В большом зале я увидел Ген. Власова, окруженного группой русских и немецких генералов, в красивой военной форме. В штатском костюме, среди них, я чувствовал себя как-то неловко, особенно, когда занял место рядом с Андрей Андреевичем, каковое мне любезно уступил Ген. Трухин. Конечно, такое внимание, оказанное мне, я всецело относил в адрес Ген. Краснова.
В четыре часа дня, оставив вместо себя Ген. Малышкина, Ген. Власов покинул зал, в сопровождении Ген. Трухина.
Когда мы поехали, Андрей Андреевич, заметив, что за нами мчатся два полицейских автомобиля, сказал сердито: «Какого дьявола, они не оставляют меня в покое и все время ходят за мной по пятам».
В начавшемся разговоре, Ген. Власов начал вспоминать свое пребывание в плену и сильно поругивать немцев. У меня в памяти запечатлелся только его рассказ о том, как однажды, немецкий лейтенант вошел к нему в комнату и нашел его, лежащим на нарах. Он грубо потребовал, чтобы, Андрей Андреевич, встал. — «Я ответил ему через переводчика, что русский генерал не будет вставать перед немецким лейтенантом,» — рассказывал Ген. Власов. Ответ буквально взбесил лейтенанта. Он намеревался даже расправиться со своим собеседником физически. Однако, увидев на лице Власова непоколебимую решимость дать отпор, лейтенант изменил свое намерение и побежал за майором. Вскоре они появились вместе. Последовало бурное объяснение, брань и угрозы избиения, но в итоге, Андрей Андреевич был переведен в другой барак, под команду менее требовательного немецкого лейтенанта.
Точно в 5 часов мы подъехали к вилле и вошли в квартиру, где Ген. Власов был чрезвычайно любезно и радостно встречен хозяином. Оставив здесь обоих генералов, я тотчас же поехал за Ген. П. Н. Красновым. И он, и Семен Николаевич, были уже в шинелях, совершенно готовые к отъезду. Я сообщил им, что Ген. Власов уже приехал и, как мне показалось, находится в отличном настроении. Прекрасно помню, как милая супруга Петра Николаевича, Лидия Федоровна, в момент, когда мы выходили, сказала мне: «Я Вас прошу Иван Алексеевич поддержать там Петра Николаевича». Я успокоил ее, сказав, что по моему внутреннему чутью, все кончится благополучно и нет никаких причин волноваться. Заметно, немного нервничал и Петр Николаевич. Через две минуты мы были у нашей цели.
При появлении Ген. Краснова, все встали и наступила мертвая тишина. Подойдя к Ген. Власову, стоявшему в этот момент посреди комнаты, Ген. Краснов обратился к нему с кратким словом приветствия. В необычайно красивой по форме и глубокой по содержанию речи[6], он приветствовал Ген. Власова. Он сказал, что счастлив видеть здесь храбрейшего и любимого русского вождя, который на своих богатырских плечах несет тяжелую и ответственную работу и который с непоколебимой верой в правоту и успех, творит большой и святое русское дело.
С не меньшим темпераментом и искренностью, на приветствие Ген. Краснова ответил Ген. Власов. Он ярко оттенил, что он гордится сознанием встретить здесь славнейшего и популярнейшего Донского Атамана, бесспорного авторитета среди всего казачества и верховного вождя доблестных казачьих частей.
После обоюдного приветствия, когда генералы еще стояли, к ним подошел хозяин дома и любезно предложил, если они желают, перейти в кабинет, где они наедине могут обменяться мнением. Они приняли предложение и удалились, оставив нас среди гостей. С. Н. Краснов сел рядом с Ген. Трухиным и оживленно с ним разговорился. Это обстоятельство я считал важным, так как было заранее предусмотрено, что по окончании переговоров генералов, должны быть вызваны начальники штабов.
Во всех комнатах было довольно шумно, но все же, временами до моего уха долетал раскатистый, порой с оттенком недовольства, бас Ген. Власова, что, по моему, не предвещало ничего хорошего. Все напряженно ждали конца переговоров. Не скрою, что, быть может, больше всех, нервничал я. Так продолжалось, думаю, не менее часа. Вдруг, неожиданно открылась дверь кабинета и мы услышали голос Ген. Власова: «Прошу Трухина и Полякова». На лице С. Н. Краснова выразилось, как бы, недоумение и вопрос — почему вызван я, а не он, как начальник штаба. Это мне это было непонятно, но вскоре я узнал причину этого.
Когда мы вошли в кабинет, то с первого взгляда, судя по позам и выражению лиц генералов, можно было безошибочно сказать, что переговоры окончились неуспешно. Действительно, так и было. Что и как говорили между собой генералы Краснов и Власов, мне неизвестно; эту тайну они унесли с собой в могилу. Спрашивать их об этом я не считал возможным, а сами они этого вопроса в полном объеме не поднимали. Большую ценность для меня представлял последующий разговор, в котором я лично принимал участие и который передам сейчас с наибольшей точностью. Наше появление Ген. Краснов встретил словами: «Иван Алексеевич, я с Андрей Андреевичем, к сожалению, не мог договориться.»
Я: «Я этого понять не могу. Два человека, делающие одно и то же большое дело, глубоко уважающие друг друга, прибывшие сюда с искренним желанием полюбовно решить все спорные вопросы, заверения о чем я часто слышал от обоих, — в результате, не могли найти общий язык? По моему убеждению, в данном случае, самое главное — наличие доброй воли с обеих сторон, а техническая разработка острых вопросов и нахождение среднего решения это — дело начальников штабов. Не правда ли, Федор Иванович?»
Ген. Трухин: «Я горячо поддерживаю Вашу точку зрения и считаю, что необходимо лишь желание принципиально прийти к соглашению, а при наличии такового, — всегда можно найти соответствующую линию».
Ген. Краснов: «Андрей Андреевич требует единого командования и безоговорочного подчинения ему Казачества. Об этом можно говорить, когда Андрей Андреевич станет Главнокомандующим всеми русскими национальными силами и когда будет единый фронт. Но пока такового нет. Сейчас Р.O.A. только формируется, тогда как казаки уже давно ведут борьбу на боевом фронте и подчинены немецкому командованию. При таком положении, я не имею права отдать приказ о снятии их с боевого участка и передаче Андрею Андреевичу.»
Ген. Власов: «Говоря об едином командовании, я не ставил такого условия, так как отлично сознаю, что оно невыполнимо.»
Ген. Трухин: «Сейчас единое командование будет иметь больше значение моральное, чем практическое, но его ценность состоит в том, что оно положит предел разным кривотолкам и установит нормальные и дружеские взаимоотношения между Р.O.A. и Казачеством».
Я: «Я также не могу отрицать необходимости установления единства командования; для меня это — азбука, не вижу в нем и ничего страшного для Казачества, тем более, что сохранение за казаками особенностей их военной службы, можно оговорить в особом письменном соглашении с Главнокомандующим. А в чем сейчас, Федор Иванович, могло бы выразиться единое командование?»
Ген. Трухин: «В единстве уставов и обучении войск. У нас уставы готовы, имеются наставления для обучения войск разных родов оружия и мы бы этим охотно поделились с Вами. Но главное, сейчас, моральное значение этого акта, что обеспечило бы дружную, совместную работу Р.O.A. и Казачества».
Я: «Я полагаю, Петр Николаевич, что такая форма может быть Вами приемлема. Кроме того, было бы возможно, приступить к немедленному формированию казачьей бригады или дивизии в составе Р.О.А. В этом отношении большую помощь оказал бы Ген. Шкуро, дав для этой цели казаков из запасного полка, нашлось бы достаточно и офицеров».
Ген. Краснов: «Я опасаюсь, что казаки растворятся в Р.O.A., их начнут сотнями придавать к разным войсковым единицам, появятся не казачьи начальники, что у казаков вызовет справедливый ропот.»
Ген. Власов: «Делать этого я не собирался, но разумеется, что по ходу военных действий, иногда будет необходимо придать ту или иную казачью единицу к частям Р.O.A., конечно, не нарушая ее единства».
Ген. Краснов: «А кто же будет при едином командовании назначать высших казачьих командиров?»
Ген. Трухин: «Конечно Главнокомандующий.»
Ген. Краснов: «Это неприемлемо. Казаков Вы не знаете и при таком порядке, на положении начальников дивизий или бригад, могут оказаться лица, совершенно несоответствующие».
Я: «Решение этого вопроса я бы предложил в иной форме, а именно: назначение и утверждение по всей казачьей линии на разные должноости осуществляется Ген. Красновым. Только в отношении начальников дивизий и командиров бригад, таковые назначаются Ген. Красновым, а утверждаются Главнокомандующим.»
Ген. Трухин: «С моей стороны против этого возражений нет и я уверен, что каждое представление, сделанное Верховным вождем казачества, будет всегда утверждено Главнокомандующим. Быть может, в исключительных случаях, когда мы будем располагать определенными данными о несоответствии представленного лица на высшую командную должность, — мы об этом сначала представим неоспоримые доказательства и, при наличии между нами дружеского контакта, решим этот вопрос совместно.»
Ген. Краснов: «Андрей Андреевич настаивает, чтобы казаки принесли ему присягу. Я такого распоряжения отдать не могу, считая, что они уже раз присягали Гитлеру.»
Ген. Власов: «Это безусловно необходимо.»
Я: «Быть может Вы, Андрей Андреевич, удовлетворитесь половинчатым решением? Учитывая, что и Вы будете подчинены Гитлеру, как Верховному Главнокомандующему, и что казаки уже раз ему присягали, распространить Ваше требование лишь на тех казаков, каковые будут входить в новые формирования.»
Ген. Власов: «Это надо обдумать. Текст присяги у нас готов».
Ген. Краснов: «Он мне знаком, но для казаков он не подходит, надо несколько видоизменить.»
Ген. Трухин: «Это легко совместно выработать, не меняя основного смысла нашего текста».
Ген. Власов: «Петр Николаевич, намеревается, поддержание постоянного контакта между Р.O.A. и Казачеством, осуществить установлением при мне Зимовой Станицы во главе с Иван Алексеевичем. Это предложение я приветствую и уверен, что оно послужит залогом нашей дружбе и все вопросы будут разрешаться по взаимному согласию. И, конечно, Иван Алексеевич войдет в состав Комитета Освобождения России.»