Освобожденный от пут Пьер, шатаясь, встал. Он ничего не понимал. Что это: явь или продолжение кошмара, мучившего его всю ночь? Или, может быть, это уже пришел назначенный срок и сейчас приступят к казни «медленной смертью»? Да, вот и колдуньи появились. Но почему они так дико, так пронзительно кричат?..
В самом деле, пока Маа Ванг возился с пленными европейцами, обитатели храма, встревоженные боевым призывом красного человека, успели сбежаться в залу. Добрая сотня колдуний и полсотни воинов столпились за колоннами, не решаясь подойти ближе, недоумевая, в чем дело, и криками созывая остальных жриц.
При их появлении отряд Маа Ванга сжался в тесную кучу; первобытные охотники, не ожидавшие встретить на сегодняшней охоте таких зверей, были напуганы и готовы были отступить.
– Вы братья белокурой женщины? – спросил Маа Ванг, развязав пленников и поставив их на ноги. – Я пришел вас освободить.
Отец Равен, сообразив, что «белокурой» красный человек называет Ванду, ответил:
– Да, – и показывая на собравшихся колдуний и воинов, добавил: – Их слишком много, а вас мало.
Ничего ему на это не отвечая, Маа Ванг взглянул на свой отряд, снова потряс палицей и, издав боевой клич «о… и… ие… йе… йап», бросился в самую середину толпы колдуний и воинов.
Боевой клич вождя вывел первобытных красных людей из состояния оцепенелого удивления, пробудив в них угасшую было жажду борьбы. Подняв топоры и тоже завопив «о… ие… йап», они ринулись вслед за «Человеком, идущим впереди».
Стиснув зубы, Маа Ванг с горящими от ярости глазами вонзился в самую середину вражеской толпы. Как стремительный порыв буйного вихря, налетели охотники на колдуний и воинов. Люди Гондваны боролись жестоко. Как звери. Широкими взмахами сильных рук опускали они топоры на головы своих противников.
Хрустели черепа, ломались кости. Лилась кровь, целые ручьи ее струились по покатому каменному полу. От запаха и испарений крови, от жуткого рева диких людей становилось душно в огромном храме. Европейцы почти теряли сознание.
Пронзительно кричали тонкими голосами колдуньи и воины. Но краснолицые охотники покрывали их крики своим мрачным грубым боевым кличем. При неверном колеблющемся свете факелов и светильников, в общей свалке живых и убитых, стоящих и упавших, только инстинктом первобытных людей можно было угадать, где свои и где чужие.
Колдуньи и воины отступили. Дорога к выходу из храма была свободна.
Хотя ни Пьер, ни тем более отец Равен не принимали участия в схватке, стоя позади, один воин, прорвавшись сквозь ряд красных людей, подбежал к миссионеру и ударом сабли рассек ему бок. Он замахнулся и на Пьера, но заметивший это Маа Ванг вовремя подоспел на выручку и своей дубиной размозжил воину череп.
Красный великан поднял упавшего отца Равена, взвалил его себе на плечо и, знаками приглашая за собой Пьера, направился к выходу. Убывшие наполовину в своем числе охотники конвоировали их.
Во дворе Пьер увидел шесть слонов своего отряда. Их корнаки лежали рядом, связанные и дрожащие от ужаса при виде краснолицых чужеземцев, направляющихся к ним. Они попали в плен накануне вечером, и их ожидала та же участь, которая была уготоваена Люрсаку и священнику.
Опустив наземь еле живого, едва дышащего отца Равена, Маа Ванг подошел к корнакам. Люрсак сел на камень рядом с миссионером.
Пьер плохо осознавал происходящее. Сердце билось страшно медленно, ни рукой, ни ногой он не мог шевельнуть, голова казалась чужой, в ней не было никаких мыслей. Он пробовал бороться с оцепенением, охватившим все его тело, пытался встать, но не мог.
Все, что произошло после этого, Пьеру представлялось происходящим не наяву, а во сне.
Маа Ванг, подойдя к дереву, около которого стояли слоны, развязал одного из корнаков и помог ему взобраться на шею животного. По его приказанию двое из красных людей подняли Пьера и привязали к спине слона. То же самое было проделано с отцом Равеном.
Маа Ванг поднял руку и, когда все краснолицые дикари собрались в кружок к нему, он вывел их через ворота и, показывая на расстилающийся внизу пейзаж могучих гор и широкой безбрежной долины, сказал:
– Я обещал повести вас на новые земли для охоты. Вот они. Земли без границ, земли без стен. Идите туда. Я же останусь здесь. Пусть другой вместо меня будет «Человеком, идущим впереди».
Охотники молчали. Потрясенные, глядели они на этот новый мир, открывшийся перед ними.
– Идите вперед, без страха. Идите.
На лицах охотников отражалась внутренняя борьба самых разнообразных чувств: и опьянение безграничностью пространства, и страх перед неизвестным, и жажда окунуться в непознанный новый мир, и жалость к покидаемым очагам. Они топтались на месте. Но вот один из них решился и пошел. Он стал «Человеком, идущим впереди». За ним двинулись остальные.
Маа Ванг долго следил за ними. И только тогда, когда они скрылись за деревьями еле различимого в предрассветном тумане леса, он вернулся на двор, где терпеливо ожидал его корнак, сидящий на шее слона.
– Ты свободен, – обратился к нему Маа Ванг. – Иди. Отвези этих двух людей туда, откуда они пришли.
И без дальнейших слов, не выслушав лаосца, собиравшегося что-то сказать, он ударил по крупу слона своей огромной дубиной. Слон двинулся и, направляемый корнаком, прошел через ворота, а потом по склонам Пу-Каса в лес.
И его долго провожал глазами Маа Ванг. А потом повернулся и быстрой походкой пошел обратно в храм. Он спешил на свидание к «белокурой самке».
Он шел тем же путем – через залу, которая за несколько минут до того служила полем битвы. Маа Ванга не тронули ни стоны раненых, ни кучи мертвых тел, ни лужи крови. Он, не останавливаясь, прошел, шагая через трупы, к двери, скрытой за спиной идола.
По лестнице и по подземному коридору он выбрался из храма наружу и побежал к тому месту, где спрятал свою добычу, живой трофей одержанной победы. Из ран на груди, на бедре и на плече текла кровь, но он не чувствовал боли. Он думал только о белокурой самке, о том, что ее желание исполнено и что он, Маа Ванг, может гордиться собой.
Вот и пещера. Легким прыжком Маа Ванг взобрался на уступ скалы и ползком пролез внутрь.
Что за наваждение?.. Пещера пуста. Ничего не понимая, Маа Ванг остановился на месте. Единственное, что оставалось тут от женщины – это белый лоскут материи. Кусок ее одежды. А! Здесь происходила борьба! Ее увели отсюда силой!
Из его груди вырвался страшный крик. И с этим криком, от которого, казалось, даже скалы задрожали, он бросился обратно в храм.
С взбешенным лицом мчался он по залам храма, заглядывая во все темные закоулки. Все, что было в нем человеческого, заглохло. Он стал только зверем. Зверем-самцом, обманутым и ненасытившимся; зверем, разъяренным борьбой и неудачей; зверем, не знающим препятствий и сокрушающим все, что попадается на пути.
Белокурой самки здесь нет?! Кто виноват, что она исчезла?.. Колдуньи?.. Иенг!.. И эти идолы!..
Он опять находился в главной зале, где стояла двенадцатирукая статуя. В диком остервенении бросился Маа Ванг на красного бога и своей огромной дубиной стал колотить по идолу до тех пор, пока не свалил его с пьедестала и не превратил в бесформенную медную массу.
Тогда он бросился к другим идолам и чудовищным изображениям, бил их, сокрушал, швырял, ломал, истекая кровью, брызгая бешеной слюной.
Бегая по всему помещению храма, он, в конце концов, очутился перед какой-то аркой, на верху которой стоял гигантский каменный дракон. Маа Ванг хотел пройти под этой аркой, но едва он ступил на порог, как громадный дракон свалился.
Без крика и стона упал Маа Ванг, придавленный каменной глыбой.
И в тот же самый момент к месту гибели Маа Ванга сбежались уцелевшие в битве колдуньи, давно поджидавшие этого момента, спрятавшись в укромных местах.
Так отомстила Иенг за гибель своих жриц, за освобождение пленников и за поругание святынь.
Смутно, словно в бреду, или как обрывки тяжелого сна помнил Пьер дальнейшее. Лишь один эпизод сохранился более или менее отчетливо в его памяти. Это было на опушке леса перед выходом на лужайку, где раньше помещался пост. Только теперь вместо зданий здесь виднелись лишь обгоревшие бревна. Пьер стоял на коленях, а около него, прислонившись головой к дереву, лежал на траве отец Равен. Пьер видел его страдания, видел куски гниющего мяса в его открытых ранах на боку, в животе и на ногах, видел муравьев, пьющих кровь еще живого человека, но даже не пытался облегчить страдания, ибо было ясно, что всякая помощь уже опоздала, что отец Равен умирает.
– Господи, дай мне покой, – простонал священник и повторил еще несколько раз: – Покой, покой.
И смолк. Его бледная худая рука, державшая крест около губ, упала на грудь. Отец Равен умер.
После этого полный провал в памяти Пьера, черная тьма в сознании.
Глава 25
Пьер открыл скрипучие ставни и распахнул окно. В комнату, пропитанную запахом лекарств, ворвались солнечные лучи, осветили белые стены, чистое белье на кровати и, сверкая, заиграли на столе, уставленном аптечными флаконами и баночками.
Большие часы, украшающие передний фасад госпиталя, пробили пять раз. В одной из соседних палат кто-то с шумом открыл окно. Послеобеденный отдых больных, приуроченный к самому жаркому времени дня, закончился.
Пьер потянулся, попробовал свои мускулы. Слабо! Плохи, брат, твои дела. Ничто теперь уже не восстановит былых сил, ничто не возвратит прежний жар в кровь. Пять месяцев нервных потрясений и тяжелой болезни окончательно подорвали организм. Молодость прошла. А с ней, может быть, и вся жизнь?
Скрип двери прервал мрачные размышления Пьера. Улыбаясь, вошла сестра милосердия.
– Да вы молодцом! Хорошо себя чувствуете?
Пьер не отвечал.
– Э, на вас, кажется, опять нахлынули черные мысли. Бросьте это занятие, пойдите лучше погуляйте в парке. Сегодня первый раз, когда доктор разрешает вам выйти на свежий воздух.