Диссертанта оторвали от научной работы. Небось вынудили его врать друзьям и знакомым. Командировочные. Казенного бензина сколько пожгли. А толку – чуть… И А. Д., хитрец эдакий, успел договориться с Элен о переправке своих сочинений за границу. Так что можно даже так понимать, что это органы виноваты в будущей публикации на Западе прославленных терцин. Смешно, ей-Богу… Они обсуждают, как переправлять на Запад антисоветчину, а сзади следит за ними гебист и ничего, младенец, не подозревает…
Ох, сомнительно. Насколько мы знаем органы, эта организация подготавливает свои акции солидно и профессионально. Четко ставит задачи и неплохо их решает. И в деньгах хоть и не нуждается, но без толку их тоже не швыряет. Так что есть кое-какие основания думать, что и в этом случае все было не так смехотворно-нелепо, как описывает А. Д. Что-то он, может быть, от общественности скрыл.
Возникает ряд тяжелых вопросов. Среди них, к примеру, такой: многие ли из миллионной армии советских стукачей удостоились доверия участвовать в таких вот загадочных заграничных операциях? И если нет, то не слишком ли легкое это слово – стукач – для А. Д. образца 50-х годов? И прекратил ли он свою секретную патриотическую деятельность сразу по возвращении в Москву, к любимому Маяковскому?
(Сергей Хмельницкий. Из чрева китова // 22, 1986, № 48)
На что намекает эта последняя реплика? Уж не хочет ли Сергей Хмельницкий сказать, что и свои подпольные произведения Андрей Донатович Синявский сочинял и переправлял на Запад по спецзаданию Лубянки? Что и эта операция была задумана и спланирована чекистами с далеко идущей зловещей целью внедрить своего человека в тесный круг антисоветской эмиграции?
При всей чудовищности такого предположения оно было высказано однажды. И не в том насмешливо-ироническом тоне, в каком это сделал сейчас я, а, что называется, на полном серьезе. И не в какой-нибудь там завуалированной, осторожно намекающей форме, а впрямую. И с прямой отсылкой к разоблачениям Сергея Хмельницкого.
Через шесть лет после появления
этого его разоблачительного очерка в иерусалимском журнале «22» он вновь увидел свет – на этот раз на страницах парижского эмигрантского журнала «Континент» – с чуть обновленным предисловием того же Воронеля.
А о том, зачем «Континенту» вдруг понадобилось перепечатать этот старый текст, сообщалось в специальном объяснении:
ОТ РЕДАКЦИИ ЖУРНАЛА «КОНТИНЕНТ»
Теперь, когда в еженедельнике «Московские новости» в телепрограмме «Пятое колесо» М. Синявская сама признала (и за себя, и за мужа) факт своего далеко не кратковременного сотрудничества с КГБ, мы сочли своевременным вернуться к публикации израильского журнала «22», которую мы помещаем выше.
В свое время она вызвала бурную реакцию друзей и знакомых Синявских, все они единодушно осуждали греховное прошлое автора статьи и отдавали дань героизму обвиняемого, но никто из них так и не ответил на самый простенький вопрос: сотрудничал их герой с КГБ или нет?
Теперь, когда, повторяем, на него ответили сами обвиняемые, мы считаем себя вправе вернуться к этой проблеме.
В новом свете предстают отныне и льготные, в отличие от его подельника Юлия Даниэля, условия пребывания Синявского в лагере, и его досрочное освобождение по помилованию, и комфортный отъезд четы Синявских на Запад с уникальной библиотекой (в ту пору запрещались к вывозу даже книги до 45 года издания) и музейными ценностями, включая баснословно дорогую икону св. Георгия XIV в., и, наконец, их целеустремленную деятельность в Зарубежье по компрометации А. Солженицына, А. Сахарова, а также всех тех, кто отказывался участвовать в этой деятельности.
По-иному выглядит теперь также самый суд над Синявским. В свое время последний с подачи Е. Евтушенко (кстати сказать, тоже недавно уличенного в связи с КГБ) на страницах французского журнала «Обсерватер» заявил, что процесс был спровоцирован ЦРУ. В американском журнале «Нью репаблик» бывший ответственный сотрудник этой организации Дж. Джеймесон категорически отверг эти обвинения. Сам КГБ по этому поводу упрямо отмалчивается.
Остается подождать развития событий.
(Континент, 1992. № 71)Кое-какое развитие эти события получили. И не без участия автора этого редакционного объяснения, которым был – у меня в этом нет ни малейших сомнений – главный редактор «Континента», мой старый приятель Володя Максимов.
Но об этом – в свой срок.
А сейчас я возвращаюсь в ту декабрьскую ночь 1988 года, когда мы втроем – я, Андрей и Марья – бродили по ночному Парижу, а потом сидели в моем гостиничном номере и говорили, говорили, говорили – не могли наговориться.
Для меня, повторю, главной темой был тогда совсем недавно прочитанный и потрясший меня пасквиль Сергея Хмельницкого. Не столько даже сам этот пасквиль, сколько предательство Воронеля, почему-то решившего его обнародовать.
У меня не было ни малейших сомнений в том, что случиться это могло только потому, что между ним и Синявскими что-то произошло. И я всеми правдами и неправдами пытался добиться от Андрея и Марьи ответа: что же именно? Что их вдруг развело?
Но они отмалчивались. Упрямо повторяли одно и то же: никакой близости с Воронелем у них никогда не было. Отношения всегда были весьма прохладные, никакая не дружба, а просто довольно далекое знакомство.
Позже кто-то из общих друзей рассказал мне, что причиной их ссоры стало то, что Неля попросила Андрея написать предисловие к сборнику ее пьес, а Андрей отказался.
Мне этот повод для ссоры – даже не ссоры, а полного разрыва отношений – показался таким мелким и даже ничтожным, что я в это просто не поверил. Но потом подумал, что и куда более крупные и кровавые события в многострадальной истории человечества случались и по более ничтожным поводам и более низменным побуждениям. (Достаточно вспомнить, из-за какой ерунды Мартынов поссорился с Лермонтовым и убил его.)
Но одно дело – многострадальная история человечества и совсем другое – поступок близкого человека, о котором я даже и подумать не мог, что он способен на подлость.
А в том, что это была именно подлость, у меня не могло быть ни малейших сомнений. Ведь Шурик Воронель прекрасно знал – не мог не знать! – каким на самом деле было сотрудничество Андрея с органами и как разительно оно отличалось от того, как сотрудничал с ними его дружок Сергей Хмельницкий. И дело тут было совсем не в том, чью версию (Андрея, как она изложена им в его романе «Спокойной ночи», или Сергея, как он изложил ее в своем ответе на этот роман) считать более правдоподобной.
Ведь помимо романа существуют еще всем известные, несомненные и неопровержимые факты.
Факт первый: Андрей, в отличие от Сергея Хмельницкого, никого не посадил.
Факт второй: Андрей отсидел свои – без малого – шесть лет в колонии строгого режима (такова была благодарность органов за его сотрудничество с ними).
И наконец, факт третий: дружеские отношения Андрея с Элен Пельтье сохранились навсегда, и именно она переправляла его подпольные сочинения на Запад, что подтвердила специальным заявлением для прессы, сделанным ею сразу после объявления приговора по делу Синявского и Даниэля:
Я не нахожу слов, чтобы выразить свое потрясение, когда я узнала о приговоре, осудившем Андрея Синявского и Юлия Даниэля на 7 и 5 лет заключения в трудовом лагере строгого режима.
Они мои друзья. Понятно, что я от них не отрекусь. Я им помогала, это верно. Я принимаю полную и исключительную ответственность за эту помощь. Я всегда соблюдала полнейшую тайну в отношениях между моими французскими и русскими друзьями. Никого, кроме меня, нельзя обвинить.
(Элен Пельтье-Замойская. Заявление агентству «ФРАНС ПРЕСС» // Монд. 1966. 16 февраля)
Я бурно, не стесняясь в выражениях, высказывал Андрею и Марье свое негодование по поводу этого необъяснимого и, как я все время повторял, подлого поступка Воронеля. И в какой-то момент сказал, что хорошо представляю себе, как больно ранил их этот предательский удар и как тяжело, наверно, им далось все это пережить.
И тут Марья сказала:
– Нет-нет, все вышло очень хорошо. И нам с Андреем не огорчаться надо, а радоваться, что этот пасквиль Хмельницкого был напечатан!
И в ответ на мой изумленный вопрошающий взгляд они наперебой стали рассказывать.
Вообще-то слово «наперебой» тут не очень годится. Рассказывала Марья, а Андрей лишь время от времени вставлял какую-нибудь короткую реплику. Так уж у них было заведено.
А история мне была тогда рассказана такая.
Когда Андрей – в 1983 году – закончил свой роман, прежде чем отдать его в печать, он дал его прочесть Элен. Он считал, что не вправе печатать эту свою книгу без ее разрешения: ведь в ней он открывал не только свою, но и ее – их общую – тайну.
Элен рукопись прочла и сказала, что никаких возражений против публикации романа у нее нет, есть только три просьбы. Вернее – три условия.
Во-первых, она просит Андрея не упоминать ее имя.
Во-вторых, – и это главное – не называть должность ее отца.
И в третьих, в рассказе об их с Андреем платоническом романе не упоминать о том, что они целовались. (Тут Андрей как-то по-доброму улыбнулся: что, мол, поделаешь – католичка.)
Из этих трех условий Андрей с грехом пополам мог бы принять только одно – последнее. Да и этого, как я потом понял, делать ему не хотелось.
Что же касается первых двух – особенно второго, – то согласиться на них он не мог никак.
Ведь если он не упомянет о том, что отец Элен был в то время военно-морским атташе Франции в СССР, вся эта рассказанная им – и без того фантастическая – история станет уж вовсе неправдоподобной. Ведь именно из-за отца Элен, из-за его высокой дипломатической должности кагэбэшники и затеяли свою сложную игру.