— Ты, девонька, гляди. Пропадет молоко, потом горя хватишь. — Сама пошла в куть, расстелила на столе тряпицу и стала в нее собирать еду.
— Ты это куда? — спросила Люба.
— Иду из леса. За селом на Дальнем лугу конь пасется. На траве парень лежит. В глазах слезы.
Таисия Ивановна обо всем догадалась, когда увидела конские следы у калитки и заплаканное лицо Любы. По-матерински ей стало жалко Димку.
— Покормить парня надо.
Димка выплакался, и ему стало легче. Положив голову на седло, он смотрел в голубое небо. Жизнь безжалостна.
Подала надежду и тут же отняла ее навсегда. Послышались шаги. У Димки замерло сердце. Люба! Он сел. К нему с узелком подходила пожилая женщина.
— Ты че же это, мил человек, по лесам хоронишься? Или у нас в деревне угла не найдется?
«Вам, старым, до всего дело», — недовольно подумал Димка. Но ответил:
— Конь приморился, не дотянул.
— Я вот тебе принесла перекусить немного. — Таисия Ивановна развязала узелок. В нем было два яйца, ломоть хлеба и кусок рыбы. Димка недоуменно смотрел на Таисию Ивановну.
— Ты не смотри, а ешь.
Димка взял ломоть и откусил. Таисия Ивановна села.
— Благодать-то какая. Опять до тепла дожили.
Димка молчал.
— Звать-то тебя как?
— Димка.
— Дмитрий, значит. А по батюшке?
— Васильевич.
— Издалека будешь, Дмитрий Васильевич?
— Издалека.
— В наши-то края по какой надобности?
— В город Карск еду насчет провианта, — врал Димка, что в голову придет.
— У нас-то, поди, заночуешь?
— Вот выкормлю лошадь да дальше поеду. Сейчас под каждым кустом дом.
Таисия Ивановна облегченно вздохнула. Она за, сына боялась. Больной. Слава богу, что Димка уезжает. Такого парня не грешно полюбить. И было жалко сына.
— Спасибо вам.
— На здоровье. Да хранит тебя господь.
Димка отпустил коня в поскотину. Вечерело. Закурил. Домой идти не хотелось. Вдруг до него долетела песня. Пела Ленка:
Мне подруженьки, не спится:
Все весною бредится.
Над Олекмой серебрится
Звездная медведица.
Почему снега не тают?
Почему огонь в груди?
Почему не прилетают
На Олекму лебеди?
В голосе ее тоска. Димка приостановился. А песня продолжала звучать:
Зреет зорька над полянкой
Спелою малиною.
У меня ль, у северянки,
Брови соболиные.
Ой, вы, горы, горы, горы,
Снеговые, белые.
Это только разговоры,
Что в любви я смелая.
У Ленки дрогнул голос. И она совсем тихо продолжала петь:
Расцвели в полях саранки
Прямо небывалые.
Заплетайте, северянки,
В косы ленты алые.
Не сумели все метели
Погасить огонь в груди.
На Олекму прилетели
Молодые лебеди….
Голос умолк. Димка вышел из-за леска. На колодине сидела Ленка с букетом жарков.
— A-а, Дима. Садись.
Димка молча сел рядом.
— Я все, Дима, знаю. Зря я на что-то надеялась. Не меня — ее любишь… Завтра я уезжаю…
— Куда?
— В театральное училище. Может, больше никогда не встретимся. Ну, а если когда-нибудь вспомнишь обо мне, дай знать. Я буду ждать этой весточки.
— Прости меня, Лена.
Ленка, заплакав, уткнулась Димке в плечо.
На берегу Димка смолил колхозную лодку, Вадим с Андрейкой на вешалах чинили невод. В деревне подходил к концу хлеб. Надо было добыть хоть рыбы.
— Вначале надо обневодить Заречное озеро, — предложил Андрейка.
— Там один карась, — возразил Вадим. — На засолку он не годен. На Гагарьем озере травянки много. Есть окунь, сорога.
— От реки оно далековато, — озабоченно проговорил Андрейка.
— На волокушах завезем и лодку, и невод.
— А бочки?
— И бочки тоже. Сразу там и засолим.
— Вначале надо поймать рыбешку, а потом уж солить, — усмехнулся Димка. — Мы в прошлом году пять тоней дали и на уху не поймали.
— Надо было шестую тоню давать, счастливую, — посоветовал Андрейка.
— А ты откуда знаешь, что она счастливая? — Димка посмотрел на Андрейку.
— Старый рыбак, — отшутился тот.
К берегу подплыл Яшка Ушкан. Подтянул лодку, подошел к парням.
— Здорово, мужики.
— Здорово, — вразнобой ответили парии.
Яшка достал кисет и заискивающе предложил парням. О том, как Яшка оставлял мальчишек без пушнины, стало известно всем. Парни пригрозили ему. Вот он и старался теперь угождать.
— Крепкий табачок? — спросил Димка.
— Ничего, — кивнул Яшка.
— Осенью нас на переподготовку в военкомат вызывают. Ты тоже поедешь? — спросил Яшку Вадим.
— Нет, — Яшка покачал головой. — У меня грыжа. В армию не возьмут.
— Умеешь же ты, Яшка, от всего открутиться, — заметил Андрейка.
— Я-то че, болезнь.
Димка прикурил самокрутку.
— На прошлой неделе мы со Славкой были в Немом урочище. Глухомань. Круглая сопочка. Под ней два кедра. Между ними землянка. Вот в ней-то и скрывался Генка Ворон со своей бандой.
— Надо же, даже землянку выкопали? — удивился Вадим.
— Это землянка Григория Бокова, — продолжал Димка. — В ней кости валяются. И вы знаете, по-моему, кости не звериные, а коровьи.
У Яшки похолодело внутри.
— Мешок изопрелый на нарах. В мешке-то мука была. Я все думаю, где они могли ее взять?
— Так деревни-то грабили, — предположил Вадим. — Принесли с собой.
— Целое лето они тут обитались. Нет, тут что-то не то. И помните, мы у них забрали три ружья. Одно — у Вовки Поморова, другое — у дедушки Дормидонта. А третьего нет. И Валентина Петровна говорит, что никто не брал.
— Я все ружья хорошо запомнил, — проговорил Андрейка. — Увижу, сразу узнаю.
— Прикончили бандитов, и что о них толковать, — отмахнулся Вадим.
— А вдруг им кто-то из нашей деревни помогал? — Димка обвел парней вопросительным взглядом.
— Не дури, Димка, — возразил ему Вадим. — Кому эти гады нужны? Ружье мы могли второпях у скалы оставить.
— Не могли оставить. Я сам их привязывал к седлу.
Яшка Ушкан пришел домой встревоженный. Ружье-то в балагане осталось. А что, если Димка туда зачем-нибудь явится? Не по себе ему стало. Он оседлал лошадь и торопко поехал на стоянку.
На закате солнца Яшка Ушкан был на стоянке. Взял ружье, оглядываясь по сторонам, изрубил топором ложе и бросил в костер, а ствол унес на озеро и забросил подальше. С плеч будто огромная тяжесть свалилась. Яшка сел на поваленную березу, ту самую, на которой его когда-то застал Генка Воронов. Достал кисет, завернул самокрутку и с наслаждением затянулся.
Начинало вечереть. От берез по разнотравью вытянулись длинные тени. Озеро застыло. Из-за перелеска доносился голос кукушки. Яшка у ног увидел перо. Взял его. Это было маховое перо гагары. В этой озерной клетке она прожила почти полмесяца. Яшка Ушкан каждый день под вечер набирал полные карманы камней и приходил сюда забавляться. Потом как-то рано утром он заметил, что на озеро опустилась пара крякашей. Схватил ружье и стал скрадывать уток. Но гагара заметила его и криком предупредила крякашей об опасности. Те улетели. А Яшка Ушкан, разозлившись, в упор расстрелял гагару.
«А что, если мешок из-под муки опознают? — подумал Яшка. — Тогда хана. Не миновать тюрьмы». Лишился сна и аппетита. Три дня не находил себе места, потом заседлал коня, в ночь поехал к землянке и спалил ее.
Кажется, все следы замел Яшка Ушкан. Да только покоя ему больше не было. Как увидит Димку, сердце так холодом и обдаст: а вдруг еще что-нибудь раскопал? И старался Яшка Ушкан держаться подальше от людей.
В горах Среднеречья минула еще одна зима, морозная, снежная, по-северному бесконечно долгая. За это время в Матвеевне особых событий не произошло. Верно, на одного охотника стало больше — ступил на таежные тропы Славка. Несколько месяцев провел он с парнями у Седого Буркала, Спромышлял двести тридцать белок, рысь и три колонка. Теперь Славка ходил по селу, как и подобает настоящему охотнику: неторопливо, вразвалку. Старики при встрече протягивали ему руку, а бабы оказывали всяческое уважение: еще один кормилец на ноги встал.
Весна в этом году была дружная. Долго примораживало, а потом вдруг оттеплило. С гор хлынули потоки. К девятому мая открылась река, а десятого мая над селом появился самолет, у сельсовета сбросил красный вымпел — весть о Победе. Прогрохотали выстрелы, а потом все, кто мог ходить, собрались за школой на Золотой поляне и возле костра отпраздновали этот долгожданный день.
А с первой почтой Димке, Андрейке и Вадиму из военкомата принесли повестки — их призывали в армию. Бабы с удивлением посматривали на парней: надо же, выросли, уже солдаты.
— Господи, как же мы без вас-то жить будем? — вздыхали бабы.
— Ничего, скоро фронтовики вернутся.
Димка со Славкой ушли на охоту на рассвете, возвращались домой к вечеру — несли уток на проводины. Славка шел хмурый, задумчивый.
— Ты что эго голову повесил? — спросил Димка,
— Как подумаю, что без вас в тайгу идти придется, тошно становится.
— Папка вернется, поедете в город. Учиться будешь.
— А тайга?
— Тайга от тебя не уйдет. Я отслужу, университет закончу, каждую осень будем сюда приезжать на охоту. Просись у отца, чтобы он тебя в экспедицию с собой брал.
— Думаешь, возьмет?
— Возьмет.
— Я немного побаиваюсь его.
— Чудак ты, Славка. Он же таежник.
— А куда же Чилима с Дымком денем в городе?
— У отца лесники знакомые есть, К ним пристроите.
— Как же с Анютой быть?
— Вот этого я, паря, не знаю. Без нее тетя Глаша с ума сойдет.
— Это верно.
— Ты, Слава, Кузьмичу пиши письма, не забывай старика. Он обещал карабин на тебя переписать.
— Ладно. А к вам приехать можно будет?
— Мы будем служить на заставе, где погиб Сергей Круглов. Я узнаю у командования и сообщу тебе.