– Но оружие уже месяц как попало в страну, – сказал Овесен. – Что-то не сходится: иностранные террористы приехали в Норвегию за месяц до совершения теракта.
– Может, не иностранные террористы, а какой-нибудь норвежец?
– В Норвегии нет такого человека, который решился бы на что-нибудь подобное, – возразил Райт, пытаясь нащупать на стене выключатель.
– Вот именно, – ответил Харри. – Вот в чем штука.
– Штука?
– Представьте себе известного международного террориста, который хочет убить кого-нибудь у себя в стране, а этот кто-то уезжает в Норвегию. Тайная полиция следит за каждым шагом этого террориста, поэтому, вместо того чтобы пытаться пересечь границу, он связывается с норвежской организацией, у которой те же мотивы, что у него самого. И то, что эта организация состоит из дилетантов, – на самом деле плюс, потому что террорист уверен, что тайная полиция не станет уделять им большого внимания.
– Да, стреляные гильзы говорят в пользу дилетанта, – кивнул Мейрик.
– Террорист и дилетант договариваются о том, что террорист финансирует покупку дорогого оружия и тем самым обрубает все нити – больше ничто на него вывести не может. Таким образом, он в этой игре ничем не рискует, кроме разве что денег.
– А что, если этот дилетант окажется не в состоянии выполнить задание? – спросил Овесен. – Или вместо этого продаст оружие и смоется с деньгами?
– Такая опасность, конечно, присутствует, но давайте исходить из того, что заказчик считает дилетанта настоящим фанатиком. Может, у него есть и личные мотивы, чтобы добровольно рисковать жизнью ради всего этого.
– Забавное предположение, – заметил Овесен. – И как это проверить?
– Никак. Я говорю о человеке, о котором нам ничего не известно. Нельзя угадать его логику, если она вообще у него есть.
– Прелестно, – усмехнулся Мейрик. – А есть еще какие-нибудь идеи, как это оружие могло оказаться в Норвегии?
– Да сколько угодно, – ответил Харри. – Но этот вариант может оказаться самым немыслимым.
– Да, да, – вздохнул Мейрик. – Наша работа – это охота на привидений. Значит, надо попробовать разговорить этого Хохнера. Я созвонюсь с парой… ой.
Райт наконец отыскал выключатель, и комната утонула в ослепительно-белом свете.
Эпизод 31Летний дом семьи Ланг, Вена, 25 июня 1944 года
Хелена стояла в спальне и смотрела на себя в зеркало. Больше всего она бы сейчас хотела, чтобы окно было открыто, чтобы можно было услышать звонкие шаги по дорожке, ведущей к дому. Но мать требовала закрывать окна наглухо. Хелена посмотрела на фотографию отца на туалетном столике перед зеркалом. Ее всегда поражало то, каким он на ней выглядел молодым и невинным.
Она заколола волосы простой заколкой, как всегда. А может, сейчас она должна выглядеть по-другому? Беатриса ушила материно красное муслиновое платье, подогнав под стройную фигуру Хелены. Мать была в этом платье, когда встретилась с отцом. Эти воспоминания казались невероятными, далекими и вместе с тем грустными. Может, потому что теперь, говоря об этом, мать будто рассказывала о двух совсем других людях – двух красивых, любящих людях, которые думали, что знают, что ждет их впереди.
Хелена сняла заколку и мотнула головой так, что каштановые волосы упали на лицо. Зазвонил дверной колокольчик. Послышались шаги Беатрисы в зале. Хелена упала на кровать. В животе сделалось щекотно. Давно с ней такого не было – она снова ощутила себя четырнадцатилетней влюбленной девчонкой! Снизу слышались приглушенные разговоры, пронзительный, в нос, голос матери, звон вешалок – это Беатриса вешает в шкаф его шинель. «Шинель!» – подумала Хелена. Он носит шинель, хотя на улице который день стоит такая жаркая погода, какой раньше никогда не бывало даже в августе.
Она просто лежала и ждала, потом услышала, как мать зовет ее:
– Хелена!
Она поднялась с постели, заколола волосы, посмотрела на руки, еще раз про себя повторила: «У меня вовсе не большие руки, у меня вовсе не большие руки». Потом бросила последний взгляд в зеркало – красавица! – и с дрожащим вздохом вышла из комнаты.
– Хеле…
Голос матери оборвался, как только Хелена появилась на лестнице. Она осторожно шагнула на первую ступеньку, высокие каблуки, без которых она, наверное, бегом слетела бы вниз, делали ее походку шаткой и неуверенной.
– К тебе гость, – сказала мать.
К тебе. При любых других обстоятельствах Хелена бы позволила себе возмутиться этой манерой матери, тем, что она подчеркивает, что не считает этого иностранного солдата гостем всего дома. Но сейчас было время уступок, и Хелена поцеловала мать за то, что та не повела себя хуже и вообще приняла его до того, как Хелена сама торжественно спустилась вниз.
Хелена перевела взгляд на Беатрису. Старая прислуга улыбалась, но в глазах у нее была та же меланхолия, что и у матери. Хелена перевела взгляд на Него. Его глаза сияли, и ей показалось, что она чувствует, как от их тепла вспыхнули ее щеки, она перевела взгляд на загорелую, недавно выбритую шею, воротник с двумя буквами «S» и зеленую униформу, помявшуюся тогда в поезде, но теперь свежевыглаженную. В руке он держал букет роз. Она знала, что Беатриса уже посоветовала поставить их в вазу, но он отказался и сказал, что сначала дождется, пока Хелена спустится и увидит их.
Она сделала еще один шаг. Положила руку на перила. Теперь легче. Она подняла голову и сразу увидела всех троих. И тут же почувствовала, что это лучшая картина, какую она видела в своей жизни. Потому что она знала, что видят они, и будто отражалась в них.
Мать видела, как с лестницы спускается она сама, ее потерянная мечта и молодость; Беатриса видела девочку, которую воспитала как собственную дочь; а Он видел женщину, которую любил так сильно, что не мог скрыть этого за скандинавской сдержанностью и хорошими манерами.
«Красавица», – прочла Хелена по губам Беатрисы. И подмигнула в ответ. Наконец она спустилась.
– Значит, ты смог найти путь даже в кромешной тьме? – улыбнулась она Урии.
– Да, – ответил он громко и отчетливо, и под высоким каменным потолком послышалось эхо, как в церкви.
Мать говорила резким, порой визжащим голосом, а Беатриса сновала из столовой в кухню и обратно, как добрый дух дома. Хелена не могла оторвать глаз от бриллиантового ожерелья у матери на шее, ее самого дорогого украшения, которое доставалось только по особым случаям.
Против обыкновения, мать оставила дверь в сад приоткрытой. Облака лежали низко-низко – значит, скорее всего, бомбить этой ночью не будут. Из открытой двери тянуло сквозняком, пламя стеариновых свечей мигало, и тени плясали на портретах серьезных мужчин и женщин с фамилией Ланг. Мать охотно рассказывала, кто есть кто, чем кто прославился, из каких семей происходили их супруги. Как показалось Хелене, Урия слушал все это с саркастической ухмылкой, впрочем, в полутьме не разберешь. Мать говорила, во время войны нужно экономить электричество. Конечно, она не распространялась о настоящем финансовом положении семьи и о том, что из четырех прежних слуг осталась одна Беатриса.
Урия отложил вилку и откашлялся. Они сидели у дальнего конца стола: Урия и Хелена друг напротив друга, а мать – во главе стола.
– Все было очень вкусно, фрау Ланг.
На самом деле обед был очень простым. Не настолько простым, чтобы на это обижаться, но и не таким роскошным, чтобы Урия мог считать себя почетным гостем.
– Это все Беатриса, – тут же сказала Хелена. – Она готовит лучший в Австрии шницель по-венски. Вы пробовали его раньше?
– Насколько я помню, только один раз. Но тот был не таким вкусным.
– Schwein, – сказала мать. – Тот, что вы пробовали, был из свинины. Мы едим только телятину. В крайнем случае – индейку.
– Помнится, там вообще не было мяса, – улыбнулся он. – Думаю, большей частью яйцо и хлебные крошки.
Хелена тихо рассмеялась, мать сверкнула на нее глазами.
Несколько раз за обед разговор затухал, но после долгой паузы его начинали снова: причем Урия говорил не меньше, чем мать или Хелена. Когда Хелена приглашала его к обеду, она уже решила, что не будет волноваться о том, что подумает о нем мать. Ур и я – воспитанный молодой человек, но он был из крестьян – а значит, у него нет той утонченности поведения и манер, которые необходимы в светском обществе. Но она просто решила не думать об этом. Поэтому ее очень удивило то, как естественно и обходительно держал себя Урия.
– Вы, наверное, собираетесь устроиться на работу после войны? – спросила мать, отправляя в рот последний кусочек картошки.
Урия кивнул и стал терпеливо ждать, когда фрау Ланг прожует и задаст свой следующий вопрос.
– Позвольте спросить, на какую же работу вы хотели бы устроиться?
– Почтальоном. Мне, во всяком случае, обещали эту работу до войны.
– Носить письма? Но ведь, кажется, у вас в стране люди живут так далеко друг от друга?
– Это не страшно. Мы живем где можем. Вдоль фьордов, в долинах и других местах, где есть защита от ветров и непогоды. Но и у нас тоже есть города и большие села.
– Вот как? Любопытно. Могу ли я поинтересоваться насчет вашего материального положения?
– Мама! – Хелена посмотрела на мать с упреком.
– Что, милая? – Мать отерла салфеткой рот и подала Беатрисе знак убирать тарелки.
– Ты превращаешь все в какой-то допрос. – Хелена нахмурилась.
– Да. – Мать обаятельно улыбнулась Урии и подняла бокал. – Это и есть допрос.
Урия поднял бокал и улыбнулся в ответ.
– Я понимаю вас, фрау Ланг. Хелена – ваша единственная дочь. И у вас есть полное право – я бы даже сказал: долг – выяснить, подходит ли ей тот человек, которого она выбрала.
Фрау Ланг уже поднесла вино к губам, как вдруг бокал застыл у нее в руке.
– Я не такой уж состоятельный человек, – продолжал Урия. – Но у меня есть желание работать и голова на плечах, так что, думаю, я смогу прокормить себя, Хелену, и не только. Обещаю вам заботиться о ней, как только я смогу, фрау Ланг.