А вот некоторые подробности биографии Нины Андреевой, чьи принципы теперь нам извес-тны. В конце 70-х годов она и ее муж, профессор В. И. Клушин, были уличены в систематическом изготовлении клеветнических анонимок, за что партком химико-технологического института постановил исключить их из партии. Решение поддержал райком, а затем горком, однако ЦК взял клеветников под защиту. Постановление ученого совета об удалении супругов из института тоже было торпедировано высшими инстанциями. В 1989 году история повторилась: Ученый совет постановил уволить Клушина и Андрееву, так как их моральный облик не совместим с преподава-тельской деятельностью. Но их снова выручило начальство. Не их ли ученики устраивали сборища общества "Память" в Румянцевском сквере и у Казанского собора — под благожелательным присмотром милиции?
Сейчас Нина Андреева — видный политический деятель. Она возглавляет одну из "патрио-тических" организаций "Единство", цель которой — сохранить единство партии и всего советского общества на тех самых принципах национал-сталинизма, которыми она и ее единомышленники не могут поступиться.
"Партизанская война"
"Партизанская война против сионизма и масонства", которая добрых два десятилетия велась преимущественно перьями, настолько обострилась, что может в любой момент принять и дру-
149
гие формы. Впрочем, и в прошлом не раз принимала. Я говорю не об арестах так называемых сионистов, не о преследованиях отказников, не о том, что антисемитская мафия, захватив ту или иную область деятельности или жизни, ставила непробиваемый заслон евреям, как, например, в математике.
Никто не знает, сколько убийств было совершено и совершается на почве антисемитизма, но мне еще до эмиграции было известно, по крайней мере, два достоверных случая. В городе Горьком, еще до ссылки туда А.Д.Сахарова, был убит 19-летний студент Илья Краснер. Вместе с друзьями он праздновал Новый год на квартире своей однокашницы. Ночью к ним заявился сильно подвыпивший старший брат хозяйки квартиры и, увидев среди гостей парня с еврейской внешностью, стал его оскорблять. Ребята растерялись, не дали наглецу отпора. Вынув из кармана нож, он сказал: "Ну-ка, подойди ко мне, еврей, я тебя зарежу!" И всадил нож в сердце юноши, шагнувшему навстречу смерти.
На суде присутствовавшие подробно рассказали, как было дело, но суд не прислушался к показаниям свидетелей и осудил убийцу на ...один год лишения свободы — "за превышение меры необходимой обороны".
Возмущенные студенты обратились в "Литературную газету", как самое смелое издание того времени. Редакция полгода вела расследование и добилась пересмотра дела. По новому приговору, убийца получил шесть лет за непреднамеренное (!) убийство. Истинные мотивы преступления и на этот раз были скрыты. Газета напечатала обширный очерк своего корреспондента Аркадия Ваксберга, который ныне так остро разоблачает юстицию Вышинского. Тогда у него было меньше смелости, и то, что юноша был убит только потому, что он еврей, в статье было скрыто. Чтобы не возникло и тени подобного подозрения, автор даже заменил фамилию убитого: вместо Краснера в статье фигурировал Краснов. Впрочем, журналист вряд ли заслуживал упрека: без такой подмены статью вообще бы не напечатали.
Я встречался с родителями юноши и узнал все подробности. Но когда я намекнул, что правду о гибели их сына можно опубликовать на Западе, они взмолились этого не делать: сына
150
им все равно не воскресить, а у них растет еще дочь... Я обещал им молчать и держал слово больше десяти лет, но в эпоху гласности считаю возможным нарушить этот обет.
Другая жертва убийства на почве антисемитизма — Тамара Емельянова, чей расчленненный труп был брошен в огонь в качестве "сионистской литературы". Читатель помнит, что Тамара не была еврейкой. Но лишь недалекие люди полагают, что жертвами антисемитизма становятся только евреи. На самом деле ненависть к евреям — это только стартовый механизм, включающий машину насилия, готовую подмять под себя всех и вся.
Если бы не нагнетание антисемитизма и шовинизма в течение десятилетий, то не так просто было бы заставить полмиллиона советских солдат выполнять "интернациональный долг" в Афганистане; не пролилась бы кровь в Алма-Ате, Сумгаите, Баку, Тбилиси, Фергане, Оше...
В эпоху гласности случаи насилий над евреями резко участились. Это связано с общим ростом преступности, но зарегистрировано немало случаев — в Москве, Ленинграде, Минске, Харькове, Бердичеве — когда убийства совершались исключительно на почве антисемитизма. Вандализм на еврейских кладбищах стал обычным явлением. Нападения на квартиры евреев зарегистрированы во многих местах. По всей стране распространяются слухи о предстоящих еврейских погромах. Преступники, как правило, остаются не найденными.
Слишком долгое время власти использовали еврея как пугало, как громоотвод. Его держали на крайний случай, чтобы в критической ситуации направить на него энергию народного недовольства. Почва для этого слишком хорошо унавожена. Следует ли удивляться, что когда недовольство существующим положением стало всеобщим, нашлись силы, которые обвиняют "просионизированный аппарат" в неспособности противостоять жидо-масонскому заговору и призывают к партизанской войне?
Посеявшие ветер пожинают бурю.
151
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ИГОРЬ СЫЧЕВ
Дым отечества
Москва, ОВИР, август 1982-го. Позади годы колебаний и выбивания изымаемых вызовов. Месяцы тревожного ожидания "в подаче". Выписанные, но внезапно отобранные визы. Острая схватка в финале, доведенная до объявления голодовки. И... я выслушиваю иезуита в милицейской форме, монотонно пережевывающего ритуальное напутствие:
— С того момента, как самолет в Шереметьево оторвется от земли, вы будете лишены совет-ского гражданства и никогда, ни при каких условиях и ни на какое время не сможете вернуться в СССР.
Я знал, что пути назад нет, что я вырываюсь на свободу, а город в котором прошла жизнь, остается тюрьмой строгого режима, не допускающего свиданий. И все же я совру, если скажу, что сердце мое в тот момент не ёкнуло, хотя я только усмехнулся в лицо майору Семенову:
— Общение с вами — лучшее средство от ностальгии.
— Многие просятся назад, — он сдвинул брови на низком лбу.
— Я не попрошусь.
Октябрь-ноябрь 1988-го. Я снова брожу по знакомым и чем-то уже незнакомым улицам; толкаюсь в привычной и чем-то уже непривычной толпе; захожу в знакомые с давних времен, но ставшие еще более мрачными подъезды, которые все так же, но и немного иначе пахнут "кошка-ми"; обнимаю нисколько не изменившихся, и все же непоправимо изменившихся друзей;
152
всюду наталкиваюсь на обычное, но уже подзабытое хамство, и сам хамски "тыкаю" таксисту, приманив его к обочине воздетой к хмурому осеннему небу пачкой "Мальборо".
В первый московский день мы с женой посетили могилы близких на Ваганьковском кладбище и не могли, конечно, не навестить могилу Высоцкого. Множество ярких цветов, припорошенных свежевыпавшим снегом обрамляли удивительный памятник. Бронзовый бард возносится к небу на трепетных крыльях, но ноги его тесно стянуты плотной тканью, переходящей в постамент, так что тяжеленной гирей на них висит весь земной шар. Руки плотно прижаты к бокам той же тяжелой тканью. Может быть, связаны? Ткань обтягивает фигуру, оставляя обнаженными только плечи. При желании в ней можно увидеть небрежно наброшенный плащ удалого гидальго, а можно увидеть и смерительную рубашку. Глядя на это редкое по экспрессии изваяние, я еще не знал, что художник выразил в нем не только трагическую судьбу поэта, чей дух так рвался к свободе, но вырвался к ней лишь в смерти. Побыв месяц в Москве, я понял, что это и образ сегодняшней России...
В тот же день я был на вечере "Литературной газеты", устроенном предприимчивым кооперативом в огромном заводском клубе с залом на тысячу мест. Для заморских гостей тысяча первый и тысячи второй стулья поставили в проходе, так как свободных мест не было. На сцене шло сражение между перестройщиками-максималистами и умеренными — теми, кто тоже за хозрасчет, кооперативы, личную инициативу, но чтобы "частник не наживался за наш с вами счет".
— Открыли в Москве двадцать кооперативных туалетов, — объяснял свою позицию умеренный. — Это, конечно, хорошо. Но ведь цена там 20 копеек! И в каждом поет Высоцкий...
Я представил себе барда, который все же вырвался из бронзового плена, взмыл на могучих крыльях, но — пойманный в сети, был снова связан и брошен в подвальный общественный туалет, где и пристроился со своей гитарой...
На следующее утро на Новом Арбате я не удержался от соблазна посетить кооперативное чудо. Туалет блистал кафелем и зеркалами. Даже "кошками" в нем не пахло. У дверей сидела не
153
столетняя бабуля с чулком, а миловидная женщина средних лет. Перед ней на столе, рядом с блюдцем для дани, стояла небольшая вазочка со свежими пунцовыми гвоздиками. Но музыки никакой не было.
— А что же Высоцкий — разве он у вас не поет? — спросил я.
— Теперь не поет, — ответила она полушепотом, заметно смутившись.
— А почему?
— Запретили, — сказала она еще тише и запунцовела, как гвоздика.
Я живо представил себе, как к притаившемуся в туалете Высоцкому подкрадываются дюжие дяди в белых халатах, из под которых выглядывают шпоры; как, изловчившись, набрасывают на поэта смирительную рубашку, волокут вверх по лестнице, а он, отбиваясь отчаянно торопится допеть:
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не сумели запеленговать.
За перестройку в России все, но каждый кроит ее на свой вкус и лад. Одни идиоты хотят заставить непокоренного поэта петь в туалете, другие идиоты изгоняют его оттуда. У тех и других самые лучшие побуждения. И те и другие жаждут обновления.
Общество "Память" тоже за перестройку. Я встретился в Москве со многими людьми из разных неформальных объединений и групп, которые внимательно следят за деятельностью "Памяти", знакомы с его историей, располагают массой документов "Памяти" и о "Памяти". Всем этим они щедро со мной делились, как и устными сообщениями о том, что не запечатлено в печатных или самиздатских публикациях.