Право же эти строки звучат куда выразительнее поэтических упражнений Виктора Кочетко-ва, да и социологических "исследований" Игоря Шафаревича.
При всей своей обширной эрудиции и математическом складе ума автор "Русофобии" (как и вторящий ему поэт) путается даже не в трех — в двух соснах. С одной стороны, Шафаревич
262
утверждает, что Россия с ее тысячелетней историей — это живой развивающийся организм, а не механизм; ее будущее органично вытекает из прошлого, а потому попытки какого-либо "механика" что-то в ней исправить или, наоборот, сломать обречены на провал. Как ни парадоксально, эта мысль полностью совпадает с той, которую более конкретно развивает герой повести Василия Гроссмана, считающий, что ужасы ленинизма и сталинизма взошли на дрожжах тысячелетнего российского рабства.
Однако, противореча Гроссману и себе, Шафаревич доказывает, что марксизм-ленинизм-сталинизм никаких корней в российской истории не имеет, что он был навязан несчастной стране "малым народом", который теперь снова хочет навязать ей нечто для нее чуждое, а, стало быть, чрезвычайно опасное.
Так что же все-таки представляет собой Россия — организм или механизм? Можно ей что-либо навязать извне или нельзя? Если нельзя, то о чем беспокоиться! А если можно, если маркси-стский тоталитаризм был в Россию привнесен с Запада, где он на практике не осуществился, то почему же не попытаться использовать позитивный, во множестве вариантов проверенный (и выдержавший проверку на практике!) опыт Запада по созданию свободного, гуманного и экономически эффективного общества!
Сколько же "фобий" должно гнездиться в душе человека, да не к какой-то горсточке евреев и интеллигентов, а к России, если он, "остро переживая принадлежность к своему народу", хочет снова отгородить его железным занавесом от лучших достижений человечества!
Особенно ярко эти "фобии" выражены в статье И. Шафаревича "Феномен эмиграции".
Автор рисует жуткую картину вселенского зла, которое всегда исходило и исходит от эмиг-рации, потому что "ее путь избирают как раз люди, менее укорененные в жизни".33 Не брежнев-ский режим, не ввод танков в Чехословакию, не репрессии против инакомыслящих, не подавление того же движения за эмиграцию отсрочили перестройку на 20 лет — в этом повинно именно движение за свободу эмиграции! И когда пере-
263
стройка началась, основная угроза для нее исходит не от сопротивляющихся ей партаппаратчиков, не от коррумпированной номенклатуры, не от поднявшей голову черной сотни, а — опять же — от эмигрантов. При этом само понятие "эмигрант" автор статьи толкует весьма широко:
"Существует "эмигрантское отношение к жизни", которое может окончиться, а может и не окончиться отьездом".34
Так можно записать в эмигранты любого человека, который сказал или написал что-то не угодное Шафаревичу. Это он и делает.
"Существует распространенный прием, который, вероятно, многие могли наблюдать, когда сплочен-ная группа, "мафия", захватывает руководство в какой-то сфере жизни. Интересного для них человека они "проверяют", "прощупывают", заставляя сделать нечто для него неприятное. Если он покорится, значит его можно сгибать дальше, можно и совсем подчинить, в противном случае — надо повременить: он еще не созрел. Таким проверкам подвергаются, в событиях большого масштаба, целые социальные слои и народы".35
Любопытное рассуждение, но что же конкретно имеет в виду автор, в чем состоит "проверка" русского народа эмигрантской "мафией"? Оказывается, в публикации журналом "Октябрь" отрыв-ка из книги Андрея Синявского "Прогулки с Пушкиным"! Заметьте: не сама книга (она может кому-то нравиться, а кому-то активно не нравиться), а именно факт ее публикации в советском журнале, так что главный диверсант тут даже не эмигрант Синявский, а главный редактор "Октября" Анатолий Ананьев.
"Как надо было бы наиболее эффективно "проверить" русских? Кощунство, оскорбление православия? — но теперь это было бы болезненно лишь для меньшинства. Еще раз испачкать грязью русскую историю? — но это мы уже переносим спокойно. А вот, пожалуй. Пушкин — это то, что ближе большинству русских, укол в это место почувствуют большинство их... Вот одной из проверок жизненности нашего народа, его способности дать отпор и является эта публикация".36
264
Какой же отпор надо дать этой "русофобской" диверсии? Забыв собственные концепции орусской самобытности, Шафаревич за ответом обращается к чужому опыту.
"Недавно аналогичная ситуация прогремела по всему свету. Знаменитые "Сатанинские стихи" Сальма-на Рушди — это, по-видимому, нечто вроде исламского варианта "Прогулок с Пушкиным". И надо сказать, что исламский мир своей реакцией на это прощупывание еще раз доказал свою большую жизненную силу, а тем самым, вероятно, заметно ослабил давление, которому мог бы подвергнуться в ближайшее время... Реальным ответом были грандиозные демонстрации, то, что в столкновениях с полицией сотни людей отдали свои жизни, и в результате удалось добиться запрета книги во многих странах".37
Итак, недавний диссидент жаждет ЗАПРЕТА. Ради этого, он готов пожертвовать сотнями жизней русских людей. По призыву доморощенного аятоллы они должны погибнуть в столкнове-ниях с полицией, даже не зная, что именно требуют запретить! (Ведь толпы мусульманских фанатиков, протестовавших против книги Рушди, ее не читали). Что ж, теперь понятно, какой режим И. Шафаревич считает более подходящим для России, чем демократия. Только зачем обращаться к зарубежному опыту? Куда "патриотичнее" было бы вспомнить, что обвинение, которое он выдвинул против Андрея Синявского и журнала "Октябрь", имеет вполне исконную родословную. Корни ее нетрудно найти на Лубянке времен Ежова и Берия. Правда, ни рядовой следователь Хват, замучивший великого Вавилова, ни генеральный прокурор Вышинский, который до сих пор представлялся виртуозом по создаванию врагов, до эмигрантских "мафий, сгибающих народ", не додумались: они клеили шпионаж и контрреволюционную деятельность. Так ведь с тех пор прошло немало лет, традиции ведь тоже развиваются понемногу, что и продемонстрировал Игорь Шафаревич. И в той самой статье он восклицает: "Неужели травли Ахматовой, Пастернака, Солженицина нам недостаточно?"
Ему — недостаточно. Ему нужно еще затравить Синявского и Ананьева.
265
В чужую грудь
Не всуе мы трепались языками,
осмысливая пагубный свой путь —
мы каялись! И били кулаками
в чужую грудь.
И. Губерман.
А как радетели "большого народа" относятся к "Памяти"?
Мы уже приводили замечание Игоря Шафаревича о том, что лозунги "Памяти" по своей агрессивности неотличимы от высказываний любой (!) прибалтийской организации. Казалось бы и отношение автора к "Памяти" должно быть столь же негативным. Однако его высказывания свидетельствуют о другом. Сначала он говорит, что "мало знает" об этой организации, затем ставит ее программу на одну доску с прибалтийскими движениями, а затем заявляет:
"Я совершенно не представляю себе и не знаю, может ли кто-нибудь иметь реальную картину масшта-ба движения "Память"? По всем рассказам ясно, что оно очень невелико, митинги немноголюдны. прессы нет у нее никакой. Движение не поддерживает ни одна газета — и одновременно ему придается искусствен-но такая большая роль! Мое объяснение этого феномена таково: мы имеем дело со стремлением искусствен-но создать своего рода "образ врага", разбудить страх по отношению к пробуждающимся русским национа-льным тенденциям, желание создать образ какого-то колоссального чудовища, которого должны бояться все".38
Как видим, снова все ставится с ног на голову. Оказывается, это не "Память" искусственно создает "образ врага", а те, кто против "Памяти"! Не "Память" старается разбудить страх и нена-висть перед мифическим еврейским заговором против России, а кто-то другой искусственно пробуждает страх перед "русскими национальными тенденциями" (которые Шафаревич отождест-вляет с тенденциями "Памяти"). Не "Память" создает "образ какого-то колоссального чудовища", а из нее кто-то
266
искусственно создает такой образ! Не идеологию "Памяти" настойчиво пропагандируют десятки газет и журналов — от "Советской России" до "Литературной России" и "Московского литерато-ра", от минского журнала "Политический собеседник" до иркутской "Сибири", а в первую голову — "Наш современник", который открыл советским читателям Шафаревича.
"Даже европейский парламент принял призыв распустить "Память"!", — возмущается Игорь Ростиславович. И чтобы окончательно убедить читателей, что "Память" выдумана "малым народом", он берет на подмогу приезжавшего в Москву безымянного советолога, который якобы ему сказал: "есть такая шутка: в Америке наиболее известны четыре русских слова: спутник, перестройка, гласность и "Память".
Недурная шутка. Но она была бы еще веселее, если бы "советолог" вспомнил пятое русское слово, настолько широко известное в Америке, что оно давно и прочно вошло во все словари английского языка.
Это слово — ПОГРОМ.
Кштыку приравняли перо
В декабре 1989 года в Москве состоялся VIII Пленум Союза писателей РСФСР, превратив-шийся в подобие митинга "Памяти". Пленум прекрасно показал, как работает мафия, ранее описанная И. Шафаревичем. Когда появилась его статья, можно было думать, что рассуждения о мафии, прощупывающей, можно ли "сгибать дальше", — это поэтическая вольность. Оказалось, что автор рассуждал не как поэт и даже не как публицист, а как строгий в своих выкладках математик. Выступавшие на пленуме гневно творили "образ врага" именно из Анатолия Ананьева, ставя ему в вину как раз публикацию повести Гроссмана и эссе Синявского. А окончился пленум решением о снятии Ананьева с занимаемого поста. Статья Шафаревича о зле внутренней и внеш-ней эмиграции была всего лишь артподготовкой к "последнему и решительному бою" с мнимой русофобией. Вот несколько отрывков из выступлений на пленуме.