рыйбольшевик-ленинец. Годы подполья, ссылки и тюрем закалили характер этогонесгибаемого революционера. Говорит он жестко, короткими фразами, словно гвоздизаколачивает:
— Товарищи! Мысобрались, чтобы обсудить директиву ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Партиятребует от нас решительных действий. В идеологии Церковь — наш главный враг.Сейчас, когда в стране разруха, а в Поволжье голод, мы должны воспользоватьсяэтой благоприятной для нас ситуацией в борьбе с попами и монахами. Их надоуничтожать под корень. Раз и навсегда. Беспощадно истребить всех во имя мировойреволюции. Изъятие ценностей непременно вызовет сопротивление церковников. Этимобстоятельством и требует незамедлительно воспользоваться Владимир Ильич.Другой возможности у нас с вами, товарищи, может и не быть. Какие будутпредложения? — Он сурово обвел глазами всех присутствующих и добавил: —Товарищи, прошу говорить коротко и только по существу вопроса.
Слово взял член губкомаПетр Евдокимович Свирников:
— Товарищи, хочупроинформировать вас, что настоятельница женского монастыря игуменья Евфросинияуже приходила к нам с предложением помочь. В воскресенье в монастыре при всемнароде отслужат молебен и она сама снимет драгоценный оклад с Иверской иконыБожьей Матери и передаст голодающим, а народу объяснит, что икона и без окладаостается такой же чудотворной.
После этого выступленияподнялся невообразимый шум, многие повскакали с мест. Раздались крики:
— Вот ведь, стерва, чтоудумала: поднять авторитет Церкви за счет помощи голодающим!
— Товарищи, да это жеидеологический террор со стороны церковников!
— Прекратить шум, —рявкает Садовский, — заседание губкома продолжается. Слово имеет член Губчекатоварищ Коган.
Коган встал, расправилпортупею и, оглядев все собрание взглядом, полным превосходства, начал своюречь:
— Товарищи! Никакогоидеологического террора церковников мы не потерпим. На любой террор мы ответимбеспощадным красным террором. В данной ситуации, я считаю, нам нужно нанестиупреждающий удар. В воскресенье мы войдем в монастырский собор прямо во времяслужбы и начнем изъятие церковных ценностей. Если будет оказано сопротивление,тем лучше. За саботаж советской власти мы арестуем игуменью как организатораконтрреволюционного мятежа, а затем проведем изъятие.
23
Над монастырем протяжнои гулко разносится звон главного соборного колокола, призывая православных навоскресную литургию. По монастырскому двору, тяжко ступая и морщась при каждомшаге, идет игуменья Евфросиния, опираясь на свой настоятельский посох. Рядом сней, но из уважения на полшага позади, вышагивает монахиня Феодора.
— Я сегодня, сестраФеодора, уснуть никак не могла всю ночь, — жалуется духовной сестренастоятельница.
— Что же, матушка, опятьнебось суставы ломило? — участливо вопрошает та.
— Да Бог с ними, ссуставами, — со вздохом машет рукой мать Евфросиния, — о другом душа болит.Сама же знаешь, что сейчас творится. Монастыри закрывают, монахов разгоняют, ато еще хуже — убивают или в тюрьмы отправляют. Вот и думаю: нас-то что ждет?
— Да Бог с тобой,матушка, — всплеснула в страхе руками Феодора.
— То-то и оно, какой ужтут сон. Ворочалась, ворочалась, а потом решила: уж коли сна нет, так хотьпомолюсь. Читаю молитвы и надеждой себя утешаю: Бог милостив, может, и минуетсия чаша нашу обитель.
Матушка игуменьяприостановилась и перекрестилась на купола собора, Феодора перекрестиласьследом за настоятельницей. Игуменья повернулась к ней и почти шепотомпроговорила:
— А под утро задремалада вижу сон, будто Ангелы Божьи с небес спускаются, а в руках венцы держат.Стала я Ангелов считать. Подходит ко мне убиенный отец Таврион и говорит: «Нетрудись, матушка, напрасно, все уже давно подсчитано. Здесь ровно сорок четыревенца». Проснулась и поняла, не минует сия чаша нашу обитель, ждет мученическийвенец всех.
— Свят, свят, свят, —закрестилась Феодора, в страхе глядя на игуменью, — так почему же сорок четыре,у нас же в монастыре вместе с вами сорок пять? Может, вам отец Таврион просорок пять говорил?
— Нет, сестра Феодора,именно сорок четыре.
— Значит, кто-то изсестер избежит венца мученического, — тут же вставила слово казначея.
В это время началсяпраздничный трезвон всех колоколов, и игуменья заспешила к собору.
24
На великом входе вовремя пения Херувимской матушка игуменья заплакала. Хор пел особенноумилительно. Звонкие девичьи голоса уносились под своды огромного собора иниспадали оттуда на стоящих в храме людей благотворными искрами, зажигающимисердца молитвой и покаянием. Когда хор запел: «Яко да Царя всех подымем», увхода в собор послышался какой-то неясный шум. Матушка игуменья прислушалась,потом обратилась к рядом стоящей монахине Феодоре:
— Узнай, сестра, что тампроисходит.
Феодора ушла, но вскоревернулась бледная и дрожащим голосом поведала:
— Матушка настоятельница,там какие-то люди с оружием пытаются войти в собор, говорят, что будут изыматьцерковные ценности, а наши прихожане-мужики их не пускают, вот и шумят. Чтоблагословите, матушка, делать?
— Ты слышала, матьФеодора, что провозглашал архидиакон перед Херувимскою песнью? Неверные должныпокинуть храм.
— Но они, матушка,по-моему, настроены решительно и не захотят выходить, — испуганно возразилаФеодора.
— Я тоже настроенарешительно: не захотят добром, благословляю вышибить вон, а двери — на запор доконца литургии.
Матушка игуменьяраспрямилась, глаза ее гневно блеснули.
25
В притворе соборапроисходила давка. Со стороны входа в храм, через толпу прихожан, пыталисьпробраться представители комиссии по изъятию церковных ценностей.Мужики-прихожане напирали на них, пытаясь вытеснить незваных гостей. Впередичленов комиссии толкался подвыпивший матрос в бескозырке набекрень. Он большевсех кричал и суетился. Видя, что его усилия не приносят результата, он вынулиз кармана револьвер и начал размахивать им над головой.
Феодора, заметивпистолет, активно заработала локтями, предпринимая отчаянную попытку пробратьсяк матросу. Наконец ей это удалось.
— Ты что это, иродокаянный, с оружием в храм Божий лезешь?
— Именем революции,разойдись! — кричал матрос, не обращая внимания на Феодору, и, видя, что егоугрозы мало чему помогают, выстрелил из револьвера в потолок храма.
Прихожане и членыкомиссии шарахнулись в стороны от матроса, а монахиня, наоборот, с отчаяннойрешимостью кинулась к нему и вцепилась в его руку. Матрос, не ожидавший отмонахини такой прыти, выронил револьвер.
Но другой рукой он сшибс головы Феодоры монашеский клобук.
Феодора, отпустивматроса, нагнулась, чтобы поднять клобук. Матрос, вдохновленный этой маленькойпобедой, стянул с головы монахини еще и апостольник.
Феодора растерянносхватилась за голову руками. Ее растрепанные волосы рассыпались по плечам.Матрос, довольный, громко засмеялся. Монахиня, держась руками за простоволосуюголову, вначале охала от стыда. Услышав смех матроса, повернулась к нему сгневным выражением лица. Тот продолжал смеяться.
Феодора запустила рукупод полу своей рясы, достала большую медную монастырскую печать и что есть силыударила ею матроса по лицу.
Матрос упал. Толпамужиков, вдохновленная этим подвигом матушки казначеи, дружно навалилась начленов комиссии и выдавила их из собора. Створки тяжелых дверей медленно, ноуверенно стали сближаться между собой.
Наконец они закрылись, итут же задвинулся тяжелый железный засов. В храме сразу водворилась тишина,нарушаемая лишь благостным пением хора.
26
На паперти собора членыкомиссии губкома ожидают окончания службы. Кто-то сидит со скучающим видом.Кто-то разговаривает между собой. Два красноармейца, опершись на свои винтовки,курят в стороне самокрутки.
Суетится один толькоматрос, под глазом у него красуется синяк. Он подходит то к одному, то кдругому члену комиссии:
— Чего мы тут ждем,принести динамиту и взорвать дверь.
— Зачем это? — ленивоотвечает ему член комиссии. — Служба закончится, все сами выйдут.
— Чего нам ждать концаслужбы, — остервенело кидается матрос к другому члену комиссии.
— Чего ты наснапрягаешь, — зло отвечает тот, — вот подъедет ВЧК и пусть разбирается.
Но матрос не унимается:
— Какого хрена мы тогдаздесь? Эй, солдатики, а ну подойди сюда. Давай, стучите в дверь прикладами,чтоб этим святошам тошно стало.
Красноармейцы сталинехотя стучать прикладами в двери собора. В это время на открытом легковомавтомобиле подъехал Коган. Не выходя из автомобиля, он мрачно посмотрел насолдат, отвернулся и подозвал к себе одного из членов комиссии.
В это время заскрипелзасов и двери собора стали открываться. В дверном проеме стояли монахини, авпереди сама игуменья. Постукивая посохом, она вышла на паперть собора ивластно посмотрела на членов комиссии. Те, невольно заробев, расступились.Евфросиния стала спускаться по ступеням паперти. Внизу ее с наглой ухмылкойподжидал Коган. Игуменья, спустившись, остановилась перед Коганом, которыйперегородил ей дорогу.
— Решением губкома, —громко, так, чтоб все слышали, произнес Коган, — за саботаж декретам советскойвласти и открытое вооруженное сопротивление ваш монастырь закрывается. Все егоимущество передается в руки законной власти рабочих и крестьян. Зачинщиковсопротивления приказано арестовать.
Настоятельница спокойновыслушала Когана и сказала:
— Наше оружие — молитваи крест. А зачинщица этого, как вы изволили выразиться, «вооруженногосопротивления», я одна, а больше никто не виноват.
— Мы сами разберемся,кто виноват, — криво улыбнулся Коган и, повернувшись к солдатам, приказал: —Арестовать ее и в машину.
Матушка игуменьяповернулась к сестрам и поклонилась им в пояс:
— Простите меня, сестры,за то, что была строга с вами. Бдите и молитесь, Бог даст, скоро увидимся.
Послышались всхлипы ипричитания монахинь. Монахиня Феодора решительно вышла из толпы и тожепоклонилась сестрам:
— Простите и меня, я с