ЭТО мы заметили издалека, но решили, что опасности оно не представляет. Подплывём поближе, разберёмся…
Когда подплыли поближе, течение резко ускорилось, и времени разбираться с ЭТИМ не оказалось. Через реку был натянут железный трос, нас с огромной скоростью несло прямо на него, а у байдарки, как известно, тормозов нет. До берега далеко, а значит, столкновение неизбежно!
И вот байдарка уткнулась носом в трос, течение натянуло его до предела, и нами выстрелило, как стрелой из лука. Мы полетели, перевернулись в воздухе, из нас всё посыпалось… Естественно, мы оказались в воде… Только потом мы поняли, что опасность была близка к смертельной.
Поднырнув под всё ещё вибрирующий трос, мы погребли к берегу, попутно таща за собой полузатопленную байдарку и наши рюкзаки. Кстати, оказалось, что набитые рюкзаки очень долго не тонут.
Вытащились на ближайшую полянку и разложили вещи на просушку.
А потом, когда совсем стемнело, к нам пришли полуобнажённые местные сирены и принесли водку…
Когда утром мы проснулись, то обнаружили, что сирены унесли всё! Даже намокший сахар! Даже размякшие бульонные кубики!!! И, что уж совсем ни в какие ворота, – даже грязные, вонючие носки.
Деньги и документы, как бывалые путешественники, мы, конечно же, хранили в недоступных для злоумышленников местах, поэтому в ближайшем же населённом пункте закупили всё недостающее снаряжение и продукты и продолжили наше беспримерное путешествие, о котором я ещё когда-нибудь расскажу…
Но, каково, а?!
Ну, раз уж глава так называется, поведаю ещё несколько исторических анекдотов про «местных».
Один из самых колоритных «местных», встретившихся мне в путешествиях, был монгольский шофёр, гид по пустыне Гоби – Банзар, – которого мы за его безбашенность очень быстро прозвали Банзаем. Безбашенность его проявилась в том, что он поехал в пустыню, не взяв с собой ничего: ни запасного колеса, ни бензина, ни палатки, ни еды-воды. Ну, еды – ладно, можно есть и пить из наших запасов, палатки – тоже понятно, спал он в машине. Но ему было наплевать и на матчасть.
Одно из колёс мы очень быстро прокололи, и раз в день нам приходилось останавливаться, снимать колесо, разбортовывать его, заклеивать камеру, ставить обратно, а через несколько часов повторять процедуру, потому что заплата, конечно же, не держалась.
– Банзар, ну, ладно – колесо, а ты почему бензина не взял?
– А зачем?
– Ну, как, зачем?! Вот, едем мы по пустыне, у нас бензин кончился…
– Да… пылоха, – сказал он гениальную фразу. Он вообще был ретранслятором гениальных фраз.
Через три дня пути у нас отвалилась выхлопная труба. Банзар ушёл куда-то, долго-долго ходил кругами, потом вернулся с куском проволоки, чтобы прикрутить оторванную трубу:
– У нас тут запычастей мынога!..
И вот бензин кончается, колесо проколото, радиатор кипит… Банзар: «Ничиво не кипит. Всё карашо. Жызынь пылохая…»
В его кассетнике постоянно играла аутентичная попса.
– Банзар, про что поют-то? – как-то спросил я его.
– А, пра жывотных…
По его словам вся аутентичная монгольская попса, действительно, «пра жывотных»: «какой у меня хороший верблюд, десять дней может не есть-не пить» или «какой у меня жирный баран, десять дней его есть можна».
Кстати, одно из самых экзотических блюд, которые я ел в жизни (не считая кишечных паразитов меч-рыбы), я попробовал именно в пустыне Гоби, в Монголии.
Мы наткнулись на юрту кочевников. Глава семьи только что подстрелил тарбагана, пустынного сурка. Сурок это величиной с поросёнка, так что хватило всем: и хозяевам, и гостям. Но самое интересное это то, как они его готовят. Сначала отрезают голову и лапы, потом натягивают на эти места кожу со шкурой и завязывают узлами, затем разрезают живот и вытаскивают оттуда все кишки, а вместо них зашивают внутрь раскалённый на костре камень. После этого берут паяльную лампу и обжигают полученное блюдо со всех сторон. Очень вкусно получается.
…А вот, например, Таиланд и Куба (как-то они у меня постоянно в одной связке возникают).
Сначала про Таиланд. Никогда я не отличался завидным аппетитом, и куска хлеба мне часто бывает достаточно, чтобы утолить голод на сутки. Но тут… До самолёта двенадцать часов, деньги я все за месяц потратил, ну, думаю, потерплю… И тут такой голод на меня навалился!.. Даже не голод, а жрачка какая-то бешеная, да, есть такое жуткое слово. Есть хочу, не могу. И ни копейки! Хожу, смотрю на достопримечательности, а в животе пустота жрать просит. Ну, думаю, сейчас какое-нибудь чудо приключится: кошелёк, может, найду или ещё что…
И тут меня все стали звать есть.
Месяц до этого никто не звал, только деньги из меня тягали, а тут… Охранник на автостоянке доширак какой-то жуёт:
– Подходи, вместе поедим!
Мужики в лодке рыбу жарят:
– Иди к нам, только что поймали!
Тётенька в храме:
– На тебе яблоко, поешь, родимый…
Тут же вспомнился случай в Улан-Баторе. До сих пор не могу понять, что это было такое… Иду по столице Монголии, сытый, благополучный, денег в кармане куча… Подходит неземной красоты красавица, покупает в уличном ларьке мороженое и протягивает мне.
На Кубе не так. Любой разговор с местным заканчивается фразой: «Дай доллар».
…Полупустое уличное кафе на набережной Гаваны. Вечер, шторм, волны столбами хлещут через парапет… Трое местных гитаристов изображают перед лысым иностранцем «Буэнос виста сошал клаб». Я сижу сбоку, никого не трогаю. Ко мне подсаживается солидный человек в галстуке, представляется профессором палеонтологии из Сантьяго, он здесь в командировке на научной конференции. Да-да… Мы долго говорим о диплодоках и брахиозаврах, о триасе и мезозое, Ричарде Оуэне и даже о Вернере фон Сименсе. И я уже поверил, что он настоящий палеонтолог. Как вы думаете, чем закончился наш разговор?…
Но были и такие местные, которые меня потрясли совсем другими качествами. Прежде всего, это армяне и болгары. Про болгар своей статьи найти не смог, а вот про армян нашёл. Она была напечатана в журнале Inflight Review в две тысячи нулевом году.
Вот она:
При слове «Армения» в сознании возникает устойчивый ассоциативный ряд символов: армянский коньяк, гора Арарат и еще – Фрунзик Мкртчян.
Но Арарат – хоть и виден из Еревана – находится на турецкой территории, армянскому коньяку армяне предпочитают русскую водку, а вот человек со сложной для русского уха фамилией Мкртчян, действительно, – самый настоящий национальный герой. В священном для всех армян городе Эчмиадзин ему установлен памятник, а в столице имеется театр, названный его именем. Без цитирования знаменитых мкртчяновских реплик из бессмертного «Мимино» во время путешествия по Армении не обойтись.
«А кагда мине будит приятна, я тебе так давезу, что тебе тоже будит приятна…»
Когда подлетаешь на самолете к Армении, кажется, что под тобой раскинулся гигантский визуальный аттракцион: горы подступают так близко к иллюминатору и движутся так медленно, словно проплываешь над ними в фуникулере.
Ереван – город, который влюбляет в себя с первого взгляда. Прекрасные люди на прекрасных улицах. Центра города не существует. Весь город – это один сплошной центр. Но без столичной суеты и сутолоки. Множество людей неспешно фланирует по огромному зеленому городу-парку, сидит во многочисленных уличных кафе в окружении прекрасной архитектуры и торчащих отовсюду башенных кранов. Абсолютно европейский город Ереван строится, живет и думает о будущем. И это после жутких 90-х, когда в течение шести лет в Армении не было электричества и водопровода, когда в Музее Истории Армении посетители вместе с входным билетом получали электрический фонарик!
Цвет Армении – это белый цвет. Это и снежная шапка Арарата, который здесь имеет второе название – Масис (материнская грудь), это покапотно белый цвет армянских машин – от жигулей и маршруток до джипов и хаммеров, это и повседневная одежда армянских мужчин – белые рубашки и черные, начищенные до блеска, даже в самой глухой горной деревне, остроносые ботинки. Белый – это цвет муки, из которой почти в каждом доме самостоятельно выпекают армянский хлеб – лаваш.
Ереванское метро – это одна линия и десять станций. Это поезд из трех вагонов и двадцать человек в вагоне в часы пик. Железнодорожный вокзал Еревана – величественное и роскошное здание в стиле советского классицизма – пустынен, гулок и неодушевлён: один поезд и три электрички в сутки. Люди ездят на маршрутках. Даже в междугородном сообщении.
Мы едем в Зангезур – сердце горной Армении – тоже на маршрутке. Вокруг – неописуемая красота. Каждые десять минут просим водителя остановиться, чтобы выскочить и зафиксировать её на пленку. Остальные пассажиры во время всех этих остановок демонстрируют отменное терпение, никто не возмущается, все улыбаются и всячески демонстрируют свое дружелюбие, хотя, наверняка, торопятся по своим делам…
Доходит даже до того, что рейсовая (!) маршрутка со всеми ее непонятно как сговорившимися между собой пассажирами сворачивает с трассы и делает огромный крюк только для того, чтобы продемонстрировать нам местную, затерянную в горах, достопримечательность – мегалитическую обсерваторию Караундж, которая, судя по рассказу наших попутчиков, на тысячелетие старше самого Стоунхенджа. Неведомо кем и когда расставленные в строгом геометрическом порядке камни с проделанными в них отверстиями для наблюдения светил за долгие века настолько слились с окружающими их горами, облаками и даже с самими светилами, что давно стали частью вечности…
«Ты любишь долма?.. Нэт?!. Эта потому что у вас не умеют готовить долма».
Оказалось, что долма (мясо, завернутое в маринованные виноградные листья) в Армении готовят только в дорогих ресторанах. Только для американских туристов. Повседневная еда простых людей, особенно в деревнях – это то, что приносит натуральное хозяйство: яйца, молочные продукты, зелень. Для дорогих гостей, естественно, – шашлыки и арцах, тутовая водка, которая здесь считается чуть ли не панацеей от всех болезней.