можно , но жить в нем нельзя ”. В построении этой полутюрьмы-полуказармы и заключались “великие исторические заслуги” моего отца».
Светлана Сталина
Как воспитывалась «классовая ненависть»? Вот несколько заголовков из «Литературной газеты» по поводу очередного судебного процесса над «врагами народа».
«Смести с лица земли троцкистских предателей и убийц!» (Это пишется до суда! О презумпции невиновности понятия у нас не имели), «Гнусные преступники признали себя виновными в предъявленных им обвинениях» (как известно, все «гнусные преступники» были через полвека реабилитированы), «Если враг не сдается – его уничтожают» (напомним, что эта формулировка придумана Горьким), «Фашисты перед судом народа», «Уничтожить гадов», «К стенке!», «Выродки», «Эти люди не имеют права на жизнь», «Кровавая свора»…
Юлиан Семенов в своей последней книге, в «Ненаписанных романах», утверждает, что именно Сталин организовал убийство Кирова, поскольку увидел в нем своего политического соперника. Семенов пишет:
«Ни Филипп Медведь, начальник Ленинградского ЧК, ни его заместитель Запорожец, готовивший убийство Кирова, не были расстреляны. Их отправили на Восток, да не в лагеря, а на стройки, и не заключенными, а руководителями… Поэтому от Медведя „пошли круги“ – он не мог не поделиться с друзьями о том, как после убийства Кирова в Питер приехал Сталин, вызвал к себе Николаева (убийцу Кирова – В. Н.) и задал ему всего три вопроса, один из них был решающим: „Вы где достали револьвер?“ А Николаев ответил в ярости: „У Запорожца спросите, он всучил!“ Сталин приказал немедленно Николаева ликвидировать… Затем вызвал из камеры Борисова, начальника охраны Кирова, побеседовал с ним с глазу на глаз; в тот же день Борисова убили».
Так быстро-быстро Сталин убрал ненужных ему свидетелей, а какое-то время спустя уничтожил и тех, кто ими командовал.
В своих воспоминаниях Давид Самойлов, один из лучших русских поэтов прошлого века, пишет:
«Перед самосудом все бессильны. Самый худой суд – ничто перед всесильным сапогом, отбивающим внутренности, бьющим не до смерти, а до потери человеческого облика. Не жизнь себе зарабатывали подсудимые страшных процессов, а право поскорей умереть. Они-то знали, искушенные политики, что дело их – хана. И разыгрывали роли свои только потому, что сапог сильнее человека, что геройство перед сапогом возможно один раз – смерть принять, а ежедневная жизнь под сапогом невозможна, есть предел боли, есть тот предел, когда вопиющее человеческое мясо молит только об одном – о смерти – и готово на любое унижение, лишь бы смерть принять».
В атмосфере массового террора был и такой фактор – соглашательство, готовность идти на компромисс. Даже Пастернак признавался: «Мы гибнем от собственной готовности. Когда я писал 1905-й год, то на эту относительную пошлятину я шел сознательно из добровольной идеальной сделки со временем».
Известный советский художник Б. Жутовский так вспоминал о том времени:
«Каждый день наполняется предчувствием надвигающегося произвола. Во всех сферах существования… И на полях, и у станков, и на лесоповале, и на Беломорканале – СТРАХ. Великий страх и их, бедолаг, и фотографов, и издателей, и тех, наверху, кто требовал это. Их всех мучил безысходный страх. И нам они передали его с кровью, с шепотом, с всегдашней настороженностью за свою и нашу с тобой жизнь».
В конце прошлого века было издано четырехтомное собрание сочинений Д. Андреева, сына писателя Леонида Андреева. Даниил Андреев, прозаик, поэт и философ, стал жертвой сталинского террора, в КГБ у него уничтожили роман «Странники ночи», о нем вспоминает вдова Д. Андреева:
«Название романа… значит следующее: мы, русские люди, странствуем через ночь, простершуюся над Россией… Не знаю, как описать ту атмосферу обессиливающего, тошнотворного страха, в которой жили мы все эти годы. Мне трудно очертить границы этого „мы“ – во всяком случае, это все те, кого я знала.
Я думаю, что такого страха, в течение столь долгого времени, не испытывал никто во всей истории цивилизованного человечества. Во-первых, по количеству слоев, им охватываемых; во-вторых, потому, что для этого страха не надо было никакой причины. И конечно, по многолетней протяженности этого, калечащего души ужаса. Неправда, что 1937 год («тридцать проклятый…» и т. д.) был самым страшным. Просто в этом году огромная змея подползла вплотную к коммунистам, вот в чем и причина крика. А началось все с начала, с 1917–1918 годов».
В годы массового террора невыносимые страдания выпали на долю талантливейшей поэтессы Ольги Берггольц, она имела полное право написать такие горькие строки:
Они ковали нам цепи,
А мы прославляли их…
Мне стыдно моих сограждан,
как мертвых, так и живых.
«Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который еще теперь составляет всю поэзию нашего существования, который признает лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном, и что бы ни свершилось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди – любимая поза чисто русского человека – он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо – к чему тут обманывать себя самих – ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением отвергнет».
П. Чаадаев
Да, именно так писал Чаадаев, но он не был революционером. Он был вольнодумцем. Он был не за революцию, а за эволюцию. В письме своему другу, декабристу И. Якушкину он писал:
«Ах, друг мой, как это попустил Господь совершиться тому, что ты сделал? Как смог Он позволить до такой степени поставить на карту свою судьбу, судьбу великого народа, судьбу своих друзей, и это тебе, тебе, чей ум схватывал тысячу таких предметов, которые едва приоткрываются для других ценой кропотливого учения?.. Вся будущность страны в один прекрасный день была разыграна в кости несколькими молодыми людьми между трубкою и стаканом вина».
Интернационализм с фашистским привкусом
Начавшись в 1938 году, вторая мировая война уже на другой год охватила огромную территорию от Гибралтара до Шанхая, втянув в свой водоворот около трети населения земного шара. Но главные события разворачивались в Европе. За сорок шесть дней Германия повергла к своим ногам несколько стран Западной Европы, включая Францию. Поначалу отношение у нас к этой войне было вполне определенное: «Новую империалистическую войну затеял и ведет один империалистический блок – союз фашистских держав, угрожающий всем народам». «Фашистские людоеды», «фашистские агрессоры» – вот определения, в точности которых никто у нас не сомневался. Еще задолго до начала войны в интернациональном нашем воспитании была очень сильна струя солидарности с немецкими антифашистами. Литература и музыка Германии всегда были любимы у нас. Приход к власти немецких фашистов был для нас потрясением, вызвавшим к ним ненависть.
И вдруг!.. 23 августа 1939 года – советско-германский договор о ненападении. И сразу с наших газетных и журнальных страниц как ветром сдуло фашистских «варваров», «людоедов» и «агрессоров». Этим дело не ограничилось. В газетах появились фотографии нацистских руководителей, встречавшихся с нашими… А в сентябре того же года вся наша школа была собрана в физкультурном зале и там нам сообщили, что Красная Армия вступила в пределы Польши, чтобы взять под защиту единокровных украинцев и белорусов в Западной Украине и Западной Белоруссии. До этого Польша была разгромлена Германией. Слушая это сообщение, я впервые в жизни с испугом подумал: «Это – война!» Мне ситуация рисовалась так: мы перешли границу, вошли в чужие земли и, пытаясь защитить украинцев и белорусов, не сегодня-завтра столкнемся с фашистской армией. Но, как известно, этого тогда не произошло.
Осенью 1939 года был подписан советско-германский договор о дружбе и границе между СССР и Германией (после разгрома Польши). Но война все настойчивей стучалась в наши двери. Пришла необычайно суровая зима 1939–40 гг. и принесла с собой финскую войну. В тот год нас часто освобождали от школьных занятий из-за страшных морозов, и еще более страшные слухи распространялись по городу – о наших тяжелейших потерях и военных неудачах. А в самом начале финской войны у нас с улыбкой сравнивали население одного Ленинграда и всей Финляндии. Но война с ней завязла. И обернулась для нас большой кровью. Все же часть Финляндии весной 1940 года отошла к нам. До этого с нами, как тогда говорили, воссоединились Западная Украина и Западная Белоруссия (это была часть бывшей Польши). Кроме того наш флаг был поднят еще и над Бессарабией, Латвией, Литвой и Эстонией. Все это – по тайному сговору с фашистской Германией. Так Сталин делил военную добычу с Гитлером и одновременно как бы начинал свой «революционный» поход на Запад. Такой поворот событий лишний раз подхлестнул давнишние большевистские чаяния о распространении своего господства для начала хотя бы на Европу. За подтверждением этого факта не надо лезть в исторические архивы, достаточно обратиться к нашим тогдашним песням, фильмам, книгам, газетам и журналам. Все они звали в поход, в результате которого мы мгновенно разобьем врага «малой кровью, могучим ударом», да еще на его же территории! Стали очень популярными многочисленные литературные поделки под рубрикой «Эпизоды будущей войны». В них мы быстро, без хлопот и потерь уничтожали врага и одерживали сокрушительные победы. Одной из таких книг стало большое творение Н. Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне». В ней, в частности, говорилось: «Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу (книга вышла как раз перед нашим договором о дружбе с Германией –