Они шли и шли, а он блуждал по лабиринтам памяти, по крупицам извлекая из них фрагменты долгой истории, которая оборвалась внезапно и болезненно.
Они вместе поднялись из пепла, рука об руку шли сквозь хаос, устроенный эмпуссиями и мормоликиями. Они должны были провести вместе вечность, должны были сопровождать друг друга, словно тени, но этому не суждено было случиться.
Тет. Он берег ее, нежил, оберегал. Она протянула ему руку, вытащила его из кровавого забвения и помогла ему стать генералом Фаты. Вместе они могли вершить судьбы миров, но ее ум оказался слишком пытливым.
Она всегда стремилась постичь тайны, которым лучше было бы оставаться спрятанными от посторонних глаз. Но в жизни Тет неожиданно появился тот, кто открыл запечатанные двери, ведущие к древним знаниям.
И это уничтожило ее.
Он тихо замычал, стараясь подавить волны боли, расходящиеся от сердца по всему смертному телу. Ему не хватало ее физически – это походило на постоянный голод, на бесконечную пытку бессонницей. Если бы его вдруг лишили рук и ног, ему было бы куда проще.
Беспощадная, кровожадная она и привязанный к ней юный, недавно познавший себя он, едва сумевший выбраться из кровавого моря Фаты.
Много столетий спустя она нарекла его Халахэлем. Из ее уст это имя звучало музыкой.
Тет была старше, мудрее и сильнее. Из ее рук он мог принять все, даже смерть. Он и подумать не мог, что в конце концов она исчезнет, растворится, станет сгустком чистой энергии и перестанет существовать в физическом воплощении.
В ярости она была безжалостна. В темноте Фаты, в ее бесконечных лабиринтах и льдах, среди вулканов и потоков обжигающей лавы Тет бушевала и уничтожала всякого, кто осмеливался оспорить ее власть. Долгие годы она оберегала его и защищала, позволяя набраться сил, а когда он насытился и обрел истинное воплощение, навеки привязала к себе кровью и клятвами.
Она была его подругой, наставницей, любовницей – всем, чем одно существо может быть для другого. В вечной ночи Фаты он видел только белоснежные одеяния, развевающиеся за ее спиной. Алые пятна, расплывающиеся на ткани, напоминали цветы.
С ней было сложно. В приступах гнева она рвала его плоть когтями и доводила его до исступления. Но он все равно любил ее. Особенно сильно в те моменты, когда она приходила к нему и помогала залечивать раны, позволяя пить свою кровь. Тогда он понимал, что все не зря, что у нее тоже есть чувства, которые она тщательно скрывала. Всё их существование состояло из жестоких сражений и минут покоя, на которые он бы, не задумываясь, променял все, что имел.
Жаль, что у него ничего не было.
Может, именно поэтому Тет так легко ушла к тому, в чьих руках были ответы на мучившие ее вопросы?
Она все чаще покидала Халахэля и скрывалась в Упорядоченном, а возвращаясь, была непохожа сама на себя. Ее пламя будто угасло, она задумчиво разглядывала бескрайние пустоши Фаты и даже во время близости находилась где-то далеко от их мрачного убежища.
– Ты больно задумчивый, – пробасил Барниш, нагоняя его.
– Прости, – кротко ответил Хэль. – Я просто пытался вспомнить кое-что.
– И как? Вспомнил?
– Нет, – соврал он.
Глава 20
Савьер нехотя открыл глаза, разбуженный болью в покалеченной ноге. Тусклое солнце едва проникало в комнату, в углах плясали черные тени.
Который час? Должно быть, еще совсем рано…
Медленно повернув голову, он увидел темноволосую макушку на соседней подушке. Сперва ничего не понял, затем резко сел и уставился на мирно посапывающую Хести.
– Что ты здесь делаешь?! – прошипел он, толкая жрицу.
– Чего? – прохрипела она, осоловело моргая. – Который час? Зачем ты разбудил меня?
– Что ты делаешь в моей постели?!
– Пришла ночью. – Хести села и сладко потянулась. – Решила, что тебе может стать одиноко в такой большой комнате.
– Убирайся, – приказал Савьер, указывая на дверь.
– И не подумаю, я нагрела себе место, – фыркнула Хести и закуталась в одеяло. – Тебе что, тесно?
На такую наглость Савьер не нашел что ответить. Решил, что тогда уйдет сам, попытался встать, запутался в простыне и едва не упал с кровати. Хести успела придержать его за локоть.
– Снова нога? – Она поджала губы. – Давай помогу.
– Обойдусь без твоей помощи!
– Хватит упрямиться, – вдруг промурлыкала Хести и прильнула к его спине. – Я могу облегчить твою боль, позволь мне…
– Что тебе нужно? – простонал Савьер, пытаясь вырваться из цепких рук. – Ты то ненавидишь меня, то пытаешься помочь, я ничего не понимаю!
– А тебе и не нужно.
Она стащила простыню с его ног, и Савьер стыдливо попытался прикрыться руками. Ему стало не по себе – никому, кроме лекарей, он не показывал свое уродство.
– Жрицы могут помочь тебе, – тихо сказала Хести, разглядывая худую, жилистую ногу. – Почему ты не обратился к ним?
– Не хочу быть обязанным.
Ее пальцы бегло ощупали выступающую мышцу. Савьер почувствовал уже знакомое покалывание и тепло. Боль отступила, и он порывисто выдохнул.
– Пожалуйста, – проворчала Хести, усаживаясь рядом. – Неужели так сложно просто поблагодарить меня?
– Я совсем тебя не понимаю, – вздохнул Савьер. – Ты то ненавидишь меня, то огрызаешься, то спишь в моей постели. Что тебе нужно? Зачем ты все это делаешь?
Хести пожала плечами и отвернулась. Савьер устало запустил пальцы в волосы и попытался успокоиться.
Он никого не подпускал к себе, стесняясь своего уродства. То, что Зоуи видела покалеченную ногу, ранило его до глубины души и уязвляло самолюбие. Если бы нуады не участвовали в войне и не поддерживали Лаверна, Савьер бы попросил их о помощи, но не теперь. Сейчас он не хотел связываться с ними – и, больше того, боялся оказаться у них в долгу.
– Это… уродливо? – тихо спросил Савьер.
– Вовсе нет, – буркнула Хести.
– Ты правда так думаешь?
– Отвяжись от меня, калека.
Она вскочила с постели, поправила ночную сорочку и, громко топая, направилась к двери.
– Хести!
Жрица обернулась.
– Спасибо.
Окинув его тяжелым взглядом, она кивнула и вышла из комнаты.
Позавтракав в одиночестве, Савьер отправился на поиски Элинор. Он нашел ее в небольшом саду за поместьем – они с Джемини играли с котятами. Малыш гладил пушистые комочки и заливисто хохотал.
– Прививаешь ему любовь к животным? – Савьер медленно сел на скамью и откинулся на резную спинку.
– В моей семье все их любят, – откликнулась Элинор. – Отец разводил сов, а матушка – кошек. Думаю, любовь к животным заложена в Джемини Матерью.
Она выпрямилась и обернулась. На ее лице играл румянец, глаза блестели, а всегда тщательно уложенные волосы слегка растрепались. Она выглядела удивительно хорошо в строгом бордовом платье с белым воротником.
– Как твоя нога? – Элинор оставила малыша с котятами и подошла к Савьеру.
– Лучше.
Он не лгал: после того, как Хести помогла ему, нога перестала пульсировать и ныть. Если бы у нее был более покладистый характер, они могли бы стать друзьями.
– Ты так задумчив сегодня. – Элинор хотела присесть рядом, но вдруг передумала. – Прогуляемся?
– Конечно.
Ходить без мучительной боли – что может быть лучше? Он так давно привык к своей продолжающейся день за днем агонии, что успел забыть, как прекрасно просто идти и не останавливаться через каждые несколько шагов.
Они прошли в глубь сада, Савьер склонился над благоухающим кустом и осторожно коснулся тонких лепестков пальцами. Какой хороший день.
– Ты счастлив? – вдруг спросила Элинор.
– Думаю, сейчас я счастливее, чем был вчера, – ответил Савьер. – А что?
Она смущенно потупила взгляд.
– Я никому ничего не расскажу, – тихо сказал Савьер. – Можешь мне доверять.
– Мне кажется, – осторожно начала Элинор, – что Лаверн скоро совсем забудет обо мне.
– Откуда такие мысли?
– Его интересует только наш ребенок. В письмах он спрашивает только о нем и никогда – обо мне. Когда он приезжает, он…
Она замолчала, ее щеки покраснели.
– Ну же, – Савьер ободряюще похлопал ее по плечу, – доверься мне.
– Он даже не спит в нашей комнате, – наконец призналась Элинор.
Эти слова дались ей с трудом – она густо покраснела и отвернулась, но Савьер все равно видел ее горящие уши.
– Мой брат – своеобразный человек, – с трудом подбирая слова, сказал он. – Не стоит думать, что Лаверн не любит тебя, только потому…
– Ах, будет! – Элинор горько рассмеялась. – Он никогда не любил меня и не полюбит. Наш брак – всего лишь расчет, я понимаю это. Мы такие же чужие друг другу люди, какими были в тот день, когда он впервые приехал в наше родовое поместье.
– А ты? – спросил Савьер. – Ты любишь его?
Элинор задумчиво покачала головой. Конечно, откуда взяться любви в таком браке?
– А мне так хочется полюбить, – прошептала женщина. – Наверное, ты решишь, что мне чуждо чувство благодарности и чести, но моя душа будто птица, которую заперли в клетке. Мне хочется любви, поцелуев и ласки от мужа, хочется видеть блеск в его глазах, хочется… Я такая дура.
– Что? – Савьер опешил. – Вовсе нет!
– В Пятнадцати Свободных Землях идет война, а я думаю о каких-то глупостях.
– Любовь – это вовсе не глупости. Она способна дарить жизнь и воскрешать сущее.
– Чьи это слова?
– Аралии Шестикрылой, одной из командиров Железных Ласточек. Я читал ее дневник, – признался Савьер.
– Красиво сказано. – Элинор кивнула. – Ты правда понимаешь меня куда лучше, чем Лаверн. Приди я к нему с такими разговорами, он бы выставил меня за дверь не задумываясь.
– Неужели тебе кажется, что он настолько бессердечный?
Элинор посмотрела на него взглядом, в котором Савьер увидел ответ на этот вопрос. Он и сам знал, что сейчас брата волновала только его кровь, кровь великих императоров. Он женился только затем, чтобы продолжить свой род.
– А ты любил когда-то? – вдруг спросила Элинор.