для меня.
— Да ты, товарищ Крутов,не понимаешь всей важности идеологической борьбы.
— Не понимаю, —признался он с ухмылкой, — потому комиссар не я, а ты, товарищ Коган.
54
Петр зашел в избу свидом побитой собаки и, пройдя по горнице, сел у стола на свое место в красномуглу. Он ощущал странную опустошенность, как будто в душе его образоваласьхолодная темная пропасть. Матушка подошла и молча поставила перед ним хлеб имиску со щами. Он как-то жалостливо, словно ища поддержки, глянул на нее, носупруга сразу отвернулась и, подойдя к печи, стала сердито греметь котелками.Дети тоже не поднимали на него глаз. Младшие забрались на полати, старшиесидели на лавке, уткнувшись в книгу. Четырехлетний Ванятка ринулся было к отцу,но тринадцатилетняя Анютка перехватила его за руку и, испуганно оглянувшись наотца, увела малыша в другую комнату.
Отцу Петру до отчаяниястало тоскливо и неуютно в доме. Захотелось разорвать это молчание, пусть черезскандал. Он вдруг осознал, что затаенно ждал от матушки упреков и укоров —тогда бы он смог оправдаться и все бы разъяснилось, его бы поняли, пожалели ипростили, если не сейчас, то немного погодя. Но матушка молчала, а сам отецПетр не находил сил, чтобы заговорить первым, он словно онемел в своем отчаяниии горе. Наконец молчание стало невыносимо громким, оно стучало, словно огромныймолот по сознанию и сердцу.
Отец Петр поерзал налавке, словно ему было неудобно сидеть, а затем встал, вышел из-за стола ибухнулся на колени перед женой: — Простите меня, Христа ради...
Матушка обернулась кнему, ее взгляд, затуманенный слезами, выражал не гнев, не упрек, а лишь немойвопрос: «Как нам жить дальше?»
Увидев эти глаза, отецПетр почувствовал, что не может находиться в бездействии, надо куда-то бежать,что-то делать. И еще не зная, куда бежать и что делать, он решительно накинулполушубок и выбежал из дома.
55
Ноги понесли Петра прямочерез огороды к реке, туда, где сегодня до ранней зорьки он совершал Великоеосвящение воды. Дойдя до камышовых зарослей, Петр не стал их обходить, а пошелнапрямую, ломая сухой камыш и утопая в глубоком снегу. Но, не дойдя до речки,вдруг сел прямо на снег и затосковал, причитая:
— Господи, почто Ты меняоставил? Ты ведь вся веси, Ты веси, яко люблю Тя? — Славянский язык Евангелияему представлялся единственно возможным для выражения своих поверженных чувств.
Крупные слезы текли изглаз Петра и терялись бесследно в густой, темной с проседью бороде. Наконец онвстал и стал пробираться к реке. Выйдя из камыша, он остановился, сталприсматриваться и прислушиваться. Яркий месяц и крупные январские звездыосвещали мягким голубым светом серебристую гладь замерзшей реки. Вырубленныйкрест уже успел затянуться тонким ледком, припорошенным снегом, только в егоосновании зияла темная прорубь около метра в диаметре. Около проруби копошилисьлюди. Петр пригляделся и увидел двух красноармейцев в длинных шинелях, держащихголого человека со связанными руками, а рядом на принесенной коряге сидел ещеодин, в овчинном тулупе, и попыхивал папироской. Человек в тулупе махнул рукой,и двое красноармейцев стали за веревки опускать голого человека, в котором Петрузнал Степку.
— Ах ты! — вырвался уПетра возглас удивления и ужаса.
56
Около проруби напринесенной с берега коряге сидел Коган. Он зябко кутался в тулуп. Перед нимстоял раздетый Степан со связанными руками. С головы юноши стекала вода. Побокам, поддерживая его, стояли Брюханов и Зубов. Коган махнул рукой, икрасноармейцы вновь стали медленно на веревках опускать Степана в прорубь.Подержав немного в воде, они, снова вытащив, поставили Степана перед Коганом.
— Ну, будешь отрекатьсясейчас или тебе еще не хватает аргументов? Так вот они. — И Коган указал рукойна прорубь.
Степана трясла мелкаядрожь. Но он, кое-как совладав с собой, отрицательно замотал головой.
— Да что мы с нимвозимся? Товарищ комиссар, — нудно-просительным голосом заскулил Зубов. — Подлед его на корм рыбам, и всех делов.
— Нельзя под лед, Зубов,нельзя, — Коган поднял указательный палец вверх, — людей надо перевоспитывать,иногда и такими методами.
— Да хрен перевоспитаешьэтих фанатиков, только мерзнем тут из-за них, — зло проговорил Брюханов изаорал на Степана: — Ты че, гад ползучий, контра, издеваешься над нами?! — Приэтих словах он с размаху ударил Степана в лицо кулаком, у того пошла кровь износа.
— Господи, — негромкосказал Степан, — прости им, не ведают, что творят.
— Чего? Чего он тамлопочет? Не слышу, — наклонил к Степану ухо Зубов.
— Это он у тебя прощенияпросит, — засмеялся Коган, — за то, что издевается над тобой. Так что ты уж,Зубов, прости его, пожалуйста.
57
Холодная пропасть в душеотца Петра при виде Степана стала заполняться горячей жалостью к страдальцу.
Хотелось бежать к нему,что-то делать, как-то помочь. Но что он может против троих вооруженных людей?Безысходное отчаянье заполнило сердце отца Петра.
Петр обхватил головуруками и тихо заскулил, словно пес бездомный, а потом нечеловеческий крик, скореепохожий на вой, вырвался у него из груди, унося к небу великую скорбь заСтепана, за матушку и детей, за себя и за всех гонимых страдальцев землиРусской. Этот вой был настолько ужасен, что вряд ли какой дикий зверь мог бывыразить голосом столько печали и отчаянья.
Мучители вздрогнули и взамешательстве повернулись к берегу, Коган выхватил револьвер, Брюхановпередернул затвор винтовки. Вслед за воем раздался вопль:
— Ироды проклятые,отпустите его, отпустите безвинную душу.
Тут красноармейцыразглядели возле камышей отца Петра.
— Фу, гадина, какнапугал, — облегченно вздохнул Зубов и тут же зло заорал: — Ну погоди,поповская рожа! — и устремился к Петру.
Брюханов, схвативвинтовку, побежал в обход, стараясь отрезать Петру путь к отступлению. ОтецПетр побежал на лед, но, поскользнувшись, упал, тут же вскочил и кинулсясначала вправо и чуть не наткнулся на Зубова, развернулся влево — а тамБрюханов. Тогда отец Петр заметался, как затравленный зверь, это рассмешилопреследователей. Зубов весело закричал:
— Ату его!
И, покатываясь со смеху,они остановились. Зубов, выхватил нож и поигрывая им, стал медленно надвигатьсяна отца Петра. Тот стоял в оцепенении.
— Сейчас мы тебя,товарищ попик, покромсаем на мелкие кусочки и пошлем их твоей попадье напоминки.
Отцу Петру вдруг пришланеожиданно отчаянная мысль. Он резко развернулся и что есть силы рванул ковторой проруби, о которой преследователи ничего не подозревали, она ужезатянулась корочкой льда и была присыпана снежком. Не ожидая такой прыти отбатюшки, Зубов с Брюхановым недоуменно переглянулись и бросились следом. Тонкийлед с хрустом проломился под отцом Петром, и уже в следующее мгновение Зубовоказался рядом с ним в темной холодной воде. Брюханов сумел погасить скоростьдвижения, воткнув штык в лед, но, упав на лед, его тело по инерции продолжалоскользить до самого края проруби.
Зубов, вынырнув из водыс выпученными от страха глазами, схватился за край проруби и заверещал что былосил:
— Тону, тону, спасите!Брюханов, руку, дай руку, Бога ради!
Брюханов протянул руку,Зубов судорожно схватился за нее сначала одной рукой, а потом другой, вышезапястья. Тот, поднатужившись, стал уже было вытягивать Зубова, но подплывшийсзади Петр ухватился за него. Такого груза Брюханов вытянуть не мог, но иосвободиться от намертво вцепившегося в его руку Зубова тоже не мог и, отчаянноругаясь, стал сползать в прорубь, в следующую минуту оказавшись в ледяной воде.Неизвестно, чем бы это все закончилось, не подоспей вовремя пришедший на рекуКрутов. Он подобрал валявшуюся винтовку и, взявшись рукой за ствол, ударилприкладом в лицо отца Петра. Тот, отцепившись от Зубова, ушел под воду. Вследующую минуту Крутов вытянул красноармейцев на лед. Из-под воды сновапоказался отец Петр.
— Господи, Ты веси, Тывся веси, яко люблю Тя, — с придыханием выкрикнул он.
— Вот ведь какая гадинаживучая, — озлился Зубов и, схватив винтовку, попытался ударить отца Петра,целясь прикладом в голову, но попал вскользь, по плечу.
Отец Петр подплыл кпротивоположному краю проруби; ухватившись за лед, поднапрягся, пытаясьвскарабкаться, непрестанно повторяя:
— Ты веси, яко люблюТя...
В это время подошедший кпроруби комиссар выстрелил в спину уже почти выбравшемуся отцу Петру изревольвера.
Петр, вздрогнув, сталмедленно сползать в воду, поворачиваясь лицом к мучителям. Глаза его выражаликакое-то детское удивление. Он вдруг широко улыбнулся и проговорил:
— Но яко разбойникапомяни мя...
Дальше он уже сказатьничего не мог, так с широко открытыми глазами и стал погружаться медленно вводу. Коган как-то лихорадочно сделал три выстрела вслед уходящему под водуотцу Петру, вгоняя в прорубь пулю за пулей. Вода в проруби стала еще темнее открови.
— И впрямь красноекрещение, — пробормотал Крутов. Сплюнув на снег, он скомандовал красноармейцам:— Чего стоите, вон отсюда.
Красноармейцы сразу же,подхватив винтовки, побежали к селу.
Крутов подошел клежащему на снегу Степану. Вынул нож и перерезал веревки, стягивающие рукиюноши. Потом поднял его, снял с себя полушубок и накинул на плечи Степана.
— Давай, парнишка,обопрись на меня, пойдем домой.
Поддерживая Степана,Крутов побрел с ним в сторону села.
— Это что такое, — свозмущением воскликнул Коган, — ты, товарищ Крутов, ответишь передревтрибуналом за пособничество контре.
— Сам ты контра поганая,да и гусь свинье не товарищ, — не оборачиваясь, бросил презрительно Крутов.
— Что, что ты сказал? —завопил Коган, выхватывая револьвер.
Крутов, не обращаявнимания на его крики, шел дальше, поддерживая валившегося с ног Степана.
Коган побледнел отзлости и навел револьвер на удаляющегося Крутова. Рука его дрожала.
— Именем революции, —прошептал он и спустил курок.
Раздался выстрел.Крутов, вздрогнув, стал медленно оседать на снег. Выпущенный им Степка