильней прижался к груди.
— Я пойду огород полью.
Таисия Ивановна вышла. Послышался конский топот.
Люба глянула в окно. Двое пареньков ехали к реке. Люба склонилась над Димкой.
— Я думала, не папка ли. Он такой, в любую секунду может появиться. Не знает, что ты есть на белом свете.
Димка выпустил грудь и теперь рассматривал потолок.
— Глаза-то у тебя бабушкины, Ятоки, — любовалась сыном Люба. — Да мужчине и нужны черные глаза. Подрастем, явимся к отцу. Здравствуйте, вот мы какие. Подоспеет время и в тайгу идти. Рогатину в руки и — на медведя. А на нет идти — надо сердце крепкое иметь. Нас один раз полдня не пропускал. Вывалится из тайги — страх божий…
Под ласковый голос матери Димка закрыл глазенки, Люба отнесла его в зыбку, укрыла.
— Спи, роднуля…
Люба опять подошла к окну. Лес, горы. «Стосковалась я без тебя, Дима. Хоть бы издали взглянуть. Дура я, что не осталась. Пока ты бы ушел в армию, я бы свое отлюбила». Вспомнилась дождливая ночь на Громовом полустанке. Заныло сердце. «Как же мне жить-то без тебя? Хоть бы письмо написал. Не напишешь: обиделся».
Донеслись из-за двери шаги, вошел солдат. В погонах. На груди — орден Красного Знамени и медали. У ног — шинель и вещмешок. Лицо у солдата усталое. Лоб про резали глубокие морщины. Уж не чудится ли? Откуда солдату взяться? Люба тряхнула головой. Солдат не исчез. Шагнул к ней. Протянул правую руку. А вместо левой — пустой рукав, заправленный под ремень.
— Люба…
У Любы похолодели руки и ноги. Побледнело лицо.
— Люба…
Люба в страхе отступила от него.
— Не признаешь?
И только тут Виктор увидел зыбку возле кровати и пошел к ней. Люба собой заслонила зыбку.
— Меня можешь убить. Сына не тронь!
Виктор отстранил рукой Любу и откинул занавеску. В зыбке посапывал черноволосый малыш. Виктор перевел взгляд на Любу. У нее от страха округлились глаза, и она попятилась.
— Разве я фашистом пришел в свой дом? — Виктор, — закрыл лицо рукой и опустился на табурет.
Вбежала Таисия Ивановна, приостановилась и кинулась к сыну:
— Сынок… Витя.
Виктор встал навстречу матери. Она обняла, почувствовала, что нет у него руки, отступила на шаг.
— Без руки?
— Другие и совсем не возвращаются.
— Да я че?..
Люба выскочила на крыльцо, упала на перила и разрыдалась.
— Как ты? Где был? — сыпала вопросы мать.
— Да враз разве расскажешь? — ответил Виктор, а сам косился на зыбку.
Таисия Ивановна перехватила его взгляд.
— Замуж вышла? — спросил Виктор.
— Нет. Но ты не вини ее. — Таисия Ивановна из кути принесла похоронку и письмо Аркадия. — Мы тебя уже в сорок втором похоронили. А когда это случилось, — Таисия Ивановна кивнула на зыбку, — Люба хотела уехать. Да я не пустила. Будь проклята эта война! — Таисия Ивановна закрыла лицо фартуком, и плечи ее вздрогнули.
— Не надо, мама, — гладил волосы матери Виктор,
— Ты не казни себя. О Любе никто плохого слова не скажет.
— А кто он?
— Паренек какой-то из Матвеевки. Он ее от бандитов спас и от зверя уберег. Видно, судьба им дороги скрестила.
Вошла Люба, вынула Димку из зыбки, положила на кровать и стала пеленать.
— Ты че надумала, девонька? — встревожилась Таисия Ивановна.
— Уходим мы… — не поднимая головы, ответила Люба.
Таисия Ивановна долгим взглядом посмотрела на сына.
Он подошел к Любе, дотронулся до ее руки. Люба, выпрямившись, повернулась к нему. В глазах, полных слез, и боль, и отчаяние.
— Не дождала… Убей…
— Ты че же мелешь-то? В своем уме? — шагнула к кровати Таисия Ивановна.
— Я, Люба, насмотрелся кровушки досыта. Положи ребенка в зыбку. Да собери на стол. С утра еще не ел.
Весна в этом году в Матвеевке была особенно голодной, а поэтому казалась долгой. Хлеб ели только ребятишки, да и то не каждый день. Взрослые жили тем, что дает тайга или река. В ход пошли невыделанные шкуры. Из них варили студень или просто похлебку, все-таки мясом пахло. Ятока охотилась на ондатр на заречных озерах. Ондатровые тушки тоже подспорьем были. Люди не знали, как дотянуть до зелени. А тут вдруг привалило счастье: пушнину, добытую сверх плана, отоварили мукой. Как только вскрылась река, Серафим Антонович приплавил из города несколько мешков. Муку разделили на всю деревню. Почти по полпуда на каждую семью досталось.
Вернулись с охоты на ондатр парни. Бабы с облегчением вздохнули: мужики в домах появились. Глядишь, кто-то из них уток настреляет, кто-то рыбы наловит.
Счастлива была в эти дни и Ленка. Они с Димкой вечерами плавали сети ставить или ходили на озера охотиться. Люди поговаривали об их свадьбе. Димка про Любу вспоминал все реже и реже. И не думали они, что в скором времени судьба разбросает их по разным дорогам.
Как-то Димка шел к лодке. Ему с ведрами в руках повстречалась Лариса.
— С сыном тебя, Дима, поздравляю, — улыбнулась она.
— С каким еще сыном? — удивился Димка.
— У Любы, говорят, сын родился.
— Врешь?!
— Я не? Почтальонша сказала.
Димка пошел к Андрейке. Тот привез почту с низовья.
— Ты про Любу ничего не слышал?
— Слышал. Почтальонша рассказывала, сына она родила, назвала Димкой. И на тебя походит, такой же черный.
— Не врет?
— Кто их знает? Бабы. Наплетут и дорого не возьмут.
Весь день Димка ходил сам не свой. Ночь худо спал.
И утром места себе не находил: одна, с ребенком. Может, писала, да письмо не дошло. Димка привел с поскотины коня, заседлал.
— Ты куда это собрался? — забеспокоилась Ятока.
— В Юрово поеду. Не беспокойтесь.
Он вскочил в седло, похлопал коня по шее, выехал со двора и пустил коня наметом. На крыльцо вышла Семеновна.
— Куда это он?
— В Юрово.
— Ково делать-то? Вот сумасшедший. Ближнее место. Почитай, сто пятьдесят верст будет. Далась ему эта Люба.
Только глубокой ночью остановился Димка покормить коня. Пустил его пастись на лесной лужайке. Сам попил чаю. А на рассвете снова отправился в путь.
В Юрово он приехал после обеда. Спросил, где живет Люба, подъехал к дому. Привязал коня к изгороди, а сам вбежал в дом. В небольшой светлой комнате возле кровати висела зыбка. Люба что-то делала у стола. Увидела Димку, побледнела. Димка шагнул к зыбке, отбросил полог: зыбка была пустой. Шагнул к Любе.
— Где мой сын?
Люба оправилась от испуга, улыбнулась.
— Димка. Сумасшедший. Приехал, не забыл.
— Где мой сын? — повторил Димка.
В дом вошел мужчина в гимнастерке, перепоясанной ремнем. На правой руке у него спал завернутый в пеленки ребенок, пустой левый рукав был заправлен под ремень.
— Дима, знакомься — это мой муж Виктор, — представила Люба.
Виктор передал ребенка Любе, та положила его в зыбку. Виктор пристально поглядел на Димку.
— Вот ты какой.
Под Димкой качнулся пол.
— За то, что спас Любу, спасибо. Ты тут о сыне спрашивал. У нас в доме чужих детей нет.
Димка вышел из дома, обнял коня и уткнулся ему в шею. Люба уже хотела выбежать за ним, но ее за руку остановил Виктор,
— Не надо. Так лучше.
Но вот Димка закинул повод, вскочил в седло и огрел коня плеткой. Конь взвился свечой и помчался по улице. Люба закрыла лицо руками. Виктор вышел. Вскоре появилась Таисия Ивановна, глянула на заплаканное лицо Любы, покачала головой: