Не дожидаясь моего ответа, он продолжал:
— Эту вещь можно как-то применить. — Он поколебался недолго и добавил: — Может быть, продать. Девчонки не умеют делать бизнес, откуда им уметь? А мне нужны деньги. Отдай!
Он неожиданно снова в меня вцепился. Я и охнуть не успела.
— Попроси у отца, может, даст денег-то, — насмешливо ответил Майкл. Слова Роберта его не тронули. — А девочку тебе придется отпустить.
Он похлопал себя по бицепсу правой руки.
— Как говорили древние: друг моего друга — мой друг. Миллионером ты станешь в другой раз.
— Не путайся под ногами! — Роберт принял угрожающий вид. — Да, я хочу с помощью этой вещицы стать богатым. Ограбить банк, например! Тебя устраивает?
Мне с досады даже смешно стало.
— Звёздочка не умеет делать деньги. Она только переносит с одного места в другое.
Теперь уже с любопытством на меня воззрился Майкл. Так, прекрасно! Сейчас они оба станут отнимать у меня моё сокровище!
Я оглянулась, подумывая, куда бы бежать, и увидела Джоан.
— Сюда, сюда! — закричала я, хлопая в ладоши от нетерпения. — Как хорошо, что ты меня здесь нашла.
— О господи! — закричала мне в ответ Джоан. Голос у неё был хриплый, взволнованный. — Вы тут чепухой занимаетесь, а нас выселяют!
Выселяют
Днём, когда мы забегали к Джоан, у дома никого не было. Во всяком случае, почти не было взрослых, не считая двух-трёх стариков, которые сидели на скамейках и грелись на солнышке.
Сейчас там была толпа. Она окружала что-то или кого-то, и люди, размахивая руками и крича, обращались к тому, что происходило внутри толпы.
Проталкиваться между взрослыми уже становилось привычным занятием. Правда, тут не было брандспойтов, но зато стоял невообразимый шум.
Это так говорится: «Стоял шум». Шум вовсе не стоит. Он летает в воздухе и влезает в уши, гудит, как тысяча пчёл или шмелей, и разобрать ничего нельзя. А если говорят: «Невообразимый», это значит, все вокруг так набито шумом, что уже ничего не добавишь — сам кричишь и сам же себя не слышишь.
В середине толпы стояли ноги. То есть, конечно, не одни ноги, а человек стоял, но поскольку я пробиралась пригнувшись, то и увидела ноги в серых брюках. Вокруг ног было небольшое пространство. А чуть поодаль по кругу топали, приподнимались на носки, переступали с ноги на ногу другие люди. Только хозяин серых форменных брюк стоял невозмутимо, будто врос в землю. Что-то было в этом знакомое. Наконец мне удалось поднять голову — полицейский! Конечно, это был полицейский. Напротив него стоял отец Джоан, теперь я рассмотрела, какое у него бледное, больное лицо. Он гулко кашлял и сквозь кашель выкрикивал:
— Вы… не имеете… права!
Кричали и другие, но полицейский слушал молча, не отвечая.
Кто-то произнес слово «тип».
Полицейскому это слово показалось обидным, он повернул голову и наконец открыл рот:
— Не советую меня оскорблять. Этот дом продан. Завтра здесь никого не должно быть. Я только исполняю закон.
— Как это такой большущий дом продан? А где же жильцы будут жить?
— Что же это за такой закон, от которого одни страдания! — воскликнула женщина с ребенком.
Полицейский протянул руку, толпа расступилась. Он ушёл, и люди шли за ним, ещё на что-то надеясь.
— Ну вот, — сказала Джоан и опустилась на маленькую скамеечку, где обычно сидел ее отец. — Неизвестно, где мы будем ночевать завтра.
— Я бы позвал вас к себе, но ведь мы живем в квартале для цветных, — покачал головой Майкл. Неожиданно он присел, вытащил из кармана мелок, и вот уже на асфальте приготовился к прыжку смешной розовый котёнок с бантом на хвосте.
— Ты в кружке занимаешься? — спросила я.
— В нашей школе не занимаются рисованием, — Майкл пририсовывает котёнку розовые усы. — У меня смуглая кожа и чёрные волосы. Кто-то в роду был цветным, а мне приходится расплачиваться. Я учусь в школе для цветных. Джон, посмотри, какой корабль я тебе дарю.
Он уже поменял мелок, по синему морю плывёт кораблик, а на палубе — беленькая девочка.
— Это ты, Джоан, — Майкл заглядывает в лицо грустной девочке, — и волосы у тебя длинные-длинные, посмотри.
— Вот ещё, — усмехается Джоан, и щёки её розовеют. С какой это стати буду я разгуливать по палубе корабля? Я что, дочка капитана или миллионерша?
— Но по палубе разгуливают, поверь, не только миллионерши! — горячо вмешиваюсь я. — Когда мы с родителями были на море, вместе с нами на корабле было много разных людей! Совсем обыкновенных. Мой папа совсем не миллионер, он инженером работает.
— Послушай, Роберт, — как удивительно меняются глаза у Джоан! Сейчас они голубые и блестящие, как у Наташкиной куклы. — Ты не мог бы поговорить со своим отцом? Может, он бы вмешался, и нас бы не выселили?
— Почему бы будущему миллионеру не оказать такую услугу чистильщику обуви? — пробормотал Майкл, поправляя рисунок. Как я понимаю, они терпели друг друга только потому, что оба дружили с Джоан. — Ты ещё не отдала ему свою звёздочку, Лана?
— Перестань! — прикрикнула на него Джоан, — не люблю, когда вы без конца ссоритесь!
— Я попробую, — неуверенно ответил Роберт, стоявший до сих пор поодаль, не решаясь ни подойти, ни уйти совсем. Будто он был виноват, что так случилось.
— Напрасно ты его просишь, — поднялся с корточек Майкл, — отец ничего для него не сделает. Роберт просил когда-то, чтобы он избавил его от розг в школе, но отец ответил: «Заслужил получи!»
— Как это — от розг в школе? — ужаснулась я.
— Обыкновенно! Разве у вас учеников не бьют в школе розгами?
— Розгами? В школе?
— Да, да, розгами, в школе! — вдруг заорал на меня Роберт. — Что ты прикидываешься, будто не понимаешь? Во всех школах учителя бьют учеников розгами! Есть розги с ручками и без ручек, короткие и длинные, бьют по рукам, и по спине, и по другим местам, в одежде и без одежды! И не говори, пожалуйста, что у вас этого нет.
На второй день
В первые секунды я не могла понять, где нахожусь. Потом все чётко вспомнилось. Джоан уже одевалась, поглядывая на меня. На столе стояли две чашки, из которых шёл пар.
— Не хотелось тебя будить, но пора, — усмехалась Джоан, натягивая джинсы. — Пожалуй, будет лучше, если полиция застанет тебя одетой.
— Они придут к обеду, — услышав последние слова, сказала мать Джоан. Она вошла с улицы с каким-то свёртком.
— Ты пригласила полицейских на обед? — грустно пошутила моя подружка. Но Ева посмотрела на неё строго.
— Я была у них дома, — сказала она торжественно. — И хотя не застала господина полицейского дома, поговорила с его женой. Правда, мы разговаривали на кухне, но я ведь не важная госпожа, чтобы пускать меня в комнаты! Мы хорошо побеседовали. Жена полицейского дала мне ткань и доверила сшить ей нарядный фартук. Она обещала поговорить с мужем и, может быть, всё уладить. По крайней мере, нас оставят в этом доме до тех пор, пока мы подыщем что-то другое. О, она очень строгая женщина! Муж должен её послушаться. Я объяснила ей наше положение, и она поняла. У неё самой есть сын. Такой красивый мальчик. Он в свободное время продаёт газеты, Роберт. Да, его зовут таким красивым именем — Роберт. Она мне даже улыбнулась и пообещала: «Я вам хорошо заплачу, если вы постараетесь, конечно». Как же не постараться для хорошей женщины?
Она говорила и говорила, стараясь заглушить словами страх, что всё может получиться совсем не так.
— Хорошо, я скоро вернусь, — сказала Джоан, выводя меня за руку из подвала, — и отнесу жене полицейского халат.
— Фартук! — укоризненно крикнула вслед нам Ева.
Только теперь я заметила, что у Джоан горят щёки и вообще вид какой-то нездоровый.
— Не заболела ли ты?
— Голова очень болит. И горло.
— Так надо дома полежать!
Она посмотрела на меня, как на трёхлетнего ребёнка.
— А кто же будет зарабатывать?
— Разве вам не дают больничного? Когда я заболеваю, маме дают больничный. Бюллетень.
— Зачем?
— Как зачем? По нему платят деньги.
— За что? За то, что болеешь? — Она с недоверием посмотрела на меня, а потом звонко расхохоталась. У неё замечательный смех, будто колокольчики звенят.
Никак не могла я её убедить, что у нас, в СССР, если человек заболел, ему платят за все дни болезни. Джоан считала, что я сочиняю.
— Заболеешь, лежишь дома, а тебе платят? Или, чего доброго, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, положат в больницу, и не ты платишь врачам, а тебе платят, и ещё бесплатно лекарство дают? И кормят? Ой, не могу! Врач тебе сделал операцию, а ты идешь за это деньги получать?
— Да не за это! — рассердилась я уже всерьёз. Ну что за непонятливость такая! — Врачу платит государство, а ты получаешь по специальному листку, где написано, что ты болел! На работе платят, где ты работаешь! Теперь понятно?
— Понятно. Заболела — иди к хозяину и требуй, чтобы заплатил! Умора! Платите мне денежки за то, что у меня голова болит! А если все захотят болеть и никто не будет работать, всем плати? Перестань, пожалуйста, Лана, а то у меня от смеха живот лопнет, и тебе придётся платить по больничному листку мне!
Джоан внезапно перестает смеяться и поворачивает ко мне совсем серьезное лицо:
— А детям платят по больничному столько же, сколько взрослым?
— Но у нас не работают дети! — развожу я руками.
— Вот видишь! Значит, у вас детям тоже трудно устроиться на работу. А ты говоришь — хорошо, — Джоан хмыкает, всем своим видом показывая, что её не обманешь…
А я представила себе, что бы сказала моя мама, если б я вдруг заявила, что пойду работать чистильщиком обуви? А бабушка? Да они бы кинулись мерять мне температуру, решили бы, что я с ума сошла и у меня бред.
Я как бы посмотрела на себя со стороны. Какая же разная у нас с Джоан судьба! «Ой, бабушка, некогда мне за хлебом бегать, уроков задали много». — «Хорошо, Ланочка, занимайся, я сама схожу!» Папа ворчит: «Балуете ребёнка!» — «Ей и так приходится много заниматься, — заступается мама. — Учительница сказала, надо режим соблюдать». Только и слышишь: «Ребёнку нужно есть вовремя! Ребёнку пора спать!» Прямо думать об этом совестно. А я ведь еще и капризничаю: то хочу, этого не хочу…