После смерти Сталина накал шовинистических страстей заметно снизился, но они не утиха-ли никогда. Достаточно вспомнить, сколько ярости вызвало стихотворение Евгения Евтушенко "Бабий яр" — о массовом уничтожении евреев в Киеве во время оккупации его нацистами. Всякое напоминание об истреблении евреев гитлеровцами считалось антипатриотичным. Но особенно заметно антисемитизм стал усиливаться после вторжения советских войск в Чехословакию. Именно это событие положило конец всем надеждам, которые были порождены разоблачением "культа личности".
При Хрущеве немало людей еще верило в то, что сталинизм порожден издержками роста, отклонениями от правильного пути, который в конечном счете должен привести к материальному изобилию, справедливости и свободе. Снятие Хрущева, превратившегося в последние годы в распоясавшегося самодура, и оживило эти надежды, и породило тревогу. Но когда советские танки вошли в Прагу стало ясно, что на стороне тоталитарной
85
системы не осталось притягательных идей. Ракеты и танки — это все, на чем она держится.
1968 год надо считать важнейшим переломным годом современной истории. Военная операция 21 августа была проведена безукоризненно, Александр Дубчек и его окружение были взяты в здании чехословацкого ЦК. Но то была Пиррова победа.
То, что при отсутствии доводов танки и ракеты могут стать действенным аргументом в идейном споре, не было изобретением Брежнева. Но с точки зрения исторической перспективы, советское общество оказалось в таком глубоком тупике, куда его не заводили прежде ни сталинские чистки, ни хрущевские метания. Все теперь понимали, чтов тупик его завела сама система. И возможно было только два выхода из него.
Один из них как раз в то время предложил Андрей Дмитриевич Сахаров в своем знаменитом "Меморандуме". Это путь сближения с Западом, гласности, расширения демократических свобод и прав человека, иначе говоря путь той же Пражской весны. Совершенно очевидно, что он был неприемлем для советского руководства.
Другой путь — это путь нацизма.
Впрочем, была еще третья возможность: продолжать топтаться в тупике. Такой вариант больше всего подходил Леониду Брежневу — как в силу особенностей его темперамента, так и из-за того положения, в котором он находился.
Брежнева считали временной фигурой. Он долго не имел твердого большинства в Политбю-ро и был озабочен консолидацией своей власти. Взамен хрущевского "волюнтаризма" он взял курс на так называемое "доверие к кадрам", которые к тому же постоянно подкупал все новыми льготами и привилегиями. Брежнев поощрял любое безделие, очковтирательство, взяточничество, казнокрадство. Все сходило с рук "кадрам" при условии личной преданности генсеку. Заданный им тон распространился вниз по лестнице власти. Большинство крупных и мелких начальников в центре и на местах, очень скоро почувствовали себя безконтрольными несменяемыми князьками. Принцип: личная преданность боссу важнее дела — стал неписанным правилом.
86
Я помню, что говорили в Москве в связи со снятием секретаря ЦК КПСС Украины по идеологии Скобы за публикацию романа Олеся Гончара "Собор". Бдительный Скоба запретил публиковать роман, но Гончар пожаловался первому секретарю украинского ЦК Шелесту, и тот приказал книгу печатать. Когда же роман был опубликован и признан крамольным, Шелест взвалил вину на секретаря по идеологии. Скоба добился приема у Брежнева, но это ему не помогло. Генсек сказал:
— Какой же вы второй секретарь ЦК, если не можете сработаться с первым секретарем?..
Если это всего лишь анекдот, то очень меткий: в нем, как в капле воды, отражена система брежневского руководства. Шелест в то время был покорен, и Украина считалась его вотчиной, Москва подчеркнуто не вмешивалась. Но тот же Шелест слетел со всех постов, как только "не сработался" с самим Брежневым.
Однако аппарат, на который опирался Брежнев и который превратил его в обвешанную орденами куклу, отлично сознавал, что вечно топтаться в тупике невозможно. В стране росло недовольство, крепло движение за эмиграцию, за права человека и интеллектуальную свободу.
Что было делать с диссидентами? Их, конечно, давили, а с особо непокорными расправля-лись жестоко и беспощадно. И все же репрессии выглядели так, словно у тех, кто их проводил, дрожали колени. О сталинской массовости репрессий не могло быть и речи — не потому, что подручные Андропова были добрее подручных Ежова и Берия, а потому, что они не могли отделаться от чувства моральной неполноценности по сравнению со своими жертвами.
Для массовых репрессий нужна масса закаленных "рыцарей революции", верящих, что свое грязное дело они делают ради великой цели. Отсутствие праведной цели лишает энергии самых закоренелых палачей. Тупик, в котором оказалась система, лишал твердости ее стражей.
Кроме того глава КГБ Юрий Андропов и другие руководители понимали, что с идеями нельзя бороться только грубой силой. Им нужно противопоставить идеи. И поскольку орто-
87
доксальный марксизм-ленининизм уже не работал, был взят курс на поощрение "патриотов".
Сперва их покровителем называли члена Политбюро Юрия Полянского. Это он обеспечил поддержку графоманским романам Ивана Шевцова, пионера нацистской литературы послесталин-ского времени. Герои его романов видели козни сионистов даже в том, что стихи в молодежном журнале отделялись друг от друга шестиконечными звездочками. Рассуждения на эту интересную тему были опубликованы Шевцовым лет за двадцать до того, как Дмитрий Васильев на митингах "Памяти" стал истерично призывать рассматривать советские газеты на свет, уверяя, что при этом будет видна "сионистская символика", и лет за десять до того, как с аналогичными призывами выступал на своих публичных лекциях Валерий Емельянов.
Когда романы Шевцова выходили в свет, над ними смеялись. Но шестиконечные звездочки в журнале "Юность" были заменены на пятиконечные...
Полянский был выброшен из Политбюро, ибо "не сработался" с Брежневым. Казалось бы, "патриоты" должны были утратить часть своего влияния. Однако происходило обратное.
В художественной литературе, критике, исторической науке, литературоведении, философии, изобразительном искусстве — словом, во всех областях культуры стала выделяться постоянно расширявшаяся группа, чья идеология сочетала в себе три основных элемента — сталинизм, антисемитизм и так называемый "возврат к национальным корням". Лидеры этой группы хорошо известны по их произведениям. В поэзии это Станислав Куняев, Феликс Чуев, Вадим Кузнецов; в прозе вслед за Шевцовым появился Валентин Пикуль, Владимир Чивилихин, позднее к этой группе примкнул талантливый, но исписавшийся Василий Белов, еще позднее — Виктор Астафьев и Валентин Распутин; в живописи, естественно, Илья Глазунов, ухитрявшийся быть личным другом главного идеолога партии Михаила Суслова, почти открыто работать на КГБ и слыть полудиссидентом (это под его крылом возрос Дмитрий Васильев, который теперь уличает своего недавнего патрона в недостатке патриотизма, потому что на какой-то его картине древнерусский воин держит мечь острием
88
вниз, а не вверх);4 в критике, истории, литературоведении это Вадим Кожинов, Петр Палиевский, Виктор Чалмаев, Николай Яковлев, Михаил Лобанов, Дмитрий Жуков, Сергей Семанов, умерший Юрий Селезнев, Юрий Лощиц, Виктор Петелин, Анатолий Ланщиков и многие другие.
Эта компания сперва захватила журнал "Молодая гвардия", затем "Наш Современник" и "Москву", она же прибрала к рукам издательства "Современник" и "Московский рабочий", неко-торые книжные редакции издательства "Молодая гвардия" (поэзии, фантастики и приключений, серии "Жизнь замечательных людей" и некоторые другие) и вела наступление по всему фронту, изобличая западников, либералов и "сионистов".
Со временем позиции этого движения усиливались. Нигде они не получали отпора, зато быстро обрастали искренне и неискренне сочувствующими, тогда как несогласные не могли продраться сквозь колючки цензуры.
Те, кто во времена Брежнева так настойчиво наполнял мехи коммунистической идеологии пьянящим нацистским вином, продолжают активно работать в науке, литературе, искусстве, занимают кафедры, крупные административные и партийные посты. Они утратили такую важную трибуну, как "Огонек", но в их руках остаются многие центральные и местные издания. Опас-ность, исходящая от осмелевших благодаря гласности либералов, лишь сплачивает их. Никто из них официально не является членом "Памяти", так что удары, наносимые этому объединению, в основном бьют мимо цели.
Впрочем, и те, по кому ведется прицельный огонь, словно одеты в пуленепробиваемые жиле-ты. Сборища патриотов продолжаются, Дмитрий Васильев витийствует на трибунах, привычно начиная каждую речь с предупреждения, что она может быть последней, потому что "масоны и сионисты" готовят над ним расправу.
"Советская культура" опубликовала статью о "Памяти" (автор А. Черкизов), в которой Владимир Бегун, Евгений Евсеев и Александр Романенко названы лекторами этого объединения и защитниками теории сионистско-масонского заговора. Все трое заявили, что в "Памяти" не состоят, и подали на газету в суд.
89
При разбирательстве иска Владимир Бегун заявил, что подвергался моральному и физичес-кому террору, что с трудом отбился от хулиганов, ломившихся ночью в его квартиру, что по поводу этого и других инцидентов не раз обращался в милицию, где составлены соответствующие протоколы, — и все это результат травли его в газете. В ответ редакция представила суду официа-льный документ из отделения милиции по месту жительства В. Бегуна о том, что никаких жалоб от него не поступало.5
Но это всего лишь пикантная подробность. Гораздо существеннее — творчество Владимира Бегуна. Я остановлюсь только на одной его книге, "Вторжение без оружия", которая была опубликована в 1978 году в издательстве "Молодая гвардия" тиражом 150 тысяч экземпляров и переиздана через год в количестве 100 тысяч, то есть всего среди советских читателей было распространено четверть миллиона экземпляров только одной этой книги.6