Брессон знаком остановил извозчика, кликнул боя, дал ему серебряную монету и предложил Люрсаку:
– Давай прокатимся. Сейчас начинается пора гуляния, и тебе интересно будет посмотреть на уличные картины.
Приближался вечер, солнце уже не жгло. Воздух становился прохладным. Коляска Брессона и Люрсака медленно двигалась в цепи других колясок по аллеям центральных улиц Сайгона. Брессон то и дело раскланивался со встречными знакомыми. Пьер Люрсак с жадным любопытством разглядывал пеструю толпу из разноцветно одетых туземцев и чопорно-важных европейцев, составлявших сливки местного общества. Брессон рассказывал ему обо всех встречавшихся – кто это, с каких пор живет в Сайгоне, что делает и так далее.
По тротуарам и по дороге между колясками сновали мальчишки с корзинами черешни и с букетами цветов. Все улицы и толпы представляли собой странное сочетание цивилизованного европейского Запада с древней примитивностью Востока.
Пьер сказал об этом Брессону. Тот пожал плечами и ответил:
– Это правда. Но когда ты присмотришься поближе, то увидишь еще кое-что и поймешь, как мало похожа здешняя действительность на те представления, которые существуют об Индокитае во Франции. Впрочем, это и не удивительно, так как людей, знающих здешний край, очень мало. Очень мало.
– Почему? Все-таки…
– Нет, нет. Уверяю тебя, очень мало знающих людей. И еще долго-долго будет продолжаться это невежество. Чтобы узнать здешний край, недостаточно нескольких поездок по хорошо устроенным дорогам, недостаточно даже прожить здесь два или три года. Нет. Ни ты, ни я, пришедшие сюда с душой европейца и с нашей психологией завоевателей, ни ты, ни я, ни другие люди нашей породы не могут понять здешнюю расу. Вот ты сам был свидетелем и, так сказать, стал жертвой тупости наших бюрократов. Они третий раз восстанавливают пост в неисследованной дикой стране, в которой никто не занимается никакой работой, которую никак нельзя эксплуатировать, в которую даже не проникал никто из европейцев, в которой нет никакого рынка, никаких наших интересов. И все-таки туда посылают «гражданского представителя французской власти». Зачем? Чтобы управлять? Кем? Чем? Нелепо! Глупо! Да, ты встретишь там Редецкого.
Пьер повернулся к нему.
– Редецкого?
– Да. Я вспомнил теперь и удивляюсь, почему забыл раньше, что он-то и командует там военным постом. Жак Болеслав Мишель Редецкий, старой польской фамилии, граф, но беден, как библейский Иов. Кто-то, либо его отец, либо дед, перешел во французское подданство. Он учился в Сен-Сирской школе[5], а потом служил в Марокко, Судане, теперь в Индокитае, всегда выбирая места, где представляются случаи для приключений и для настоящей боевой военной работы. Уравновешенный ум и живое сердце; увлекающийся, но вместе с тем не лишенный скептицизма человек. Прекрасный товарищ. Года два назад мы с ним вместе служили на китайской границе. Вот, теперь ты имеешь о нем представление. Во всяком случае, лучшего товарища и компаньона для посещения тех мест ты не можешь себе желать.
Брессон прервал себя и посмотрел на часы.
– Черт возьми! Половина восьмого. Нам надо возвращаться. Извини меня, пожалуйста, но я на сегодняшний вечер закабален. Должен обедать в клубе с главным инженером из Гонгхая. Деловой обед.
И обращаясь к извозчику, он приказал ему ехать в отель «Континенталь», где остановился Пьер. Уже совсем стемнело, когда коляска остановилась у подъезда гостиницы.
– До свидания, Пьер, – сказал Брессон, прощаясь. – Дай бог тебе удачи. Я был бы очень рад что-нибудь для тебя сделать, но завтра я отправляюсь с командировкой в Верхний Тонкин, и маловероятно, чтобы я еще успел с тобой повидаться.
Люрсак крепко, по-дружески пожал его руку.
– До свидания, Жак. Желаю удачи и тебе. Буду писать с поста № 32.
– Да-да. Непременно. Кланяйся от меня Редецкому. До свидания. Ну, пошел, в клуб. Живо!
Коляска тронулась и исчезла в темноте. Пьер постоял немного на месте, глядя ей вслед, а потом направился к подъезду отеля. Когда он, миновав аллею деревьев, вошел на тротуар, возле самого уха кто-то произнес гортанным голосом:
– Пу-Кас не создан для белых.
Пьер быстро повернулся и оглянулся вокруг. Мимо проходили несколько пешеходов. Трое туземцев шли, держась за руки, смеясь и болтая. Два рикши мчались наперегонки. Китаец-торговец с корзиной цветов переходил улицу. Мальчик-разносчик громко выкрикивал похвалы шоколаду, лежащему в небольшом ящичке у него подмышкой.
Кто из них? Кто произнес странное и зловещее предостережение? А может быть, это сказала вон та нищенка в изодранной заплатанной одежде, медленно шествующая и постукивающая длинным костылем по камням тротуара?
Как узнать?
Пьер остановился. Он сейчас один в Сайгоне, в этом странном, чудовищном и великолепном городе, стоящем на перекрестке дорог для всех рас Европы и Азии. Здесь находятся в одной толпе, но не смешиваются друг с другом китайцы, индусы, малайцы, японцы, французы, англичане, немцы, русские; здесь сборище представителей всех религий и всех культур, самых новейших и самых древних; здесь открывается блестящая широкая дорога к прогрессу, и здесь же видны пути назад, к глубокому прошлому.
От этих мыслей Пьера охватило жуткое чувство одиночества и какой-то стесненности. Он напряг свою волю и, желая прогнать непонятную жуть, резко повернулся и твердым шагом вошел в дверь отеля.
Два боя встретили его низкими троекратными поклонами. В поклонах боев была рабская угодливость, но в глазах у них была заметна ненависть раба к своему господину.
Глава 2
Небольшой пароходик «Вин Тиан» шел по реке Меконг.
Пьер Люрсак проснулся, когда почти над самой его головой, на капитанском мостике, раздался резкий гудок. Пьер спал в некотором подобии каюты, в узкой маленькой загородке около машинного отделения. Встав с постели и наскоро одевшись, он вышел на палубу.
Там на всем пространстве от кормы до носа, вповалку, едва не падая за борт, в перепутанной куче, укрывшись разными лохмотьями, спали туземцы, вьетнамцы, китайцы, камбоджийцы и лаосцы.
Заря только занималась, и в предутреннем тумане еще плохо были видны берега Меконга. Лил дождь.
На капитанском мостике стоял лоцман, напряженно вглядывающийся вперед и бросающий приказания в трубку стоящего перед ним рупора.
Лестница на капитанский мостик помещалась рядом с дверью каюты Люрсака. Поднявшись на две-три ступеньки, он поздоровался издали с лоцманом и спросил:
– Разве мы уже подходим?
Не поворачивая головы и продолжая смотреть вперед, старик-лоцман отвечал:
– Нет еще. Мы только входим в «Утонувший лес». Посмотрите.
Пьер посмотрел по направлению хода судна. Действительно, казалось, что река обрывала свое течение и упиралась в берег, покрытый густым лесом, а пароход плыл прямо на этот берег.
Пьер облокотился на перила лесенки и стал наблюдать.
Когда «Вин Тиан» подошел совсем близко к лесу и, казалось, вот-вот должен был уткнуться носом в берег, в чаще деревьев обнаружилась узкая прогалина. Это и был фарватер реки. Необычайное искусство и великолепное знание местности требовались от лоцмана, чтобы вести пароход по этому извилистому и узкому каналу, такому узкому, что деревья подчас задевали пароход своими ветвями. Пьеру теперь было видно, что деревья растут не на берегу, а в воде, и он понял, почему местность носит название «Утонувший лес».
Мало-помалу туман рассеялся. Когда посветлело, картина потеряла в своей фантастичности, но зато выиграла в своеобразии.
Пассажиры-туземцы проснулись, поднялись с пола и теперь стояли на палубе плотной кучей, изредка обмениваясь полушепотом скупыми фразами на своих гортанных и гнусавых наречиях.
Пьер стоял молча и курил. В «Утонувшем лесу» царила величественная тишина, нарушаемая только стуком пароходных машин да всплесками воды под носом.
Вдруг Пьер услышал слова, произнесенные по-французски чистым и молодым женским голосом:
– Что за забавный край!
Пьер осмотрелся вокруг. Никого нет. Но вслед за тем он услышал на капитанском мостике легкие шаги и начало разговора таинственной незнакомки с лоцманом.
– Здравствуйте, мсье Рабо. Вас удивляет, что после недели своего добровольного заключения в каюте я выползла на свежий воздух? Да, мне надоело, и я решила взобраться сюда, к вам. Было бы обидно не посмотреть на эту картину. Удивительная вещь!
– Здравствуйте, мадемуазель. Да, картина интересная. Подождите, впереди будет еще интереснее.
– Это очень хорошо!
– Для вас, может быть, и хорошо. А когда проживешь два десятка лет в этой проклятой стране…
– Ну-ну-ну, мсье Рабо, не ворчите. Здесь лучше, чем в Европе. Там жизнь так однообразна, дни так похожи один на другой, что от них устаешь скорее, чем от быстрой смены впечатлений здесь.
Они немного помолчали, а потом лоцман спросил:
– Вы еще не отказались от своего проекта?
– Ничуть. Наоборот, все больше укрепляюсь в своем решении. Я как раз сейчас вспомнила о нем и теперь, когда лучше представляю себе здешнюю жизнь, я понимаю, как он должен страдать от одиночества. О, я знаю, вы хотите мне сказать, что мое место не там и что я только стесню его. Но он один, понимаете вы – один, а для него, как и для меня, ничего нет тягостнее одиночества. Мы никогда не могли к нему привыкнуть и всегда помогали друг другу избегать его.
Опять наступила пауза, которую несколько минут спустя прервал лоцман:
– А я могу предложить вам компаньона для того, чтобы немного скрасить ваше путешествие.
Нервно и обиженно прозвучал ответ:
– Не нуждаюсь. Я предпочитаю остаться независимой.
Лоцман рассмеялся.
– Пусть так. Хорошо. Но я считаю, что на мне лежит ответственность. Я обещал облегчить вам путешествие.
И, видимо неожиданно для собеседницы, он громко кликнул:
– Мсье Люрсак!
Пьер встрепенулся, сделал два шага вперед, но фраза, произнесенная незнакомкой, остановила его: