– Ну что ж, – вновь гремит голос над головой, – раз в детство возвращаться не желаешь, поехали дальше.
И не дав Алевтине опомниться, взмывает лифт на двадцатый этаж. Видит Алевтина: парк Горького, деревья в цвету, только что открытое колесо обозрения и она с подружками бежит смотреть на диковинку. На ней лёгкое ситцевое платье в мелкий цветочек, туго затянутое на тонкой талии, рукава-фонарики и летящая юбка. Пышные русые волосы аккуратно уложены, открывая миловидное лицо с чуть вздёрнутым носиком.
– Это твоя юность, Алевтина. Посмотри, какая ты молодая и красивая! Хочешь туда?
– Да, я была очень хороша собой, – Алевтина застенчиво опускает веки. – Сама шила платья. Мечтала стать модельером. Но не вышло. Не поступила я в Текстильный институт после школы. Пошла фотопечатницей, Танечка меня устроила в "Фотохронику ТАСС". Тяжёлая была работа – весь день в темноте, при красной лампе, с химикатами и реактивами, ноги в резиновых сапогах. Кожу на руках тогда себе испортила. Какой тут модельер! Выкинула я свою мечту из головы и поступила в полиграфический.
Многие парни на меня заглядывались. Но я ни с кем не встречалась. Мама строгая была, не пускала. Фёдор, старший брат, женился на девушке из далёкой деревни, привёз её к нам в Москву. Но жили они очень плохо. Часто ссорились, ругались до полночи. Федя пить стал, буянить. Помню, я в кладовке пряталась, к экзаменам готовилась. Мечтала поскорее уехать из дому, но маму оставлять не хотела. Старшие-то сёстры замуж повыходили и жили все отдельно. А я даже подружек домой позвать не могла, такая была обстановка. Нет, не хочу я в то время возвращаться, вспоминать даже тяжело…
И вновь мчится лифт наверх – к двадцать восьмому этажу. Почему рука это число выбрала, Алевтина сама не знает. И видит она: аэропорт под палящим южным солнцем, надписи на арабской вязи, одни мужчины кругом, все чернявые – в тюрбанах и шароварах, женщин совсем не видно, одна-две паранджи промелькнуло. И стоит посреди всего этого Востока стройная девушка в бледно-голубом элегантном платье, ладно скроенном точно по фигуре. Светло-русые волосы уложены в высокую причёску, рядом с ней – большой чемодан. Она явно растеряна и кого-то ждёт, с надеждой озираясь по сторонам. Но вот к ней подходит молодой человек европейской внешности в строгом костюме и белой рубашке.
– Простите, пожалуйста, – обращается он к девушке по-русски. – Я вижу, вы прилетели из Советского Союза? Вас должны встречать?
– Да, – смущённо отвечает девушка. – Я прилетела к мужу, он должен был меня встретить, но его почему-то нет… Может, вы его знаете – Арсений Кравченко, переводчик?
– Ну конечно! – радостно восклицает молодой человек. – Его здесь все знают, он вас третий месяц встречает, к каждому рейсу из Союза приезжает. Странно, что сегодня его нет… Давайте мы вот как поступим. Вы тут подождите немного, я свою делегацию отправлю и отвезу вас в советскую колонию. Мне как раз туда.
Алевтина ахает и прикрывает рот рукой:
– Это же я в Кабул прилетела, к Сенечке! Он там на практике после иняза переводчиком работал. Только поженились и вскоре ему уехать пришлось. А я целый год ждала документов. И ещё три месяца – вылета. Самолёт в Кабул летал всего раз в неделю, записали меня в очередь и велели ждать. С мужем связи не было, письма ходили долго. Вот он и приезжал в аэропорт к каждому рейсу, боялся пропустить. А в тот день, когда я всё-таки прилетела, его в другой город в командировку отправили. Такое совпадение! Он товарища попросил в аэропорт съездить, а тот забыл!
Алевтина счастливо улыбается, вспоминая подробности давних событий. Но тут снова доносится бесстрастный голос:
– Ну вот, дождалась ты своего "принца". И увёз он тебя в другую страну. И жизнь твоя полностью изменилась. Всё, как ты хотела?
– Да, это было настоящее чудо. Но и без трудностей не обошлось – не хотели меня к нему выпускать. Хотя это ещё до афганской войны было и местное население хорошо к русским относилось. Мы тогда очень им помогали, аэропорт этот самый построили, газопровод, заводы. Но друзья и родные меня сумасшедшей считали, отговаривали в арабскую страну лететь. А я к мужу рвалась, как декабристка!
Быт в советской колонии был очень скромный – общежитский, почти студенческий. Одна кухня на этаж. Но жили дружно, помогали друг другу. А как же иначе? Днём жара, 40 градусов в тени, а ночью скорпионы по земле ползали и шакалы за оградой выли, жутко, словно дети плакали. Но зато мы были вместе! Я с мужем и в командировки по пустыне ездила. Смелая была. Потом прекратила, правда, когда узнала, что ребёнок у нас будет. Да, наверное, это было самое счастливое время в моей жизни. Особенно когда дочка родилась.
– Алевтина, ну что же ты медлишь? – вновь вмешивается голос. – Возвращайся в свою молодость!
– А зачем? Счастье длилось недолго… – Алевтина опустила глаза. – Когда Машеньке восемь месяцев исполнилось, нас в Москву отправили. А Сеня в Кабуле один остался. До меня доходили слухи, через знакомых, которые возвращались, что к нему там одна переводчица прилипла… Я не хотела верить. Думала, люди завистливые, понапрасну говорят. А потом Арсений вернулся – чужой какой-то, сам не свой. Но я ни о чём не расспрашивала. Только тихо в подушку плакала и надеялась. Так и не знаю, что там было правдой, что нет, но нас он не бросил. Порядочный человек был, принципиальный.
Алевтина опять вздыхает задумавшись.
– А потом у нас вторая дочка родилась, Юленька. И всё наладилось. Можно сказать, она нашу семью спасла…
– На какой этаж дальше едем, Алевтина? – гудит голос.
– Даже не знаю. Много было всякого в жизни. Плохого и хорошего. Больше хорошего, наверное. И по миру поездить пришлось, и на родину вернуться. Узнать, что такое помощь бескорыстная и что такое зависть людская. Всю жизнь мне знакомые завидовали. Почему-то думали, что я в большом достатке жила, раз "по заграницам ездила". А мы концы с концами едва сводили, бывало. Но не унывали никогда – на последний рубль шли в кино!
Наверное, я просто скромная была. Никому про свои беды-горести не рассказывала, не делилась. Как не спросят, у меня всё лучше всех! А так оно и было. Ведь мы были вместе, и доченьки с нами, а мне большего счастья и не надо.
Арсений сначала сына очень хотел. В честь отца-партизана Михаилом назвать думал. А родились две девочки. Зато, как дочки подросли и девушками стали, загордился! Встанет, бывало, между ними, возьмёт под руки и говорит:"Смотри мать, какие дочери у меня красавицы!".
Алевтина счастливо улыбается, вытирает навернувшуюся слезу. Голос молчит.
– Мне тогда казалось, это счастье навсегда, – продолжает Алевтина. – Но жизнь такая короткая. Арсений, как на пенсию вышел, сразу сильно сдал. Он же весь мир по работе объехал. Несколько языков знал. А как стал не нужен, будто пружина в нём лопнула – два инсульта подряд, ноги отказали. Врачам показывались, да что толку? Ничего уже было не сделать… Когда слёг, я за ним ходила. От горя все глаза выплакала, почти ослепла. А когда похоронила его, думала, жить не смогу дальше. Единственный он у меня был, ни на кого другого даже никогда и не взглянула. Почему жизнь моя тогда не оборвалась?
Горькие слёзы текут по морщинистым щекам Алевтины, меж бровей видна глубокая складка, губы дрожат.
– А ещё через год младшей доченьки моей не стало. Так рано она ушла, тридцать девять лет всего ей было, сынишка шестилетний остался. А я всё позабыла… За что, Господи? – шепчет она куда-то вверх, подняв руки к сияющему небу. Но нет ответа. Только ветер свистит над голой скалой и треплет подол её ночной рубахи.
– Вот я всё и вспомнила, спасибо за подарок, – Алевтина роняет руки. – Я прожила хорошую жизнь, но возвращаться в неё не хочу.
И она закрывает глаза…
– Мамочка, доброе утро! Пора вставать! – в комнату к старушке вошла женщина средних лет и распахнула тяжёлые занавески, впустив яркое утреннее солнце. – Будем умываться-одеваться. Сегодня отличная погода, позавтракаем на террасе.
Она бережно умыла и одела немощную пожилую женщину, взяла под руку и осторожно вывела на террасу, к накрытому столу. Там она усадила старушку в кресло с мягкими подушками, укутала ноги пледом и стала кормить с ложечки. Алевтина блаженно щурилась тёплым утренним лучам и медленно ела. Она не помнила больше ничего из своей жизни.