обещающие перспективы… Я уже несколько раз слышал, как Тарасов[54] отправлял некоторых хоккеистов служить на Дальний Восток <…> В общем, я остался, о чем ни разу не пожалел, там прошли мои лучшие годы» [110, с. 136].
Владимир Ткаченко: «Я отыграл в киевском ”Строителе“ восемь сезонов и эта команда стала для меня родной. Но в 1982-м я окончил Киевский институт физкультуры, и у меня закончилась отсрочка от армии. Москвичи только этого и ждали. Никаких предложений в современном понимании тогда не было. Меня просто забрали на службу. Подчеркиваю – забрали. Меня с милицией разыскивали. Я прятался, неделю жил по разным квартирам – у друзей, знакомых. Действовал по всем законам конспирации – два раза в одном месте не ночевал. Но не помогло, потому что решение о моем переходе в ЦСКА было принято на самом высоком уровне. Мне потом уже сказали, что приказ о призыве меня на воинскую службу подписал лично маршал Гречко – тогдашний министр обороны СССР. Меня вызвал к себе тренер ”Строителя“ Владимир Шаблинский и говорит: ”Володя, никто ничего уже не может сделать. Если не хочешь, чтоб тебя судили как дезертира, собирай чемоданы и езжай в Москву“. Вот как я и стал игроком ЦСКА» [116].
Анализируя имеющуюся информацию, можно отметить, за некоторым исключением, что существует некая разница между мнениями игроков российского происхождения, которые чаще принимали приглашение играть за ЦСКА, и остальными. Сейчас тяжело сказать, что могло грозить игрокам из других республик при отрицательном ответе. Учитывая, что большинство из них не играло в Москве, представляется очевидным, что у прибалтийских республик было больше шансов для противостояния.
Анатолий Поливода, успешно выдержавший давление Гомельского, отмечает, что и на Украине у игроков были способы пройти военную службу без участия в московском клубе. Хотя опыт Волкова и Ткаченко свидетельствует об обратном[55]. В любом случае, справедливо отметить, что такие игроки, как Едешко, Жармухамедов или сам Ткаченко, несмотря на первоначальное сопротивление, в конечном итоге строили свою карьеру в столице, а Волков признает, что это был прекрасный опыт. Несмотря на довольно жесткие способы набора игроков в команду, попадая в ЦСКА, спортсмены знали, что о них позаботятся.
1970–1974
На вершине
Превосходство «красных». Не говори «чемпион», говори ЦСКА
К концу 1960-х годов, с приходом Сергея Белова, московский ЦСКА вновь собрал легендарную команду. Московский клуб без особых проблем побеждал во внутреннем первенстве, но незавершенным делом команды, которую в то время тренировал Алачачян, была победа на Кубке Европы. После двух пропущенных сезонов ЦСКА вернулся в 1968–1969 году в высший клубный турнир, где в последние годы доминировал «Реал Мадрид» под руководством Педро Феррандиса[56]. На групповом этапе команда Алачачяна преподнесла сюрприз, выиграв в Мадриде с минимальным отрывом (67:69), несмотря на отсутствие Сергея Белова. Однако в Москве испанцы отыгрались (78:89) и заняли первое место. В полуфиналах обе сборные одержали победу над своими соперниками, как и в соревнованиях 1963 и 1965 годов, но на этот раз состоялся один матч.
Сергей Белов: «С 1966-го судьбу Кубка стали определять в единственном финальном матче на нейтральном поле. В сезоне 1969-го финал был назначен в Барселоне. ”Нейтральность“ этой площадки вызывала у нас некоторое сомнение. Мы опасались давления трибун, но по ходу матча быстро поняли, что каталонцы болеют за ненавистный им ”Реал“ не так уж и активно. Это позволило нам прибавить, хотя игра складывалась очень тяжело» [98, с. 112].
Андреев: «Мы должны были играть на нейтральной территории, но нам предложили сыграть на территории противника, в Барселоне, и за это нам обещали заплатить деньги. У нас была не такая сильная команда, и, честно говоря, я не думал, что мы выиграем у ”Реал Мадрида“, тем более в Испании. Даже наши руководители считали, что мы проиграем. Но, конечно, мы должны были хотя бы попытаться. Но в конце концов нам удалось одержать победу. Нас спросили, какую награду мы хотим получить, и мы попросили билеты на самолет. Мы отправились в Венецию, это было моей мечтой» [92].
Селихов: «Конечно, я все помню! Я играл в конце второго тайма и в двух дополнительных таймах, защищал Эмилиано. Это наша самая символичная победа – обыграть ”Реал Мадрид“ на их территории. До этого мы обыграли их в Мадриде, они нас в Москве, а в Барселоне, несмотря на судейскую помощь на последних минутах, мы сумели победить».
Сергей Белов: «Игра превратилась в настоящую мясорубку. На последней минуте матча мы проигрывали 9 очков, но сумели сравнять счет. Первый овертайм также закончился вничью, а во втором мы сломали соперника. В том матче феноменальный результат в 39 очков показал наш центровой Владимир Андреев, мы с Вадимом Капрановым добавили примерно по 20. Я провел на площадке 50 минут без замен и после игры от изнеможения с полчаса не мог подняться» [98, с. 112–113].
Эмилиано Родригес: «Да, мы проиграли там в дополнительное время, на глазах у зрителей, которые больше болели за ЦСКА, чем за нас (смеется). Мы запомнили этот матч, это был финал, который мы могли выиграть. Наша команда сильно зависела от одного игрока, который принес нам много успехов – Эйкен – но я думаю, что в конце он немного зазнался, хотел сделать все сам, и победа ускользнула из наших рук» [64].
Педро Феррандис: «Я хорошо помню финал матча, у меня был чернокожий игрок по имени Эйкен, у которого был очень легкий бросок, но он промахнулся, и поэтому мы проиграли. Вот что осталось после двух овертаймов! 12 000 зрителей были на стороне ЦСКА. С первых минут они были против нас. Это было жестоко. Мы особо ничего и не ожидали. Болельщики скандировали: ”ЦСКА“ с трибун»[57] [117].
Андреев: «Клиффорд Луйк был моим кумиром, моим любимым игроком, я впервые увидел его в 1963 году, когда ”Реал Мадрид“ играл с ЦСКА. Я ходил в Лужники смотреть матч с его участием, и он так здорово играл! Я благодарен ему за то, что мне довелось играть против него. Помню, он сказал мне, что тогда испанцы не выиграли Кубок Европы из-за того, что я очень хорошо играл. Для меня это был комплимент» [92].
Интересно, что Арменак Алачачян стал первым человеком, выигравшим Кубок Европы и как игрок, и как тренер.
Сезон-1969/70 стал последним для Вольнова и первым для Алжана Жармухамедова. Доминирование внутри страны оставалось неизменным, а в Европе появился новый соперник – легендарный «Иньис» (Варезе). Итальянская команда, которую тренировали сначала Александр Николич, а затем Сандро Гамба, с такими игроками, как Дино Менегин, мексиканец Мануэль Рага и несколько ведущих американцев, заняла лидирующую позицию: она сыграла во всех финалах соревнований с 1970 по 1979 год, выиграв пять из них.
Волею случая эти команды встречались еще на групповом этапе, и каждый раз побеждали хозяева. В полуфинале ЦСКА победил «Славию» (Прага), а итальянцы – «Реал Мадрид».
Дино Менегин: «Мы играли в финале в Сараево, ”Варезе“ против ЦСКА. У них были Сергей Белов, Андреев, Жармухамедов. Это был большой сюрприз, мы не ожидали, что выиграем, они были практически непобедимой командой под руководством Гомельского[58], который точно знал, что делает. Помню, я набрал 20 очков благодаря броскам за линией. На площадке забить было практически невозможно, Андреев был слишком высоким. <…> Николич был прекрасным человеком, он знал все обо всех игроках и был действительно умным. Когда он пришел в команду, он научил нас быть профессионалами, учил нас играть и показал, как надо по-настоящему тренироваться… Он готовил нас в течение трех сезонов, и мы выиграли их все. Это отнимало много сил, но оно того стоило» [118].
В матче, в котором от начала и до конца доминировали итальянцы, «Игньис» завоевал свой первый титул, победив ЦСКА со счетом 79:74, и даже 21очко, которые набрал Сергей Белов, не повлияли на исход игры. Кроме того, в этом матче с площадки дважды удалялись Михаил Медведев и Рики Джонс, но и этого оказалось недостаточно, чтобы остановить команду Николича. В Европе появился новый чемпион, готовый надолго занять лидирующие позиции, хотя последнее слово оставалось за ЦСКА.
Сезон-1970/71 оказался для «Красной Армии» непростым. После необычный серии поражений в чемпионате СССР Алачачян в середине января был заменен Гомельским. Пока команда набирала обороты и активно тренировалась, ему запретили выезжать за пределы страны. Во время международных матчей роль тренера (и одновременное игрока) выполнял Сергей Белов, сменивший на посту капитана ушедшего в отставку Вольнова.
Кульков: «У Алачачяна было несколько конфликтов с Гомельским, а потом он просто уехал в Канаду. Он забрал все свои вещи и уехал» [81].
Селихов: «У них с Гомельским была словно дуэль, в которой Гомельский победил» [91].
Саша Гомельский: «С тем составом, который сложился в ЦСКА, клуб, конечно же, выиграл Кубок Европы в 1969 году, там ведь были лучшие игроки. Но я не думаю, что это могло изменить сложившуюся ситуацию, отец был не очень доволен тем, что происходило <…>. Но большой конкуренции между ними не было. <…> Я знаю, что когда игроки были на сборах в Америке, Алачачян несколько раз приезжал к ним и встречался с моим отцом» [34].
Из этих комментариев становится ясно, что Алачачян и Гомельский имели разные подходы к тренерству. Вполне вероятно, что Гомельский, будучи отстраненным от работы в сборной, искал любую возможность вернуться к роли тренера, чтобы оправдаться, и ЦСКА, конечно, был самым надежным местом для этого. Если посмотреть протоколы еврокубковых матчей за декабрь 1970 года и январь 1971 года, то Алачачян уходит из ЦСКА в середине января, то есть примерно в то же время, что и происходят два поражения подряд во внутреннем первенстве.
Однако в интервью 2008 года на сайте ЦСКА он рассказал совсем другую версию того, почему так резко закончилась его карьера тренера: «Все дело в КГБ. Они хотели, чтобы я, знаменитый спортсмен, работал на них, предлагали гонорар – 60 долларов в месяц. Вербовали долго и упорно, не пускали за рубеж на соревнования, мотивируя тем, что я неблагонадежный: сестра за границей живет. Как пример: на моем участии в первом (мадридском) финальном матче Кубка чемпионов в 1963 году настоял лично министр обороны маршал Гречко. В 1968 году мне доверили команду, я стал тренером ЦСКА. Работа мне очень нравилась, чувствовал, что это мое дело. Работал очень хорошо, четко представлял, что делаю, ведь только-только закончил играть. В том сезоне мы выиграли Кубок Европы. Когда вернулись в Москву, начались бесконечные проверки. Министру обороны отправили донос, что якобы каждый игрок ЦСКА имеет на руках по 6 тысяч долларов – сумма абсолютно нереальная для тех лет в СССР, что я дискредитирую министра обороны. Обвиняли даже в том, что в ЦСКА не ведется комсомольская работа. В общем, делалось все, чтобы меня выжить из команды. Когда я играл, Комитет безопасности был бессилен: еще бы, решение о моем выходе на паркет принимал сам маршал! А здесь они словно хотели отыграться. Я понял, что работать мне не дадут, и обратился с просьбой выехать в Канаду вместе с семьей. Указал, что в Советском Союзе живу хорошо, нормально зарабатываю, и никаких проблем у меня нет. Нас отпустили легко, видимо, поняли, что осведомитель для КГБ из меня все равно не получится» [26].
Следует отметить, что в этой версии есть несколько неточностей. Маршал Гречко, выступавший, по словам Арменака, его защитником, с 1967 года был министром обороны СССР[59]. По его словам, министром, обвинившим их в наличии валюты, был… сам маршал Гречко. Хотя нельзя исключать, что в годы его тренерской деятельности имело место и нечестное поведение КГБ. Вероятно, что небольшая серия неудачных результатов стала для Гомельского отличным поводом заменить Алачачяна на должности тренера.
Через несколько месяцев Арменак уехал в Канаду, где начал новую жизнь без баскетбола и оставался там до своей смерти (декабрь 2017 года). Все эти изменения не оказали влияния на результаты ЦСКА в Кубке Европы: в полуфинальном матче «Славия» (Прага) проиграла с отставанием в 15 очков. В решающем матче, который проходил в Бельгии, их вновь ждал «Иньис Варезе». Помимо отсутствия Гомельского, на матче не было также и Андреева[60], так что ЦСКА не выглядел потенциальным лидером.
Сергей Белов: «Обычно первые 10 минут я вел игру со скамейки, а ребята создавали определенный задел. Оставшиеся 30 минут я в основном находился на площадке, с которой и руководил заменами, тайм-аутами, общался с судьями и т. д. В финале Кубка чемпионов в Антверпене я также вышел на площадку после 10-й минуты и за оставшееся время принес команде более 20 очков» [98, с. 123].
После равной первой половины (28:26) Сергей Белов продемонстрировал показательное выступление, забивая мячи один за одним. Игра Жармухамедова (14 очков) на внутренней площадке компенсировала потерю Андреева, и «Иньис Варезе» не мог ничего сделать против казахского игрока.
В итоге – чистая победа со счетом 67:53. По жесткости защиты матч отличался от тех, что проходили в то время. Видимо, Сергей Белов точно знал, что делать, чтобы разгромить итальянцев. Интересно, что он считает, что эта победа стала одной из причин его плохих отношений с Гомельским, так как он показал, что можно побеждать и без Папы: «Вручая Александру Яковлевичу в аэропорту по прилете ”Серебряную корзину“ FIBA, я поймал такой взгляд наставника, что впервые подумал: ”Да, пожалуй, тренером в ЦСКА мне не быть…“» [98, с. 123].
1970 год принес «Красной Армии» четвертый Кубок Европы, и к тому моменту советские спортсмены одержали победу в восьми чемпионатах из одиннадцати, в которых участвовали. Однако это был последний раз, когда команде из СССР удалось завоевать континентальный титул чемпиона.
Чемпионат мира в Югославии 1970 года. Золото остается дома
Вольнов: «Гомельский обещал мне, что возьмет меня на чемпионат мира 1970 года <…>. Я сначала ему не поверил, но, к моему удивлению, за несколько дней до начала чемпионата мира он взял меня на турнир в Эстонию и в интервью сказал, что я буду в команде. Но в итоге я не поехал… Я узнал об этом на следующий день. Тогда я сказал Гомельскому: ”Александр Яковлевич, когда вы вернетесь из Любляны, я вас встречу, потому что больше никто не приедет. А после того как вы проиграете чемпионат, вас уволят“. И так оно и случилось» [106].
Потребовалось провести шесть чемпионатов мира, для того чтобы Кубок мира FIBA был впервые проведен в Европе, местом проведения была выбрана Югославия. Лидеры были привычными: Бразилия, СССР, США и хозяева турнира. Сборная США имела относительно слабый состав, включающий в себя форварда Майкла Силлимана и центрового Кенни Вашингтона, чемпиона NCAA в составе UCLA[61]. Также игрой выделялся совсем юный Билл Уолтон, которому не исполнилось и восемнадцати лет, хотя его участие в этом чемпионате мира было кратким из-за несвоевременной травмы.
Югославы, в свою очередь, имели мощную команду, возглавляемую набирающим обороты Крешимиром Чосичем. В состав входили молодые таланты, начинающие проявлять себя, такие как Еловац, Тврдич, Шолман и Симонович.
СССР, в свою очередь, приехал с командой, которая была примерно такой же, что и на Евробаскете в Неаполе, единственное отличие – возвращение центрового Алжана Жармухамедова после «остракизма», которому подверг его Гомельский за отказ подписать контракт с ЦСКА. Казахский игрок заменил Поливоду, который отказался продолжать играть под руководством Папы. Поколение 1944–1945 годов[62] полностью взяло на себя ответственность за команду, ветеран Яак Липсо завершал свою карьеру в сборной, в то время как Александр Белов только начинал проявлять свой невероятный талант.
Поливода: «Я отказался играть за сборную перед чемпионатом мира в Югославии 1970 года. Это было равносильно объявлению войны Гомельскому и федерации. Потом меня положили в больницу в Москве, чтобы я восстановился, так как у меня были серьезные проблемы со здоровьем» [95].
Первый тур у команды Гомельского не вызвал особых трудностей. Советские спортсмены практически без проблем справились с командами Уругвая (+18), Панамы (+58) и Египта[63] (+65). Как и на чемпионате мира в Уругвае, финал проводился среди группы из шести лучших команд плюс принимающая страна. Первым финальным матчем вновь стал матч против Бразилии. Благодаря активной игре Жармухамедова команда Гомельского в перерыве вела в счете (38:27), но во втором тайме бразильские спортсмены сделали все, чтобы счет стал в их пользу. В заключительные минуты матча обе стороны допускали ошибки, но в итоге победу одержала сборная Бразилии (66:64).
Андреев: «Я провел несколько подготовительных матчей перед турниром и был совсем не доволен своим уровнем игры. Я сказал тренеру, что не хочу ехать, но меня все равно взяли в Югославию. Я выступал на этом турнире без всякого желания и мотивации. Хотя, если прочитать отчеты, я выступил вполне неплохо, лучшими игроками были Сергей Белов, Паулаускас и я» [92].
Матчи против Чехословакии (+26) и Уругвая (+52), в ходе которых СССР разгромил противников, помог частично восстановить репутацию. В четвертом туре в качестве соперников СССР выступали США, не имевшие до этого момента поражений. В равной борьбе от начала и до конца СССР удалось немного вырваться вперед в середине второй половины (66:58), но американцы с помощью Кенни Вашингтона все-таки сравняли счет.
Как и в матче против Бразилии, команде Гомельского не повезло на последних минутах игры (72:75). На этот раз большая часть вины легла на Паулаускаса, который в решающие минуты совершил четыре неудачных штрафных броска подряд. С двумя поражениями золото для СССР стало утопией. СССР после выиграл у Италии в равной игре (+4), но Югославия победила США, и на глазах у родной публики завоевала титул.
Сергей Белов: «После поражения от США в решающем матче мы окончательно утратили шансы на победу в турнире. В этой игре Модестас неудачно пробивал штрафные – в частности, на последних минутах не забил четыре или три из четырех, точно не помню. В какой-то степени можно было сказать, что мы проиграли из-за него <…>. По возвращении в номер Паулаускас был мрачнее тучи. Тут появился Стяпас Бутаутас, известный литовский баскетбольный специалист. На жуткой смеси литовских слов и русского мата он стал ругать Паулаускаса, укоряя его за смазанные штрафные. Выслушав эту тираду, Модя сорвался – бросив свирепый взгляд на меня, он крикнул: ”Да, да, зато вот некоторые не мажут!“ <…> У меня к тому моменту в играх на чемпионате мира результат исполнения штрафных был 32 из 32. Не знаю, почему это разозлило Модестаса, скорее всего, просто был расстроен человек. Тем не менее меня это задело. Но дал понять я это Моде весьма своеобразным способом. На первых минутах следующего матча с Югославией, от результата которого зависело, сумеем ли мы взять хотя бы бронзу, я встал на линию пробивать штрафные. И, глядя Паулаускасу прямо в глаза, умышленно бросил мимо кольца. Второй бросок, разумеется, забил, на результат матча мой демарш не повлиял, но Модя все понял без слов и скандалов. Больше мы эту тему никогда не обсуждали» [98, с. 197–198].
Чистая победа в финальном матче над хозяевами обеспечила бронзу, но, на самом деле, это было слабым утешением, как и приз лучшего игрока турнира для Сергея Белова. Неудовлетворенность плохими результатами на двух последних крупных международных соревнованиях имела свои последствия: при неожиданном таможенном досмотре по возвращении в СССР у Гомельского были найдены доллары, что являлось серьезным преступлением по действующему в то время Уголовному кодексу.
Не исключено, что кто-то в высших эшелонах власти был недоволен успехами команды и специально решил таким образом избавиться от него. В результате Гомельскому был запрещен выезд за границу, и, не имея возможности продолжать работу в качестве тренера в таких условиях, на его место был назначен Владимир Кондрашин, тренер ленинградского «Спартака».
Старший сын Гомельского, Владимир, хорошо помнит эпизод, приведший к увольнению отца: «Мы, как всегда, поехали встречать отца в аэропорт Шереметьево. Стоим, ждем в зале ожидания, как вдруг появляется папа. Без чемоданов, без багажа, он свистнул мне, мы быстро пошли по залу и оказались в мужском туалете. Там он передал мне какой-то небольшой сверток, помещающийся в кармане, и бумажку в сто долларов, сказав при этом: ”Иди отсюда“. После этого он вернулся обратно в таможенный зал, где ожидал багаж <…>. И вот я, вместо того чтобы взять такси и уехать домой, остался вместе с мамой в аэропорту. Буквально через несколько минут ко мне подошли двое, одетые в гражданское, не представились, а просто попросили пройти с ними. Уж не знаю, почему я послушался, но пошел. Меня привели в какую-то комнату – я потом узнал, что там проводились личные досмотры, – и попросили достать все из карманов. В этот момент в комнату ворвался отец, причем его туда явно не пускали, и с ходу начал объяснение на повышенных тонах, что ребенок тут ни при чем – а ребенок – это я, – что то, что у него в карманах, принадлежит ему, и оставьте его в покое. В итоге обыск проводить не стали, потому что я честно достал из карманов то, что мне передал отец. Тут-то и выяснилось, что это были четыре золотые цепочки с золотыми часами-кулонами в виде собачек. Конечно, был составлен протокол об изъятии. И в результате нарушения таможенного режима страны папа уже третий раз в своей жизни стал невыездным. Я до сих пор чувствую свою вину за этот инцидент. Но через много лет мы выяснили, что, оказывается, был сигнал. Кто-то послал анонимку в контрольные органы, и таможня встречала отца, уже твердо зная, что у Гомельского что-нибудь найдут <…>. Однажды я разговаривал об этом с мамой, и она со мной полностью согласилась, что если бы не это, то нашли бы другой предлог и все равно бы отца с работы сняли» [24, с. 217–220].
Андреев: «Да, я думаю, что произошло что-то, о чем мы не знаем. Гомельскому запретили выезжать из страны, и он сделал все, чтобы и я не смог выехать. И ему это удалось. Я не понимал, почему Гомельский, такой интеллигентный человек, пошел на такое. Он говорил мне: ”С Алачачяном ты играешь хорошо, а со мной – плохо“. Еще он говорил, что когда мне обещали деньги, я играл лучше. Это была чушь. Может быть, он шутил, но я таких шуток не понимал» [92].
Владимир Гомельский: «Через некоторое время была получена информация о том, что ту злосчастную анонимку на папу написал Арменак Алачачян. Его цель была абсолютно понятна. <…> И Арменак считал, что если у него хорошо получается работать с командой ЦСКА, то по логике вещей, если Гомельского снимут, первым претендентом на должность главного тренера станет он сам <…> Судьба сложилась таким образом, что решение Федерации баскетбола СССР в декабре 1970-го было вынесено все-таки не в пользу Алачачяна. На должность главного тренера был назначен Владимир Петрович Кондрашин <…> В 1994 году чемпионат мира по баскетболу проходил в канадском городе Торонто <…>. И однажды на трибуне увидели Арменака Алачачяна, который практически не изменился <…>.
И представляете, именно там, в Торонто, два бывших тренера команды ЦСКА все-таки помирились. Еще раз встретившись в ресторане, где мы сидели, они отошли за дальний столик и о чем-то долго разговаривали. После этого я понял, что примирение произошло. Через двадцать четыре года, не желая слышать друг о друге ни единого слова, они снова нашли общий язык. Арменак Алачачян пригласил папу в гости, после чего сам приезжал к нам в гостиницу. И расстались они все в тех же теплых и дружеских отношениях, в которых они были в 1960-х годах» [24, с. 217–220].
Эта версия только лишний раз подчеркивает то противостояние, которое, по мнению ряда игроков, было у Алачачяна и Гомельского внутри ЦСКА. Однако, по признанию самого Владимира, у его отца было много врагов, а Папа, как и многие другие, в своих зарубежных поездках занимался бизнесом, в большинстве случаев вне закона. Единственная вещь, в которой можно быть уверенными, так это наказание: Гомельскому запретили покидать страну до конца 1972 года, и только через несколько лет он вновь стал тренером национальной сборной.
«Спартак» Кондрашина и Александра Белова. Альтернатива, развивающаяс, в Ленинграде
В 1970-е годы у ЦСКА появился соперник во внутреннем первенстве, который всеми силами пытался нарушить сложившийся порядок. Этой командой стал ленинградский «Спартак». При поддержке тренера Владимира Кондрашина и центрального нападающего Александра Белова команда могла выступать в качестве альтернативы «Красной Армии». И Кондрашин, и Белов сыграли важную роль в советском баскетболе того периода.
Санкт-Петербург был основан на берегах Невы в начале XVIII века. Он служил столицей страны до принятия большевиками решения о переносе правительства в Москву в 1918 году, а после смерти Ленина в 1924 году был переименован в честь главной фигуры революции. Во время Великой Отечественной войны город был окружен фашистскими войсками практически с самого начала войны. Блокада началась в сентябре 1941 года и закончилась только в январе 1944 года – 872 дня, не меньше. Ужасы того времени не сходят с уст и не оставляют равнодушными до сих пор. По разным оценкам, в результате блокады погибло около трех миллионов человек.
Однако возвращение эвакуированного населения и иммиграция из других регионов страны привели к демографическому взрыву в конце войны. К концу 1950-х годов численность населения Ленинграда превысила довоенную, и город в значительной степени вернул себе статус второго по величине города СССР.
Несмотря на свою значимость, город не отличался спортивными успехами. Ленинградский «Спартак» был основан в 1935 году, но только в 1958 году был переведен в Первый дивизион. В 1960-е годы «Спартак» показывал посредственные результаты и был далек от элиты. Но команда была на грани изменений.
Владимир Кондрашин дебютировал в качестве игрока в пятидесятые годы в составе «Спартака». Несмотря на то, что он не играл в сборной, Кондрашин несколько сезонов выступал в высших советских соревнованиях, был большим знатоком баскетбола и даже совмещал роль игрока с тренерской работой. После окончания карьеры игрока в 1964 году он полностью посвятил себя тренерской работе, которая была его настоящим призванием. В 1967 году он был назначен новым тренером клуба, который в то время был не так популярен как ЦСКА или другие команды, такие как киевский «Строитель» или тбилисское «Динамо».
За несколько лет до этого он случайно познакомился с мальчиком по имени Александр Белов, и эта встреча стала судьбоносной для обоих. «Это был сентябрь 1962 года, Саше было 11 лет, я ходил в школы в поисках высоких мальчиков и девочек. Когды зашел в последнюю школу, увидел, как открылась дверь, появился мальчик с длинными руками и ногами, большими ногами, было понятно, что он вырастет как минимум до двух метров. Поговорил с ним, чтобы убедить его приехать в ”Спартак“, чтобы попробоваться у нас. Он пришел на три тренировки, а на четвертой он, казалось, заскучал и перестал приходить. За эти три или четыре тренировки мы могли видеть, что он был талантлив. Я пошел к нему домой, поговорил с мамой и объяснил, что заниматься спортом будет хорошо для Саши. Она сказала, что подумает об этом. На следующий день Саша вернулся к тренировкам. Даже когда мы делали упражнения, такие как бег на 400 метров и уставали очень быстро, мы видели, что у него был особенный талант, он был явно лучше, чем другие ребята (41 человек), некоторые старше его. Он любил проводить с ними время и был настолько гиперактивным, что иногда им было тяжело мириться с ним. Он хорошо себя вел с пожилыми людьми, и он всегда оставался играть столько, сколько мог. Когда он делал ошибку, он сразу понимал, анализировал ее и не повторял, это было похоже на опытного игрока, который знал, как это распознавать» [119].
Юный Саша достигал прогресса семимильными шагами, и к пятнадцати годам он уже тренировался с первой командой под руководством Кондрашина, а вскоре стал регулярно играть на высших советских соревнованиях. Несмотря на то, что Александр Белов играл в центре, он был далек от тех прототипов советской «элиты», которые часто встречались до этого времени. Ловкий, быстрый и умелый, он демонстрировал необыкновенную грациозность в движениях у кольца, компенсируя свой относительно невысокий рост своим атлетизмом.
Сергей Чесноков: «Саша был не только великим баскетболистом. Он был великим спортсменом. И мог бы преуспевать во многих видах спорта. Легкоатлеты звали его к себе, ибо Белов, никогда не прыгавший в высоту, на глазах изумленного олимпийского чемпиона в десятиборье, мирового рекордсмена Николая Авилова с первой попытки взял 2 метра. И наше счастье, что он выбрал именно баскетбол» [120].
Фактически уже в шестнадцать лет Саша был приглашен в юношескую сборную, которая приняла участие в Евробаскете в Виго в 1968 году, где завоевала свою первую золотую медаль, обыграв в финале Югославию со счетом 82:73. В состав вошли такие будущие игроки первой сборной, как Валерий Милосердов, Евгений Коваленко и Александр Сидякин.
Чесноков: «Белов уже начал тренироваться с первой командой, но когда тренером был назначен Кондрашин, ему стали давать минуты на чемпионате СССР. В первой же игре ему пришлось играть против рижского ВЭФа, в состав которого входил легендарный Янис Круминьш, настоящий 220-сантиметровый гигант. Саша тогда был такой худенький… Вскоре его пригласили в старшую команду» [120].
В то время как молодой Белов очень быстро развивался, ленинградский «Спартак» тоже постепенно поднимался по лестнице к элите советского баскетбола. Сезон-1967/68, первый для Кондрашина в качестве тренера, был нетипичным, так как из-за близости Олимпийских игр в нем не принимали участие игроки международного класса. В связи с этим «Спартак» занял достойное четвертое место, уступив тбилисскому «Динамо», киевскому «Строителю» и ЦСКА.
В начале 1968 года Саша получил страшное известие: после продолжительной болезни скончался его отец. Кондрашин принял решение юридически стать его приемным отцом.
Алексей Орлов (спортивный журналист): «”Если можешь, не хвали Белова“, – говорил мне после каждого матча Кондрашин. О том же просил и других журналистов. В январе шестьдесят восьмого у Саши умер отец, и в эти же дни ”Спартак“ встречался со сборной страны. Против опытнейших мастеров Белов играл так, как будто для него это привычное дело. Я поражался: бездушный он, что ли, как он вообще может играть? А после матча Саша плакал… Нет, я не мог не хвалить его» [121].
Едешко: «Отношения между Кондрашиным и Беловым были очень сложными. <…> Белов считал Кондрашина вторым отцом, а Владимир Петрович считал Сашу вторым сыном. Отец Белова умер, когда Саше было 17 лет. У Кондрашина был сын, очень умный, но из-за тяжелой болезни он был инвалидом <…>. Я думаю, Владимир Петрович дал Саше все, что он не мог дать своему биологическому сыну, а Саша дал Кондрашину все, что он больше не мог дать отцу» [110, с. 35].
В следующем сезоне (1968/69), несмотря на возвращение в свои команды легионеров, «Спартак» поднялся еще на одну строчку в таблице. С результатом 27 побед и 17 поражений они заняли третье место, уже уступив лишь московскому ЦСКА и тбилисскому «Динамо». Александр Белов в свои семнадцать лет был безупречным стартовым центровым и провел великолепный сезон. Награда не заставила себя ждать: Гомельский пригласил его на Евробаскет в Неаполь. Хотя ему и не дали много минут, само его присутствие в столь юном возрасте свидетельствовало о большом доверии к нему. Как и многие другие, Гомельский пытался подписать его в ЦСКА.
Саша Гомельский: «Конечно, он пытался его подписать. Когда он был игроком сборной, отец предлагал ему перейти в ЦСКА. ”Давай облегчим тебе жизнь“, – говорил он. Но Белов отказался. Он был прямолинейным молодым человеком и очень порядочным. Он не мог предать своего тренера» [34].
Чесноков: «Когда Кондрашина попросили назвать главное Сашино качество, он ответил: ”Преданность“. А вот кому и чему, тут и гадать не нужно – Кондрашину, ”Спартаку“, Ленинграду. Саша сам изумлялся: ”Даже представить не могу, что на глазах мамы выйду против Кондрашина, против „Спартака“, против ленинградских болельщиков? Нет, нет, никогда“» [120].
Тараканов: «Он никогда бы не пошел в ЦСКА – это было бы равносильно предательству: ведь Кондрашин был для него как второй отец» [58].
Чесноков: «Практически все игроки, отобранные в сборную, играли в ЦСКА. Но были два игрока, которые не играли там: Александр Белов и Арвидас Сабонис. Почему? В СССР существовали единицы институтов, из которых, по закону, нельзя было призвать в армию. Там их и ”прятали“: Белова – в Кораблестроительном институте Ленинграда, Сабониса – в Сельскохозяйственном институте Литвы» [120].
Избежать перехода Александра Белова, несомненно, было одним из ключевых моментов успеха «Спартака». Очевидно, что одного игрока было недостаточно, и «Спартак» не обладал таким оружием, как москвичи, в плане подписания (читай – набора) игроков, поэтому он делал ставку на развитие собственных талантов или привлечение перспективной молодежи из самых различных мест. Так было и с Андреем Макеевым, который пришел в команду в 1969 году и стал одним из ключевых игроков, Иваном Дворным в 1971 году и Сергеем Таракановым в 1975 году.
Андрей Макеев: «В Ленинград я приехал в 1969-м из Петрозаводска. Годом раньше карельская команда неожиданно для многих победила в юношеском чемпионате России. Кондрашин очень внимательно следил за нами – даже присылал в столицу Карелии дублеров ”Спартака“, которых мы обыгрывали. В качестве гонца, который должен был уговорить маму отпустить меня после 9-го класса в ленинградский интернат <…> В «Спартаке» я довольно быстро попал в основной состав. Прекрасно помню первый матч и те чувства, которые переполняли меня. Кондрашин, нужно отдать ему должное, не форсировал события и давал возможность шаг за шагом добиваться признания» [122].
Иван Дворный: «В 14 лет меня, высокого и крепкого пацана, заметили и привели в детскую спортивную школу. Я жил тогда в селе Ясная Поляна Омской области. К нам приехал тренер из Омска, поговорил с моими родителями, и я уехал в город. Это был 1971 год. Тогда вышел приказ председателя Комитета спорта СССР Сергея Павлова о подготовке спортсменов к Олимпиаде 1972 года. Было решено командировать меня в ленинградский ”Спартак“» [123].
Тараканов: «Я никогда не думал, что буду играть профессионально в баскетбол. Красноярск был очень далеко от баскетбольной жизни СССР. Но слухи обо мне дошли до Кондрашина и он послал тренера Николаева, чтобы найти меня в городе. Тот прилетел в Красноярск и в адресном столе выписал адреса живущих в городе Таракановых. 3-й или 4-й адрес оказался моим, и я был дома в этот момент. Плюс ко всему у нас была игра в этот вечер! Он поехал со мной на игру, посмотрел и сразу начал уговаривать родителей отпустить меня в Ленинград, в Спортивный интернат № 62. Я учился в 10, выпускном, классе, шел на золотую медаль и мама мечтала, чтобы я ее получил и без экзаменов поступил в хороший вуз в Ленинграде или Москве. Видимо, тренер ее убедил, что с поступлением проблем не будет и, наверное, что то еще рассказал про перспективу игры в команде ”Спартак“. Родители согласились, и я через три дня уже был в Ленинграде!» [58].
Сергей Кузнецов: «В наше время была четко выстроена система подготовки баскетболистов: детско-юношеская школа – дубль – основной состав. Скажу, что уровень турнира дублеров был высоким. Практически все игроки ”золотого“ состава ”Спартака“ прошли через соревнования резервистов» [122].
Едешко: «В ”Спартаке“ Белов был только Александр Белов. Остальные были хорошими игроками, но ничего необычного. Но из этих игроков Кондрашин вынул 90, а то и 100 %. Игроки ЦСКА, не прошедшие через руки Кондрашина, все еще достигли лишь 50–60 % своего потенциала» [110, с. 35].
Сезон-1969/70 стал для команды Кондрашина очередным шагом вперед. Первые пять матчей были выиграны, но серию прервало поражение в матче с «Жальгирисом». Паулаускас, который набрал 28 очков, привел свою команду к победе (74:76). В последующем туре игроки «Спартака» потерпели поражения в непростых играх против киевского «Строителя», ЦСКА и тбилисского «Динамо». Накопленные поражения привели к общему счету 7:4, осложнив борьбу за чемпионство для набирающего темп ЦСКА (9:2), который не проигрывала вплоть до 26-го тура.
В малорезультативной игре (60:58) «Спартак» победил благодаря 18 очкам, набранным Александром Беловым. Несмотря на то, что титул уже был практически в руках москвичей, эта значимая для «Спартака» победа обеспечила ему второе место в турнирной таблице с результатом 25 побед и 8 поражений, а вместе с ним и квалификацию в Кубок обладателей кубков Европы. Сезон удался, и Александр Белов уже в восемнадцать лет стал самым результативным игроком, набирая в среднем по 15 очков. Вместе с ним тяжелый форвард Леонид Иванов, легкий разыгрывающий Александр Большаков и форварды Игорь Быков, Валерий Федоров и Юрий Штукин составляли основу крепкого клуба, отличительной чертой которого была защита. Они пропустили меньше всех мячей в соревнованиях.
Кузнецов: «Кондрашин прекрасно понимал, что, уступая по подбору игроков не только ЦСКА, но и многим другим командам высшей лиги, побеждать ”Спартак“ может лишь за счет слаженных и отработанных действий в обороне» [122].
Владислав Панфилов (спортивный журналист): «Кондрашин всегда мог простить ”мазилу“, но никогда того, кто ”без души“ играл в защите» [124].
В сезоне-1970/71 ленинградцы потерпели поражение в непростом матче с «Калевом» (Таллин), но восстановились, выиграв следующие восемь матчей. В десятом туре состоялся матч с ЦСКА, который также имел всего одно поражение. В матче, похожем на предыдущий, «Спартак» победил с минимальным перевесом 59:56, а через неделю ЦСКА потерпел поражение в матче против «Жальгириса».
Учитывая, что по требованиям сборной сезон состоял всего из двадцати двух матчей, отрыв в две победы на этом этапе был очень существенным. Эта серия поражений стоила Арменаку Алачачяну работы, и он был заменен на Гомельского. Сменить тренера было хорошей идеей, и ЦСКА практически не проигрывал до конца соревнований, уступив лишь однажды киевскому «Строителю». «Спартак» также проиграл в Киеве, что было вполне ожидаемо, но затем случилась неожиданное поражение. Казалось бы, в простом матче с рижским СКА команда Кондрашина уступила со счетом 65:67. Последняя игра сезона состоялась 25 марта в Москве против ЦСКА. Победа «Красной Армии» привела бы к равенству очков в турнирной таблице, а победа «Спартака» – к их чемпионству.
Владислав Панфилов: «Первый успех пришел в 1968-м – четвертое место. На следующий год спартаковцы взяли бронзу. В 1970-м – серебро. ”Неужели теперь будет золото?“ – предвкушали болельщики накануне очередного сезона. В тот год ”Спартак“ долго шел в лидерах, но на финише неожиданно и не без помощи арбитров уступил рижскому СКА, а в решающей игре – столичным армейцам» [124].
Кондрашин: «Все складывалось неудачно в тот день. У Сани с утра опять спина разболелась, у Юры ангина. Из номера вышел перед отъездом на игру – навстречу уборщица идет с ведром. Заглянул в ведро, может, хоть тряпка на дне, нет ничего, пустое ведрышко» [125].
После поражения в Москве у обеих команд стало по 18 побед и 4 поражения. Согласно регламенту, в этой ситуации назначался дополнительный матч, который должен был состояться на нейтральном поле – в Тбилиси. Чтобы понять, как они дошли до решающего матча, необходимо посмотреть на результаты «Спартака» в Кубке Европы. Во втором раунде они легко справились с клубом «Стяуа» (Бухарест), а в четвертьфинале уверенно победили югославский «Задар». В полуфинале соперников ждал клуб «Ховентут» (Бадалона). В Ленинграде Бадалона проиграла с разгромным счетом (52:82) благодаря хорошей игре Саши Белова (22), Федорова (16) и Штукина (20).
El Mundo Deportivo высоко оценил результаты команды Кондрашина: «Это была необыкновенная команда, являющаяся примером потрясающего советского баскетбола. Она состояла из мужчин, которые, помимо баскетбольной виртуозности, обладали необыкновенным атлетизмом» [126].
Нино Бускато: «У них было два-три очень хороших игрока, и, конечно, Александр, который был суперзвездой. Но они играли совсем не так, как ЦСКА. Они показали, что советский баскетбол не стоит на месте» [25].
Разница в 30 очков развеяла всякие сомнения, и, несмотря на поражение «Спартака» в Бадалоне со счетом 49:62, у «Ховентута» не было никаких шансов повторить феноменальный успех.
Спартак вышел в первый в своей истории финал Европы, где его ждала встреча с «Симменталом» (Милан) под руководством Чезаре Рубини. Финал состоял из двух матчей, и первый из них «Спартак» провел дома 30 марта, через несколько дней после поражения в Москве. После равной борьбы в течение первых двадцати минут и благодаря хорошей работе пары Белов – Иванов «Спартак» вырвался вперед на 10 очков (66:56). В ответном матче, состоявшемся 7 апреля, команда Кондрашина держалась уверенно до середины второй половины, но очки, набранные Масини и Кенни, непростая атмосфера на стадионе и несколько необъективное судейство в итоге привели к поражению.
Кондрашин: «Судьи не давали нам центр поля перейти, испанец, так тот свистел, как соловей, все сорок минут без остановки. Чуть что – ”три секунды“, ”пробежка“, ”двойное ведение“… 46 фолов моим ягнятам насвистел, а тем, быкам симментальским, всего 16[64]. Сане Белову локтем три раза в физиономию заехали совершенно намеренно. Что касается ”тиффози“, то пусть их темпераментом восхищаются журналисты. За нашей скамейкой сидело пятеро типов с такими длинными дудками вроде гуцульских, знаете ли, и дули нам прямо в уши. Я кричу ”тайм-аут“, а меня и не слышно» [125].
Это не помешало ему оставить напутствие своим игрокам: «Конечно, оправдываться нечего, не имеем мы права проигрывать такой команде, как ”Симменталь“, ни на своем, ни на чужом поле, у нас как-накак другой класс. По идее мы должны у них выигрывать девять матчей из десяти. Международного опыта мало у ребят, вот что плохо. Чувствуют себя за границей бедными родственниками, эдакими мамиными ванюшами, а надо приезжать как асы, знать себе цену. У армейцев надо в этом отношении учиться. Серега Белов в любом Чикаго свою игру сыграет: и защиту растерзает, и на судью рявкнет, если надо. Больше надо ездить клубом в загранку…» [125].
С другой стороны, на следующий день после поражения «Спартака» в Италии ЦСКА в четвертый раз стал чемпионом Европы, обыграв на выезде «Иньис Варезе». В результате к решающему матчу плей-офф в Тбилиси 13 апреля команды подошли с противоположной динамикой. Ситуацию осложняло и состояние здоровья Саши Белова, которое несколько пошатнулась в конце сезона из-за болей в спине. Трибуны в Тбилиси были переполнены, и мало кто поддерживал ЦСКА, заклятого врага «Динамо». Матч проходил по той же схеме, что и в Москве. В первой половине встречи ЦСКА контролировал ход игры, в то время как «Спартак» был не так собран, как на протяжении большей части сезона. ЦСКА постепенно увеличивал отрыв, но хорошая работа Юрия Штукина, набравшего 16 очков в первой двадцатиминутке, позволила его команде удержаться в счете (34:41). Вернувшись в раздевалку, Кондрашин не выдержал: «Вот позорище-то. Тоже мне претенденты в чемпионы! Публики бы постыдились! Леня, проснись! Проснитесь, ребята! Перестань жевать, Ваня! Ну-ка, выплюнь резинку! Тоже мне Алсиндор! Валера, мяч поймать можешь? Хотя бы мяч поймать?» [125].
Его слова возымели действие, и после перерыва «Спартак» вышел на поле словно ураган. Публика начала верить, что конец матча не так предсказуем. «Мы догнали их в счете, потому что нам везло с бросками, даже с дальних дистанций» [127].
Гомельский: «”Спартак“ посчитал, что игра уже решена, расслабился и начал забивать из всех позиций, а наша команда, ведя 5:7, тоже посчитала, что все уже решено, и допустила несколько ошибок. Я также допустил ошибку, выпустив на площадку Едешко вместо Капранова, который был надежным вариантом. Он может и не забить, но никогда не терял мяч, а Едешко не только промахивался, но и терял его, рискуя при передачах, и вдобавок получил фол. В итоге – шесть потерянных очков. Он мог бы проявить себя в защите, если бы не персональный фол, но он не смог остановить Штукина» [127].
Когда игра была на волоске, Кульков и Жармухамедов, входившие тогда в состав ЦСКА, получили фолы, а Штукин продолжил забивать в кольцо москвичей. Сергей Белов, кто, если не он, отвечал и удерживал свою команду на плаву. За считаные секунды до конца матча Штукин, главная фигура матча, сумел забить мяч, который мог бы стать решающим (69:68). Но ЦСКА еще не сказал последнего слова.
Сергей Белов: «Не моrу сказать, что игра получилась красивой, доставила спортивное удовольствие даже победителям <…> Но, конечно же, момент, когда мне удалось за 3 секунды до финального свистка вывести свою команду вперед, не забыть никогда. В какой-то мере ситуация напоминала ту, что год спустя повторится в финальном сборной СССР с американцами на Олимпиаде в Мюнхене. За 8 секунд до финального свистка ленинградец Юрий Штукин атакует наше кольцо, и ”Спартак“ впереди – 69:68. Иван Едешко, пас которого войдет в историю, адресует передачу мне. И я делаю бросок из неудобного положения – из самого угла площадки. Выпустив мяч из рук, на кольцо уже не смотрел, впился взглядом в табло <…>. Пожалуй, этот матч для меня останется самым памятным из всех встреч в 16 чемпионатах страны, в которых мне довелось участвовать» [128, с. 14–15].
Этот финальный бросок позволил ЦСКА сохранить доминирующие позиции в чемпионате СССР, а «Спартаку» в течение нескольких дней потерять оба титула года. Они были близки, очень близки, к исторической победе.
Кондрашин оценил поступок Ивана Едешко, который в экстремальных условиях совершил фантастический пас, позволивший забить Сергею Белову: «Только такой идиот, как Едешко, сразу бы подумал о том, чтобы дать такой пас в тот момент» [110, с. 18]. По иронии судьбы, как мы увидим, именно Кондрашин вызвал Едешко в сборную сразу после прихода к руководству, что, в свою очередь, заставило Гомельского обратить на него внимание и привлечь в ЦСКА.
Сергей Белов: «Любимым и дежурным ”бараном“ у Кондрашина всегда был Ваня Едешко» [98, с. 189].
Кондрашин против Гомельского
В истории советского баскетбола есть два тренера, чьи имена и достижения выделяются на фоне остальных, – это Владимир Кондрашин и Александр Гомельский. Безусловно, они обладали совершенно разными стилями и вели непримиримое соперничество как на площадке, так и за ее пределами.
Чесноков: «Я разговаривал с такими игроками, как Сабонис, Куртинайтис, Хомичус… Я спросил, а кто лучше, Гомельский или Кондрашин? Помню, Хомичус четко ответил: ”Конечно, Кондрашин был лучшим тренером, мы выиграли с ним больше, но с Гомельским мы зарабатывали больше“. Поэтому они предпочитали Гомельского. Если бы вопрос денег не был ключевым, они выбрали бы Кондрашина»[65] [57].
Ерёмин: «Кондрашин был очень сильным тренером. Мое мнение: по профессиональным качествам, по своему пониманию Гомельский уступал Кондрашину. Кондрашин видел там, где никто не видел. У него была гениальная интуиция. Он использовал разных игроков в самый неожиданный момент. Гомельский в 1988 году уговорил Сабониса играть практически на одной ноге, потому что он знал, что не сможет победить американцев без него. Я считаю его большим тренером. Он был великим психологом и организатором» [59].
Жармухамедов: «Психолог <…> Вам сложно понять, как это было в советские времена. Он имел сильную поддержку в армии. Вот почему никто не говорил открыто против Гомельского» [57].
Селихов: «Гомельский был очень хорош как менеджер, но слабее Кондрашина в плане баскетбольной тактики, это замечали и ведущие игроки, и, возможно, поэтому Жармухамедову было с ним некомфортно. Конечно, как тренер Кондрашин был гораздо лучше» [91].
Сергей Гришаев: «Гомельский был прекрасный организатор, но как тренер Кондрашину уступал. Владимир Петрович блистательно читал игру. Гомельский скорее сильный мотиватор. Сейчас бы сказали ”менеджер“. Игроки Гомельского в ЦСКА и в сборной СССР всегда знали, что их призовые всецело зависят от него» [129].
Чесноков: «Кондрашин был как Моцарт, у него была та интуиция к игре, кого менять, когда это делать… Это был чистый талант. Гомельскому пришлось поработать над тем, чтобы получить эти знания об игре. У Гомельского было все: машины, связи… Все, кроме золотой медали на Играх. Он принял участие в четырех Олимпийских играх в качестве ассистента и главного тренера, но никогда не выигрывал. Потом пришел Кондрашин и выиграл первые же Игры, а Гомельский проиграл даже дома без присутствия США. В результате у них было соперничество» [120].
Едешко: «Они не понимали, как Кондрашин вносил изменения на протяжении всего матча. Они не понимали систему подготовки к турнирам. Они не понимали его странных отношений с Александром Беловым. Но команды Кондрашина выиграли так много матчей на последних секундах» [110, с. 34].
Александр Большаков: «Некоторые решения Кондрашина были непонятны тогдашнему баскетбольному истеблишменту Советского Союза, какие-то казались, наверное, совершенно необоснованными. Но его решения были, как правило, победоносными. Организация игры в защите была главным козырем команд Кондрашина – как ”Спартака“, так и сборной. Когда бы я ни говорил с ним о баскетболе, он всегда уделял обороне особое внимание. Как я жалею, что ни разу не спросил у него, когда, как и каким образом он пришел к заключению, что главное в баскетболе – защита! И ведь должен был, обязан был спросить! Потому что помнил Кондрашина игроком, который вряд ли обращал хоть малейшее внимание на защиту» [130].
Анатолий Блик: «Когда мы играли со ”Спартаком“, я всегда говорил, что мы проиграли на пол-очка [131]. Кондрашин был очень необычным тренером. Его команды играли очень медленно, он хотел все контролировать. У него было такое чутье в игре, которое все замечали, но никто не мог его объяснить. Если говорить о гениях, то именно Кондрашин попадает в эту категорию» [134].
Ткаченко: «Гомельский прежде всего был великим мотиватором, великим психологом. Кондрашин знал все аспекты теории игры и был в этом лучше, а Гомельский умел уговорить игроков делать то, что они должны делать. Я провел с ними много времени, поэтому говорить о том, кто был лучше, с моей стороны, некорректно» [132].
Александр Сидякин: «С Гомельским все было более предсказуемо: изменения, реакция на происходящее на поле, ошибки. Но когда Кондрашин был у руля, никто не мог угадать, что произойдет в следующую минуту. Никто не знал, что творится у него в голове» [131].
Владимир Обухов: «Гомельский очень старался, но у него не всегда получалось. Кондрашин был просто фантастическим тренером» [133].
Поливода: «Гомельский приехал на турнир в Санкт-Петербург только после смерти Кондрашина, у них были напряженные отношения» [95].
Паулаускас: «Мне было очень приятно работать с Кондрашиным и Гомельским. Они были очень разными людьми – и в обычной жизни, и как профессионалы. Я не могу сказать, кто из них лучше, их нельзя сравнивать. Гомельский был более дипломатичным: он много говорил, готовил команду психологически. Кондрашин же, наоборот, не любил говорить ради того, чтобы говорить, он настраивал игроков на матч всего несколькими словами. В своем клубе он играл с Александром Беловым и Александром Болошевым[66], которые не были типичными центровыми. Ему не нравились медленные и не очень атлетичные игроки типа Андреева или Коваленко. Между тем Гомельский не мог представить себе игру без высоких игроков. Он всегда хотел строить игру, опираясь на высокого центрового. Такой стиль игры был характерен для тех времен, когда он тренировал ”СКА Рига“ вместе с Янисом Круминьшем» [134].
Сергей Белов: «Если Александр Яковлевич обеспечивал свое влияние через постоянный контакт с игроками, то в лице Петровича была иная крайность: он никогда не общался со своими подопечными – не собирал собраний, не вел индивидуальных бесед. Особенно тяжело было, когда он был недоволен командой, – в таких случаях его реакцией были еще большее погружение в себя, полнейшая замкнутость <…> это, поверьте, было гораздо хуже разносов Гомельского. Отношения Кондрашина с игроками сборной сглаживал только его помощник Сергей Григорьевич Башкин, у которого с ребятами установился неплохой контакт. Силой Кондрашина как тренера и новаторством в масштабах СССР было то, что он хорошо изучил американский баскетбол (в основном студенческий) и понял, как использовать слабости противника» [98, с. 190].
Едешко: «С Кондрашиным у меня были гораздо более близкие отношения, мы были как друзья, а не как игрок и тренер. С Гомельским все было понятно с самого начала. <…> Он был прекрасным психологом, это говорят все, кто хорошо знал Папу. <…> Было несколько случаев, когда я шел к Гомельскому с мыслью: ”Сейчас я ему выскажу все, что думаю“, а выходил от него с мыслью: ”Хорошо, что он мне все объяснил, он прав! Он все делает ради меня“ [110, с. 38]. Папа жил по принципу ”разделяй и властвуй“, он считал, что его авторитет должен быть непререкаемым. Пусть меня ненавидят, но пусть меня уважают» [110, с. 39].
Капичич: «Гомельский показался нам человеком, которого советская делегация специально выбрала для того, чтобы вести команду к победе, в то время как Кондрашин выглядел как более типичный баскетбольный тренер. То, как он общался с игроками, больше похоже на сегодняшнее общение между тренером и игроком, в то время как Гомельский придерживался гораздо более официального и дисциплинированного стиля» [107].
Андреев: «Кондрашин никогда никого не хвалил. У него было особое отношение к некоторым игрокам, например, к Едешко, но остальных он особо не выделял» [92].
Сергей Белов: «Cамым экзотическим впечатлением оказалось выбивание Гомельским гонорара в каком-то из пунктов нашей остановки. Для этого потребовался твердый, как адамант, характер Александра Яковлевича. За считаные минуты до начала игры он прервал разминку команды и мрачно объявил: ”Уезжаем. Денег не платят“. Через некоторое время снова собрал не успевших опомниться игроков: ”Пошли играть, заплатили“ <…> Однажды мы с Модей около полутора часов слушали доносившиеся через раскрытые балконные двери из номера этажом ниже дикие крики Александра Яковлевича и его бразильского vis-a-vis, выяснявших финансовые взаимоотношения. Самое поразительное было в том, что Гомельский кричал и матерился на русском, бразилец – на португальском, но оба, похоже, прекрасно понимали друг друга! <…> Кондрашин в этом аспекте тренерского мастерства существенно уступал Гомельскому. Однажды под его руководством мы совершили беспримерное 20-дневное турне по США, по итогам которого получили за 10 игр по $40 на рыло. Таких гонораров при Гомельском не было никогда» [98, с. 138].
Поливода: «Кондрашин тоже был иногда авторитарен, но только с игроками, которых он хорошо знал, например, с Сашей Беловым, хотя он был для него как отец» [95].
Тараканов: «Кондрашин меня выделял среди многих молодых – это выражалось не только в советах как тренироваться, но и в количестве обидных слов, которыми награждал, если я что-то делал не так» [58].
Паулаускас: «Они всегда были соперниками и пытались показать, кто лучше, поэтому они не очень любили друг друга. Но я бы сказал, что это было частью здоровой конкуренции, не то чтобы они постоянно говорили друг о друге плохо. Такие отношения – неотъемлемая часть спорта» [56].
Саша Гомельский: «Они уважали друг друга. Они тренировали две сильнейшие команды и, конечно, у них возникали разногласия, но это не означало, что они ненавидели друг друга. Иногда люди в Спорткомитете поддерживали Кондрашина, иногда Гомельского. Я думаю, что мой отец сильнее жаждал победы. Он всегда старался быть лучшим среди лучших, хотел во всем побеждать В некоторых же вещах Кондрашин был лучше моего отца, особенно во время матча. Он был более гибким в мышлении, гораздо быстрее принимал решения. Кроме того, он мог менять план игры во время матча, а мой отец не умел этого делать на хорошем уровне. Однако в плане подготовки мой отец был лучше. Представляете, что было бы, если бы они работали вместе, это было бы огромным шагом вперед для советского баскетбола» [34].
Тараканов: «Кондрашин никогда не занимался бытовыми вопросами для игроков. Гомельский, конечно, пригласил в ЦСКА и сыграл на том, что Олимпиада впереди, что ЦСКА – главный клуб страны, на усложнившихся отношениях с Кондрашиным, на том, что обещал пробить квартиру и машину, и то и другое я получил через 3 месяца после прихода в ЦСКА – абсолютный рекорд для вольнонаемного! Отношения с Гомельским были не всегда отличными, так как он не терпел возражений, а я не мог молчать, когда он меня обвинял в чем-то, на мой взгляд, незаслуженно» [58].
Хосе Бирюков: «Гомельский всегда очень заботился об игроках. Про Кондрашина этого не скажешь. Любой игрок вам скажет, что Кондрашин многое оставлял себе. Гомельский делился, не очень много, но делился. Мы все у него что-то брали. Однажды познакомился с девчонками в клубе. Мы рассказали им, что едем в США, а они сказали: ”Как здорово, значит, нам привезут оттуда подарки!“ “В каком смысле?“ – спросил я. ”Мой отец – близкий друг Гомельского“ – услышал я в ответ. – ”А чем занимается ваш отец?“ – ”Он полковник КГБ, и каждый раз, когда Гомельский едет в Америку, он привозит нам чемодан с подарками“. И я вез этот чемодан в ту поездку» [99].
Шарунас Марчюлёнис: «Гомельский знал две вещи: что коммерческая составляющая для нас очень важна и как заставить нас играть. Он позволял нам делать покупки в поездках и привозить сувениры. Он закрывал глаза на эти вещи» [135].
Жигилий: «Кондрашин как тренер был фантастическим. Если вы спросите меня, я скажу, что Гомельский тоже был по-своему хорош, но он был более авторитарен» [136].
Большаков: «Боб Найт, входящий, наверное, в десятку лучших баскетбольных тренеров за всю историю этой игры. Он не принадлежит к числу людей, раздающих похвалы налево и направо. Найт обычно не хвалит, а ругает. Так вот, в своей автобиографии он назвал лишь двух ”хороших“, по его мнению, тренеров в международном баскетболе – Кондрашина и одного испанца» [130].
Ерёмин: «Я расскажу вам очень интересную историю о карьере Кондрашина. Когда он уже не работал, один из молодых тренеров взял его в качестве ассистента. Они готовились к турниру около двух месяцев. Когда шел один из ключевых матчей, Кондрашин подошел к главному тренеру, и сказал ему: ”Немедленно выпусти Иванова, он сыграет“. Молодой тренер протестовал: ”Он не играл последние три игры, он плохо тренировался“. На что Владимир Петрович дал ему легендарный ответ: ”Я не знаю, что ты делал раньше, но он должен быть на корте прямо сейчас“. Молодой тренер последовал совету, после чего Иванов забил пару важных мячей, и помог выиграть матч. Таков был Кондрашин. Он умел предвидеть и чувствовал игрока» [59].
Евробаскет-1971. Появление нового тренера…
Кондрашин уже дебютировал, завоевав золото на Универсиаде в начале сентября 1970 года, но Евробаскет, проходивший в Федеративной Германии (Эссен и Бёблинген) в сентябре 1971 года стал для него первым серьезным испытанием.
Сергей Белов: «Костяк команды Кондрашин сохранил – Андреев, Саканделидзе, Паулаускас, Сергей Белов, Жармухамедов, Поливода были уже проверенной в боях самого разного уровня дружиной, и искать от добра добра было бессмысленно. Болошев и Томсон также не были новичками. В национальной команде были собраны объективно лучшие на тот момент баскетболисты Союза. Задача Петровича состояла не в том, чтобы принципиально обновить состав, а в том, чтобы дать ему дополнительно раскрыться» [98, с. 123–124].
Дебютанту Едешко, несмотря на его 195-сантиметровый рост, предстояло сыграть очень важную роль разыгрывающего. Первый тур помог Кондрашину освоиться и укрепить позиции, а СССР выиграл в матчах с Румынией (+28), Западной Германией (+37), Испанией (+60), Францией (+12) и Польшей (+21). В полуфинале состоялся матч против Италии, которая набирала обороты и в составе которой уже выступали такие известные личности, как совсем юные Марцорати и Дино Менегин. Однако итальянские спортсмены не смогли устоять перед «советским катком» (93:66).
Поливода: «Кондрашин внес несколько изменений, он выбрал на мою позицию Сашу Белова, игрока с другим стилем игры. У него был другой подход, было лучше общее понимание» [95].
Едешко: «Как только я пришел в сборную в 1970 году, он сразу же выбрал меня в стартовую пятерку. В то время я еще не играл за ЦСКА и почти не выступал в Первом дивизионе» [110, с. 36].
Соперником в финальном матче стала Югославия, команда чемпионов мира, за которую вновь выступал Чосич, признанный игроком турнира. В первые же минуты у СССР возникли проблемы: Капичич и Чосич нанесли сильный удар, и Югославия ушла в отрыв (25:14). Однако хорошая работа Едешко и Жармухамедова сократила отставание до перерыва (33:37).
Вернувшись из раздевалки, подопечные Кондрашина плотнее занялись обороной и благодаря очкам Сергея Белова, Жармухамедова и Саканделидзе переломили ход игры (53:44). Счет, который они удерживали до конца, несмотря на усилия, – Чосича (69:64). Лучшим бомбардиром стал Жармухамедов, набравший 16 очков, а также Сергей Белов (14) и Паулаускас (12), вошедшие в пятерку лучших игроков турнира. Эта победа стала восьмым подряд золотым Евробаскетом для СССР и первой (и единственной), завоеванной Кондрашиным.
Олимпийские игры 1972 года в Мюнхене. Историческая победа, легендарные споры
Жармухамедов: «Выбрасываю мяч, и раздается сирена. Меня заменили – я схватил на лавке костюм и накрыл лицо. Весь матч выигрывать – и упустить за три секунды! Я не видел, что было еще одно вбрасывание. С костюмом-то на башке. Внезапно слышу голос Кондрашина: «Ваня, Сашке пас!» Поднимаю голову, Едешко разбегается – и бросает мяч Белову. А хорошенько весь этот момент я разглядел через 35 лет, когда посмотрел видеозапись» [102].
Олимпийские игры 1972 года в Мюнхене вошли в историю по нескольким причинам, главная из которых, к сожалению, не связана со спортом.
Что касается спорта, то одной из них стало первое поражение американской команды в олимпийском баскетболе[67]. Обстоятельства этого поражения стали предметом огромных споров, которые продолжаются до сих пор, несмотря на то, что прошло уже почти полвека. Более того, даже газета The Guardian, выходящая в такой стране, где не очень развит баскетбол, как Великобритания, поставила финал между американцами и советской командой в число самых запоминающихся моментов в истории Олимпийских игр[68] [137].
Интересно также отметить, что до этого момента Игры обычно проходили на фоне различных политических событий, связанных с холодной войной, будь то вторжение в Венгрию, война во Вьетнаме и многие другие. Однако в этот раз в политике был один из самых спокойных периодов. Политика разрядки, начатая администрацией Никсона, а также стремление Брежнева избежать прямого конфликта привели к тому, что отношения между сверхдержавами были вполне спокойными, о чем свидетельствовали рост торговых связей и подписанные за несколько месяцев до Игр соглашения, такие как SАLT-I, об ограничении распространения ядерного оружия.
Возвращаясь к баскетболу, следует отметить, что игроки сборной СССР хорошо ладили с новым тренером. Взяв бразды правления в свои руки, Кондрашин внес небольшие изменения, которые позволили вернуть команду на путь победы после провала на чемпионате мира 1970 года. Однако перед Олимпиадой состав команды претерпел более серьезные изменения, чем ожидалось, из-за неожиданной травмы Владимира Андреева за несколько недель до начала соревнований.
Андреев: «Я получил серьезную травму колена перед самой Олимпиадой, когда мы уже собирались уезжать в Мюнхен. В тот же день американский журналист пришел спросить у Кондрашина о нашей команде на Олимпиаду, и он сказал, что я собираюсь ехать <…>. После окончания своей тренировки я направился в раздевалку, и тут Кондрашин говорит мне: ”Вернись“, потому что не хватало одного игрока. Я вернулся и через пару минут получил ту злополучную травму» [92].
Возможно, это неожиданное обстоятельство заставило Кондрашина изменить конфигурацию команды, но факт остается фактом: из двенадцати отобранных игроков на семь внутренних (Александр Белов, Поливода, Коваленко, Жармухамедов, Болошев и дебютант Иван Дворный, а также неожиданное возвращение Вольнова в сборную) пришлось всего пять внешних (Паулаускас, Сергей Белов, Саканделидзе, Коркия и Едешко). В итоге стартовой внутренней парой стали Александр Белов и Жармухамедов, а Болошев стал основным запасным в важных матчах. Это было существенным изменением по сравнению с предыдущими турнирами, так как в приоритете были универсальные и маневренные игроки, которые хорошо проявляли себя у корзины. Рост уже не играл такой важной роли, как раньше.
Поливода: «За СССР я уже не играл, участвовал только в Кубке Гагарина в Тбилиси. Пришел в гостиницу, и врач мне сказал: ”Кондрашин берет тебя в олимпийскую сборную“. То есть тренер взял меня на Игры за мои прежние заслуги» [96].
Паулаускас: «Мне пришлось сделать операцию, так что я не играл около четырех или пяти месяцев, но я восстановился. Это было перед Новым годом, и я не мог играть до мая, но меня включили в олимпийскую сборную, я присоединился к ней, как только смог» [56].
Сергей Белов: «Не стоит преувеличивать роль Кондрашина в победе в Мюнхене. Состав олимпийской команды не был оптимальным. Вольнов, Поливода, Дворный и Коваленко по разным причинам не были подходящими игроками для команды и мало чем помогли» [98, с. 189].
Едешко: «Если говорить только о баскетбольных аспектах, то Саша Белов обладал необычайно хорошей координацией и прыгучестью, он был основой нашей защиты. В нападении он мог без проблем играть и в качестве центрового, и в качестве тяжелого форварда» [110, с. 29].
Сергей Белов: «Признаюсь честно – вплоть до завершения мюнхенской Олимпиады я не мог преодолеть в себе некоторого предубеждения против Кондрашина. Многое из того, что он делал и как себя вел, мне было просто непонятно. Особенно резали взгляд его нелюдимость, угрюмость, погруженность в себя. Порой интровертность Петровича приобретала и вовсе странные формы. Например, он мог промолчать весь минутный перерыв в игре! Никто никогда не знал элементарной информации организационного плана – когда тренировка, в котором часу автобус и т. д. Все ходили и спрашивали друг у друга – к Кондрашину лишний раз подходить не хотели» [98, с. 186].
Вольнов: «О возвращении в большой баскетбол, естественно, даже не помышлял. До тех пор, пока два года спустя, в 1972-м, не поступило приглашение от Кондрашина… То, что произошло, вряд ли имеет аналог в мировом баскетболе <…>. Я ему ответил, что поеду только с одним условием – если он мне заранее точно скажет, буду я играть или нет. – И что, Кондрашин сразу согласился? – Не совсем» [52].
Со стороны США вновь возникли проблемы с формированием состава сборной. Наиболее логичным выбором со спортивной точки зрения был бы Джон Вуден, находившийся в разгаре победной серии с легендарным UCLA[69]. Однако Вудена не любили некоторые баскетбольные корпорации США, и эта неприязнь была взаимной. Вудену не нравились постоянные сравнения с СССР и прежде всего то, что некоторые из лучших игроков UCLA не попадали в состав сборной. Из биографии Сета Дэвиса известно, что ему предлагали место ассистента, но тренер отказался [138, с. 384].
Джон Вуден: «Было время, когда я с удовольствием рассматривал бы предложение на пост тренера олимпийской сборной, но в тот момент было уже поздно» [138, с. 384].
Выбор вновь пал на Генри Айбу. Несмотря на две предыдущие золотые олимпийские медали и весь свой опыт, выбор его в качестве тренера можно считать сомнительным, поскольку к тому времени он уже два года как ушел в отставку с поста рулевого команды штата Оклахома. Вполне вероятно, что присутствие Вудена в качестве помощника тренера повлекло бы за собой и присутствие центрового Билла Уолтона. Это позволило бы составу олимпийской сборной заиграть новыми красками.
Даг Коллинз, один из лучших игроков сборной США, признает, что с Уолтоном все было бы совсем по-другому. В то время ходили предположения, что центровой ушел из-за войны во Вьетнаме, однако в своей автобиографии он утверждает, что это было связано с неудачным опытом игры под руководством Хэла Фишера на чемпионате мира 1970 года: «Я объяснил ему все четко: ”Я буду играть, но мне нет необходимости снова проходить отборы, я уже делал это двумя годами ранее. Если я был достаточно хорош, то я достаточно хорош и сейчас. Мы стали чемпионами NCAA, не проиграв ни одной игры, я – игрок года, а также американский чемпион. Я присоединюсь к команде за три недели до начала Игр, буду в форме и буду полностью готов к игре. Я буду тренироваться, но я не собираюсь играть все эти бесконечные контрольные матчи, как мы делали перед чемпионатом мира в Югославии. Я поеду на Олимпиаду, а когда она закончится, вернусь в колледж“. Тренер Вуден промолчал. Представители олимпийской сборной посмотрели друг на друга, потом на тренера, потом снова друг на друга. Они сказали мне: ”Нет“. Тогда я поблагодарил их, пожелали им удачи и ушел» [139, с. 99–100].
На обочине оказались и другие игроки, которые могли бы внести свой вклад на Олимпиаде: Джулиус Ирвинг, будущий Доктор Джей, уже играл за сборную США в европейском турне, но в 1971 году перешел в профессионалы в клуб ABA, что было сомнительным решением в связи с отношениями с тренером.
Талантливый форвард Марвин Барнс, впоследствии известный как Bad news за свое своенравное поведение, был (якобы) отстранен за слишком позднее возвращение в общежитие.
В то же время Свен Нэйтер, товарищ Билла Уолтона по команде UCLA, участвовал в подготовке, играл на очень хорошем уровне, но в итоге ушел по собственному желанию из-за жесткого расписания тренировок и неуступчивости Генри Айбы.
Отсутствие всех этих игроков, конечно, существенно снизило шансы команды, хотя опыт Айбы и делал ее сильнее. Однако всем было ясно, что на этот раз не хватает уникального таланта, как Хейвуд в 1968 году, а также что средний уровень игроков был несколько ниже, чем в 1964 году.
Как бы то ни было, победы в разминочных матчах над объединенными командами ABA и NBA давали вполне обоснованные надежды на продолжение победной серии.
В Мюнхене СССР попал в группу В вместе с Сенегалом, Западной Германией, Югославией, Италией, Пуэрто-Рико, Польшей и Филиппинами. После травмы Владимира Андреева молодой Александр Белов вышел в стартовом составе и стал незаменимым игроком. Его уровень игры на турнире был просто фантастическим: он стал лучшим бомбардиром команды со средним показателем 14,4 очка и бастионом в защите, добавив к этим достижениям колоссальную результативность в победе над Пуэрто-Рико (37 очков).
Александр Сидякин: «Александр Белов очень много предвидел, умел очень хорошо предугадывать ситуации, умел занять грамотную позицию на площадке. Это трудно объяснить, потому что это то, что не отражается в официальной статистике того времени, но его присутствие повышало эффективность в атаке и защите» [131].
Первые шесть матчей советские спортсмены выиграли в среднем более чем по 25 очков, а в последней игре первого тура им противостояла сборная Югославии. Югославам необходимо было одержать победу, так как неожиданный проигрыш Пуэрто-Рико ставил под вопрос их квалификацию, для команды Кондрашина поражение означало полуфинальную встречу с США. СССР доминировал на площадке от начала и до конца благодаря игре однофамильцев Беловых и не оставил Югославии шансов на победу (с учетом занявшей второе место Италии). В полуфинале противником неожиданно стала Куба, которая была способна убрать из борьбы более солидные команды, такие как Чехословакия и Бразилия.
Ранним утром 5 сентября произошло печально известное нападение на израильских спортсменов. Трагические события наложили свой отпечаток на остальных спортсменов, которые во многих случаях были далеки от подобных проблем.
Паулаускас: «Мы просыпаемся утром и видим из окна, что на улице что-то происходит, а по телевизору говорят, что Олимпиада заканчивается…» [140, с. 20].
Корбалан: «Это была дикость, которой никто не мог ожидать в то время <…> Нашу делегацию вывели из олимпийской деревни в середине дня, когда немецкая армия должна была эвакуировать похитителей и израильских спортсменов» [97].
Менегин: «Наш дом в Олимпийской деревне находился рядом с израильским. Мы не понимали, что происходит с самого утра. Мне было очень страшно, мы возвращались с тренировки в то самое время, когда террористы выезжали из деревни в аэропорт. Они заблокировали наш автобус, сказали, чтобы мы не высовывались. Это был шок, мы все были потрясены. Никто не говорил о спорте, мы все были в ужасе из-за случившегося. Атмосфера в деревне изменилась молниеносно, ничего уже не было как раньше. После этого подход безопасности на Играх был изменен, организовали контрольно-пропускные пункты… Но это была настоящая катастрофа. Это полностью изменило философию, свободу Игр, подход, с которым мы все приехали» [118].
Сергей Коваленко: «Просыпаемся утром, а за окном постреливают. Шеф делегации собрал нас перед завтраком, обрисовал ситуацию в красках и напоследок сказал: из деревни – ни ногой <…> На траурный митинг, который устроили через сутки на Олимпийском стадионе, нашим спортсменам идти запретили, что не замедлило отразиться на отношении к советской команде» [141].
Сергей Белов: «Два-три дня МОК решал, следует ли продолжать мюнхенскую Олимпиаду. Для нас эти дни показались бесконечно долгими. Советская команда была по меркам того времени ”возрастной“ – для многих из нас Олимпийские игры 72-го могли быть последними в карьере. Терять свой шанс было невероятно обидно. Пусть я буду выглядеть некрасиво, но в те дни главным ощущением для нас была досада от упускаемой победы в случае остановки Олимпиады. Конечно, нам было жаль израильских коллег, мы вместе со всеми осуждали и ненавидели террористов, изуродовавших своими окровавленными руками мировой спортивный праздник. Но возможность досрочного завершения Игр выглядела для нас также абсолютно ужасно <…> Скажу честно, я не очень верю в признания некоторых спортсменов о намерениях отказаться от участия в соревнованиях из-за случившихся общемировых или национальных катаклизмов. Прошу меня извинить, если я ошибаюсь, но мне все это кажется просто политкорректной позицией <…> Я не верю, что спортсмен, смыслом и целью жизни которого является победа, тем более победа в самом главном соревновании, к которому он готовился 4 года или больше, по доброй воле способен отказаться от шанса добыть ее из-за того, что этот шанс совпал по времени с некими страшными обстоятельствами, в наступлении которых совершенно нет его вины <…> Террористы только поаплодируют такому развитию событий. Дестабилизация, дезорганизация враждебного им мироустройства – вот именно то, на что нацелены их атаки» [98, с. 249–252].
Скандально известный Эйвери Брендедж согласился с Сергеем Беловым и в своей знаменитой речи заявил: «The Games must go on»[70], хотя его сравнение теракта с отстранением Родезии от участия в Играх подверглось острой (и заслуженной) критике. Игры продолжались, хотя произошедшее навсегда впечатало это событие в коллективную память.
Полуфинальные матчи состоялись 6 сентября. Матч между сборными СССР и Кубы показал, что квалификация карибской сборной отнюдь не была случайностью: в первой половине встречи советские спортсмены проигрывали целых восемь очков.
Сергей Белов: «Все накопившееся – психологическая усталость от 3-дневной неопределенности, стресс от теракта, утраченный настрой на игры – сыграло против нас. Матч с кубинцами, без преувеличения, стал подлинным кошмаром для сборной СССР. Он оказался в какой-то степени продолжением наших мучений против Пуэрто-Рико, с той лишь разницей, что команда с Острова свободы была, в отличие от непредсказуемых пуэрториканцев, всегда в полном порядке и в Мюнхене находилась на абсолютном пике своей формы» [98, с. 253–254].
Александр Болошев: «Игры продолжались, но, если честно, мы не были готовы к полуфиналу. В те годы Куба была одной из тех команд, которые доставляли нам больше всего проблем» [141].
В отличие от 1968 года в матче против Югославии команда Кондрашина вовремя отыгралась и в начале второго тайма вырвалась вперед. Куба уверенно держалась, но в итоге уступила 67:61 во многом благодаря работе под кольцом Александра Белова и Жармухамедова.
СССР вышел в свой пятый олимпийский финал, и его соперником, что неудивительно, должны были стать США. Несмотря на мрачные прогнозы, команда Айбы без особого труда одолела и победила соперников, опираясь на яростную защиту, которая в полуфинале оставила Италию с позорным проигрышем (68:38).
Финал начался нервно и с большим количеством неточностей с обеих сторон, но СССР получил первое преимущество за счет скорости Саканделидзе на контратаках. Советская защита была очень грамотно выстроена, и американцы набрали свое первое очко только на 4-й минуте, когда Дуайт Джонс реализовал штрафной бросок. Игра проходила в том темпе, который больше всего подходил СССР, с длинными статичными атаками, которые не давали сопернику войти в атакующий ритм. Сергей Белов вошел в раж и набрал следующие десять очков несколькими бросками со средней и дальней дистанции. Счет, который на 12-й минуте был 21:11, стал прямым доказательством превосходства советской команды. Но американцы сумели выстроить защиту вокруг Сергея Белова и к перерыву сократили отставание до 21:26.
Второй тайм прошел по сценарию первого. Американская команда не могла сделать ничего с сильной советской защитой, которую в зоне держали Жармухадемов и Болошев. За десять минут до конца встречи бросок Жармухамедова и еще один Сергея Белова привели к счету 38:28 в пользу СССР. Американцы усилили игру в защите, и результат не заставил себя долго ждать: 6:0 в пользу Айбы за две минуты. Напряжение нарастало с каждой минутой, особенно когда были удалены Коркия и Джим Брюэр.
Упорная оборона и хладнокровие Сергея Белова позволили СССР вновь выйти вперед – 44:36 за шесть минут до конца матча. В этот момент американская команда по-настоящему занервничала. Игроки на площадке собрались вместе и решили сделать все, чтобы переломить ход игры, прибегнув к сильному прессингу по всей площадке. Эффект был мгновенным. СССР с трудом удавалось проявлять себя в атаке, а нервы делали свое дело: нереализованные штрафные броски, неверные передачи и развороты, сильнейшее волнение при мысли о возможной победе.
Паулаускас: «Мы не могли поверить, что станем олимпийскими чемпионами» [56].
Сергей Белов: «В последние минуты мяч никому не нужен был. Мы все как будто прятались. На нас оказывалось невыносимое давление» [142].
СССР изо всех сил цеплялся за свою пиррову победу, и на последней минуте счет на табло был 48:46 в их пользу. Сергей Белов вынудил Майка Бантома совершить пятый фол, но забил только один из штрафных бросков. В ответной атаке Джим Форбс броском со средней дистанции сократил отставание до одного очка – за 40 секунд до конца матча. Американцы продолжали прессинговать. Мяч перемещался между советскими игроками, но никто не решался взглянуть на кольцо. Когда до конца матча оставалось чуть больше десяти секунд, мяч попал к Александру Белову в близости от кольца. Он сделал бросок, получил блок-шот, сам подобрал мяч и попытался вывести мяч на периметр. Однако Даг Коллинз понял его намерения, прервал передачу и устремился к кольцу.
Сергей Белов: «Оставалось 8 секунд. Я точно запомнил, потому что успел посмотреть на табло. Я тоже стоял на лицевой, метрах в четырех от Сашки (Белова). И между нами – никого. Я был уверен, что он мне отдаст, потому что больше некому было отдавать. Я даже поздравил себя с победой. Это, может, нас в принципе и сгубило. А Сашка бросил Сако (Саканделидзе) почти по диагонали, а там два американца. Бросал, как будто о мяч обжегся – скорее бы от него избавиться. Ошеломляющая ситуация…» [143].
Александр Белов: «Когда я получил мяч от Модеста, мне ничего не оставалось делать – только атаковать. Стояли два американца – я их обманул, но атаки как таковой не получилось. Были явные фолы. После игры судья из Болгарии сказал, что никогда себе не простит, что смалодушничал и не свистнул. Мяч отскочил от корзины – я к нему подоспел первым, оказался на лицевой линии – и вот-вот должен был упасть в аут. Мне надо было кому-то отдавать мяч. Сергей Белов потом говорил, что стоял рядом со мной, но я не видел его. Я отдал мяч Саканделидзе <…> Мне просто некуда было деваться с этим мячом: я-то уже падал! Потом уже, когда было поздно, я думал, что можно было мяч бросить в аут или высоко вверх подбросить. И им бы не хватило времени атаковать. Но это все было позже <…> Но хуже всего было потом, когда нам все-таки дали тайм-аут и мы шли к Владимиру Петровичу (Кондрашину). Я посмотрел на лица ребят и потом уже старался ни на кого не смотреть» [143].
Саканделидзе удалось остановить Коллинза только жестким фолом.
Коркия: «Конечно нужно было фолить! Фол Зураба – золотой фол. Все говорят про золотой пас Едешко, про золотой бросок Саши Белова. Правильно говорят. Но если не было бы золотого фола Зураба, не было бы золотого паса и золотого броска – времени не хватило бы» [143].
Несмотря на сильный удар и огромное напряжение, Даг Коллинз забил оба штрафных броска. За три секунды до финального свистка американская команда впервые повела в счете.
Паулаускас: «Я думал, что он промахнется хотя бы один раз. Когда он забил оба, я сказал себе: это конец» [143].
А потом… потом начался настоящий хаос. Последние три секунды олимпийского финала 1972 года – это, пожалуй, самый известный момент в истории международного баскетбола, или, по крайней мере, момент, который вызвал наибольший ажиотаж. Споры продолжаются и по сей день, существует большое количество статей, интервью с действующими лицами и документальных фильмов на эту тему. Здесь мы попытаемся кратко изложить факты, основные моменты дискуссии и реакцию различных сторон с максимально возможным беспристрастным подходом.
В тот момент, когда Даг Коллинз выполнял свой второй бросок, прозвучал гудок на табло бомбардиров. Бразильский арбитр Ренато Ригетто повернулся к столу, чтобы посмотреть, что происходит, но болгарин Артеник Арабаджан передал мяч в руки Жармухамедову. Тот сделал пас Сергею Белову, который уже приблизился к средней линии, когда Ригетто остановил игру за секунду до конца. В этот момент было видно, как помощник Кондрашина Сергей Башкин жестикулирует руками, требуя тайм-аут, и просит судей остановить игру, так как он якобы не был предоставлен.
Согласно правилам того времени, тайм-аут должен был быть объявлен до выполнения штрафных бросков и мог быть назначен до них или между первым и вторым, но никак не после второго. Первый вопрос, который возникает: правильно ли был объявлен тайм-аут?
Сергей Башкин (помощник тренера Кондрашина): «Когда Сако фолил, Кондрашин попросил тайм-аут. Такой длинный провод-шланг. Нажимаешь кнопку – на столике лампочка загорается. Попросил и встал со скамейки» [143].
Кондрашин: «Сработала, сработала. Я когда в Женеве был недавно, видел фильм, снятый во время этого матча. Не телерепортаж, а настоящий цветной фильм. Этот фильм, когда разбирали протест американцев, прокручивали. Я видел, честно, – лампочка на столе горит. И видно, как секретари головой кивают. Они, бараны, хотели дать мне тайм-аут до первого броска. Я, конечно, отказался…» [143].
По словам самого Кондрашина, тайм-аут был объявлен до бросков с тем расчетом, чтобы он действовал между первым и вторым штрафными бросками. Тот факт, что стол дал гудок, когда мяч уже был в руках у Коллинза, может свидетельствовать о попытке избежать второго броска, чтобы обеспечить остановку игры. С другой стороны, Ханс Теншерта, отвечавший в тот день за подсчет очков, объяснял, что на этом турнире тренерам было выдано электронное устройство для подачи сигнала на стол о намерении объявить тайм-аут. По его мнению, советские тренеры не справились с этой задачей и объявили ее слишком поздно. Историк Роберт Эдельман, специалист по советскому спорту, считает, что ошибку допустил стол, который не понял намерения объявить тайм-аут между двумя бросками [13, с. 146–147].
Сам Ренато Уильям Джонс, генеральный секретарь FIBА, признал ошибку. Однако Коллинз и несколько членов американской команды не уверены в том, что тайм-аут был объявлен правильно. После остановки матча Уильям Джонс показывает пальцем на три секунды. Это еще один ключевой момент, возможно, самый важный и спорный: следовало ли возобновлять матч с тремя секундами или с одной на часах? Опять же по версии Ханса Теншерта, Ригетто хотел начать матч с одной секунды и сказал об этом за столом, но после вмешательства Уильяма Джонса решил добавить еще две. В нескольких американских документальных фильмах на эту тему говорится, что Джонс не имел права вмешиваться, но у него были полномочия как у председателя технической комиссии, которая рассматривала любые жалобы на судейство, хотя в то же время он и не имел права принимать решения по матчам в игре. Другими словами, окончательное решение оставалось за арбитром. Согласно разъяснениям представителя FIBA венгра Ференца Хеппа, опубликованным спустя годы в официальном журнале International Basketball, Уильям Джонс лишь дал совет Ригетто, который сам принял решение о возобновлении игры с трех секунд [144].
Следует также отметить, что одна из самых больших проблем в тот день была связана с коммуникацией. Стол говорил только по-немецки, а судьи Ригетто и Арабаджан не находили общего языка, что, возможно, объясняет дальнейшие действия. Пока стол готовил секундомер, на котором было 50 секунд, судьи решили возобновить матч. Было видно, как стол жестами пытался сдержать арбитров, которые этого не заметили и возобновили игру. Едешко вышел вместо Жармухамедова и, хотя ему мешал центровой Макмиллен, отдал пас Паулаускасу, который попытался перебросить мяч через всю площадку. Однако в тот самый момент, когда он получил мяч, прозвучала сирена, а времени на табло оставалось 50 секунд. Американцы решили, что игра закончена, и стали праздновать победу. Американское телевидение также объявило о завершении игры при счете 50:49, и даже нашлись болельщики, которые выскочили на площадку, чтобы отпраздновать победу. Однако судьи приказали им уйти с площадки. Американская команда была в недоумении, считая, что советской команде дается шанс за шансом на победу. Как позже свидетельствовал Джон Бах, Уильям Джонс пригрозил ему, что отказ от возвращения на площадку означает лишение матча и золотой медали, поэтому Хэнк Айба неохотно согласился: «Я не хочу проиграть этот матч через несколько часов просто сидя на скамейке» [145].
Майк Бантом (игрок сборной США): «Представьте себе, пока все это происходило, нам никто ничего не объяснял, они не говорили по-английски. В основном они говорили только: ”Выходите и играйте“. Легко понять наше замешательство» [146].
Джонни Бах (помощник тренера Хэнка Айбы): «Если бы мне пришлось повторить все сначала, я бы не смог донести до тренера Айбы то, что нужно сделать. Я пытался объяснить за столом, что они не могли добавить время к игре, и уж точно не могут делать это еще раз. Но до сих пор я жалею, что передал все это тренеру» [146].
Сергей Белов: «Решение было справедливым и правильным. Я находился рядом с центром поля. Я получил мяч, и стол остановил игру. Это была их ошибка, потому что табло показывало, что осталась еще одна секунда. Время должно было начаться с того момента, когда я получил мяч, а не с того, когда мяч вынесли на площадку» [147].
На этот раз таймер был установлен на три секунды, и матч был начат заново. Арабаджан передал мяч Едешко. И вот еще один спорный момент: болгарин сделал жест в сторону Макмиллена, который тот воспринял как отход от игрока, который собирался вводить мяч в игру. Вместо того чтобы помешать пасу Едешко, Макмиллен отошел в сторону и дал ему возможность хорошо видеть площадку. Арабаджан позже объяснил, что его жест был лишь предупреждением Макмиллену не заходить за заднюю линию, но американский игрок не понял и отошел в сторону из предосторожности.
Том Макмиллен: «Мы понимали, что игру нужно выиграть, несмотря ни на что. Я боялся, что получу технический фол» [145].
По некоторым американским данным, Берлсон, самый высокий игрок (2,18 м) и, вероятно, наиболее подходящий игрок, которого можно было поставить перед Едешко, не принимал участия в финале, так как к нему приехала его будущая жена. В отсутствие соперника, который мог бы помешать передаче, Едешко сделал пас на другой конец площадки в сторону Александра Белова.
Игрок ленинградского «Спартака» поймал мяч в воздухе перед лицом Джима Форбса и Кевина Джойса, которые остались в стороне, сделал финт, несмотря на то, что был один, и забил простой мяч из-под кольца. По ироничному стечению обстоятельств сцены ликования повторились, но на этот раз для советской сборной. Теперь игра закончилась, но споры не утихнут еще долго, для некоторых игроков они будут длиться всю жизнь.
Кондрашин: «Ну, я им сказал, что за 3 секунды можно забить, а потом еще и пропустить <…> честно, с пасом вначале надеялся на Модю. А потом вспомнил: в Друскининкае ребята часто в гандбол играли, и у Вани (Едешко) такой захлестывающий удар был. Я, честно, знал: если пас пройдет и мяч долетит до Сани, уверен был, что он выиграет. Правда я думал, что американцы его зарубят, сфолят. В этой ситуации Саня вряд ли бы оба забил, но один-то забил бы точно» [143].
Александр Белов: «Я остался в центре поля, чтобы можно было обмануть и пораньше оказаться под щитом. Американцев было двое. Я показал обманное движение, потом резко повернулся и рванул к щиту. Пас был великолепный. И оказался под щитом совсем один» [143].
Команда США подписала протокол под протестом, утверждая, что общее время составило 40 минут и 3 секунды. Протест поступил апелляционному жюри. И снова, согласно словам Ференца Хеппа в журнале International Basketball, жюри собралось в два часа ночи, и обсуждение продолжалось до десяти утра. Вопрос о переигровке не рассматривался, решалось – отдать победу США со счетом 50:49 или СССР со счетом 51:50. Это решение было принято тайным голосованием членов жюри, и победа досталась СССР.
Вот и еще один повод для споров. Ференц Хепп заявил, что решение не было единогласным, не сообщив при этом дальнейших подробностей. В состав апелляционного жюри входили Ференц Хепп (Венгрия), А. Баклажевски (Польша), К. Кочча (Италия), А. Кейзер (Куба) и Р. Лопес (Пуэрто-Рико). Хотя Хепп не сообщает о результатах голосования, итальянец и пуэрториканец заявили, что голосовали против этого решения. Трудно избежать мысли, что голосование было основано с учетом политических блоков времен холодной войны. Американцы не согласились с этим решением, и на церемонии награждения соответствующая серебряная медаль и вторая ступень пьедестала почета остались пустыми.
Американский протест был передан в МОК, но в феврале 1973 года он заявил, что решение принимает FIBA, закрыв вопрос, по крайней мере, официально. Сорок лет спустя американцы все еще говорили, что у них отобрали золотую медаль, и не соглашались на серебряную. Чтобы получить ее, необходимо согласие всех членов команды. Только Том Макмиллен публично заявил, что примет серебряную медаль, но после совещания всех членов команды, о котором сообщалось в специальном выпуске ESPN Silver Reunion, было принято единогласное решение продолжать отказываться от серебра.
Сергей Белов: «Я всегда воспринимал как оскорбление то, что американцы не хотели признавать нашу победу» [148].
Некоторые считали, что был некий заговор и что Уильям Джонс хотел советской победы, что и повлекло его вмешательство. На самом деле, если бы судьи хотели отдать предпочтение СССР, можно было бы сделать это лучше, чем просто дать советским спортсменам возможность забить мяч за три секунды до конца игры со своей половины поля.
Анализ игры показывает, что судейство в целом было достаточно нейтральным, а хаос в конце матча больше объясняется цепью ошибок и недоразумений, чем явным желанием ущемить американскую команду.
Рассмотрев факты, мы пришли к следующим выводам:
1. Рассказ Роберта Эдельмана о тайм-ауте, взятом Кондрашиным, является верным. Редко какой тренер с таким опытом и знанием международных правил не объявит тайм-аут в такой ситуации. И логичнее всего было сделать это между первым и вторым броском, чтобы чтобы составить план дальнейших действий в зависимости о того, попал игрок или нет первым бросоком. Стол не понял намерения советского тренера объявить тайм-аут между двумя бросками, пока не стало слишком поздно. Сирена, прозвучавшая в момент выполнения Коллинзом второго штрафного броска, вероятно, была попыткой самого стола предупредить судей о тайм-ауте, объявленном СССР, но поскольку мяч уже находился в руках американцев, остановить игру не представлялось возможным.
2. Арабаджан ввел мяч в игру, не заметив, что Ригетто повернулся к столу.
3. Ригетто останавливает игру, когда понимает, что происходит, но решает не давать тайм-аут и хочет возобновить игру с одной секунды. Именно здесь у американцев и возникает больше всего претензий. Логично предположить, что Ригетто изменил свое решение под давлением Уильяма Джонса. Генеральный секретарь FIBА осознает ошибку стола, не давшего тайм-аут, и пытается «компенсировать» ее восстановлением трех секунд. Хотя добавление времени было беспрецедентным решением, как позже заявит официальный хронометрист матча Андре Шопар. Как объяснил спустя годы директор NCAA Эд Стейтц, Уильям Джонс признался ему, что, несмотря на добавление трех секунд, он не ожидал, что советская сборная воспользуется шансом и забьет. Вполне вероятно, что из-за ошибки стола он пытался прикрыть себя от протеста с советской стороны после игры. Ведь даже если им не дали тайм-аут, во всем этом хаосе Кондрашин мог давать указания своей команде и даже вносить изменения.
4. Из-за недопонимания между столом и судьями на площадке, судьи решили возобновить матч, хотя секундомер показывал 50 секунд. Сирена прозвучала сразу же, как только Паулаускас получил мяч. По всей видимости, это было попыткой стола помешать вводу мяча в игру, но сигнал опять прозвучал слишком поздно и был воспринят игроками как окончание матча.
5. После преждевременного празднования победы американская команда была вынуждена вернуться на площадку под угрозами Уильяма Джонса. В условиях шума, гула трибун и общего хаоса американцы не понимали, что происходит, и им казалось, что советской команде просто дали несколько возможностей забить победный мяч.
6. Таймер на этот раз был установлен на три секунды. Едешко, воспользовавшись замешательством Тома Макмиллена, совершил свой фантастический пас.
Дело в том, что Советский Союз вел в счете на протяжении 39 минут и должен был завершить игру победой без этого душераздирающего финала. Собственно, даже после победы Кондрашин был недоволен случившимся: «Я не хотел, чтобы нам понадобились эти три секунды» [13, с. 148].
Едешко: «Сергей Белов набрал 20 из 51 очка. Это было невероятно. В итоге он стал настоящим героем игры!» [110, с. 33].
Во всяком случае, именно в тот момент, когда казалось, что они проиграли, советские спортсмены забили блестящий победный мяч. Некоторые американские игроки также осознавали собственные ошибки.
Том Берлсон: «Мне кажется, что тренерский штаб Айбы, Баха и Дона Хаскинса научил меня баскетболу больше, чем любой другой тренерский состав, а я играл под руководством великих тренеров в NBA, но ошибок было допущено много. Почему они не вывели меня и Бобби Джонса на площадку в финале, почему мы не провели в контратаках всю игру? У нас была отличная команда. Но все совершают ошибки» [146].
Майк Бантом: «В конце концов вы понимаете, что подобные вещи часто происходят на Играх. Мы видели это и в гимнастике, и в легкой атлетике, в боксе. В каждом виде спорта. Мы приняли это все близко к сердцу, но, оглядываясь назад, можно сказать, что это не такая уж и редкость. В 1972 году просто настал наш черед» [146].
Эд Ратлефф: «У нас был не совсем подходящий тренер. Айба привез кучу атлетичных, быстрых парней, которые умели забивать, а заставил нас играть медленно, делая все эти передачи» [145].
Едешко: «Мы находились в раздевалке около двух часов. Около 5 часов утра я хотел пойти в гостиницу, хотел что-то поесть, выпить пива, но мы не смогли. Мы понимали, что, возможно, придется переигрывать матч, комиссия еще не приняла окочательного решения. Кто-то немного поспал, но многие не могли уснуть. <…> Потом пришел Башкин и сообщил о решении комиссии, и мы все уставились на него. ”Переигровка матча… – вздохнул он, словно в раздевалке не было кислорода, – …будет через четыре года, в Монреале“, – услышали мы» [110, с. 24].
Сегодня, беседуя с Едешко, невозможно не заметить некоторой усталости, когда он заводит речь о трех секундах в Мюнхене, как будто десятилетняя карьера на вершине может быть подведена только одним этим матчем. Вполне возможно, что, подобно чешскому футболисту Антонину Паненке и его незабываемому пенальти[71] в финале чемпионата Европы 1976 года, Иван чувствует себя примерно так же после этой игры: «Стоило мне завести разговор о тех самых трех секундах, как хозяин поднялся и молча, без особого удовольствия вставил в видеомагнитофон кассету. ”Что я чувствую, когда это смотрю? Да ничего. Я уже много раз говорил, что ловить мяч было труднее, нежели отдать пас. Так что три секунды – заслуга Сашки Белова“» [149]. А тем, кто говорит о чудесном пасе, он добавляет: «Я и сейчас могу отдать такой же[72]. Ну, не десять передач из десяти, но семь – наверняка. Сложность заключалась не столько в техническом исполнении, сколько в психологическом напряжении [149].
Дуг Коллинз: «Если бы мы переиграли все, что произошло, сто раз, этот пас, вероятно, никогда бы не был совершен» [150].
Американская команда имела все основания быть разгневанной случившимся, но, учитывая хаотичную концовку, поводы для претензий могли быть у обеих команд, в зависимости от того, с чьей стороны посмотреть.
Несмотря на очевидный прогресс советского баскетбола, американская команда того года была, пожалуй, самой слабой из всех американских команд, участвовавших в Олимпийских играх до сих пор. Отсутствие Билла Уолтона значительно снизило их шансы на победу и лишило их самого важного игрока.
И это с учетом того, что советские игроки представили своих самых опытных игроков, а американцы смогли привезти только лучших студентов. И все же СССР удалось одержать лишь спорную победу в одно очко на последней секунде. Господство США в мировом баскетболе по-прежнему было неоспоримым. Однако это не помешало большинству членов советской команды считать золотую медаль величайшим достижением в своей карьере, победой, которая вознесла их в ранг полубогов в своей стране. Как мы увидим далее, эта победа не предотвратила того, что некоторые баскетболисты впали в немилость.
КГБ, таможня и «исчезновения». Миф или реальность?
Оказывал ли печально известный КГБ, присутствующий во всех сферах СССР, реальное влияние на мир спорта? В разговорах с западноевропейскими игроками и болельщиками всегда остаются недомолвки по поводу того, что происходило на самом деле. Частым примером были уходы игроков из состава команд без видимых на то причин и логичных объяснений.
Одним из наиболее показательных примеров стал Евробаскет 1973 года в Барселоне, куда советская команда прибыла в статусе действующих чемпионов Европы и Олимпийских игр. Однако из двенадцати игроков, завоевавших годом ранее золотую медаль в Мюнхене, в составе осталась лишь половина, несмотря на то, что, за исключением Вольнова, никому из них не было больше тридцати лет. В составе команды, добившейся величайшего на сегодняшний день результата, отсутствовали три игрока стартового состава, в том числе сильный дуэт – Саша Белов и Жармухамедов.
Едешко: «Через год после победы на Олимпиаде, летом 73-го, сборная вновь отправилась в турне по США. Мы провели двенадцать матчей за двадцать четыре дня и получили приглашение в Панаму и Коста-Рику. В последнем матче в США я получил травму ноги. Пришлось использовать костыли даже для ходьбы, так что возможности играть у меня не было. Они поехали в Панаму, а мне дали билет обратно в Москву. Панама – это зона свободной торговли, где все было очень дешево. И ребята купили абсолютно все, что хотели, и даже больше… Вернувшись в Шереметьево, у каждого игрока нашли что-то лишнее или запрещенное. У Жармухамедова нашли даже пистолет. Как пистолет оказался в его чемодане, так и осталось невыясненным.
Всем тогда запретили выезжать из страны. Всем, кроме меня и Саши Болошева, который тоже не играл в Коста-Рике и Панаме. Изначально мы считали, что через несколько дней Алжан, Александр, Сергей Белов и я должны были поехать играть товарищеский матч с европейской сборной, в состав которой входили Родригес и Бускато. В итоге в Испанию поехал только я» [110, с. 74].
Чесноков: «Они поймали несколько игроков в 1972 году на таможне, и многие из тех, кто играл на Олимпиаде в Мюнхене пропустили, Евробаскет. В те времена было проблематично иметь иностранную валюту. Жизни многих спортсменов, а не только баскетболистов, были разрушены проблемами на таможне. В конце концов, они покупали только то, что не могли получить в СССР» [120].
Жармухамедов: «Мы прилетели в Москву и прошли таможню как обычно. В моем багаже лежал пистолет. Я понятия не имел, как он туда попал. Я вышел одним из первых, меня ждали жена и сын. Открыли чемодан, а там пистолет, поверх всех вещей. Конечно, меня спросили: ”Что это такое?“ Потом меня отвели в отдельную комнату и допрашивали до раннего утра. Они достали пистолет Beretta[73] и патроны и спросили меня, мое ли это. Я ответил, что нет. На допросе меня спрашивали о турне по Америке, о наших соперниках и, как бы вскользь, о калибре пистолета. Опять несколько вопросов, чтобы отвлечь меня, и снова к теме: ”Откуда пули?“ И так далее в течение длительного времени. Они пытались поймать меня на преступлении. Потом, на военных допросах, было то же самое. Они могли бы поймать меня тысячу раз, если бы я действительно знал, откуда у меня пистолет. Мне не поверили, запретили выезд из страны, исключили из сборной, забрали титул заслуженного мастера спорта.
Потом начался чемпионат СССР, на котором я не мог выступать. ЦСКА начал пятиматчевое турне. Первый матч проиграли. Второй и третий матчи были такими же неудачными. Когда осталось два матча, мне все-таки разрешили играть. Мы выиграли оба оставшихся матча. Два года я не мог выезжать из страны, а потом смог поехать в Болгарию. Я вел себя примерно, поэтому мне снова разрешили выезжать» [57].
Нино Бускато: «Итак, история, которая дошла до нас, звучала примерно так: Александр Белов был пойман с оружием. Некоторое время назад поляка поймали на контрабанде золота. И никто теперь не знал, где он. Это было в 1960 году. У Александра была коммерческая жилка, но я никогда не верил, что его поймали за торговлю оружием» [25].
Случай 1973 года, пожалуй, самый яркий, поскольку затронул многих ключевых игроков команды, но это далеко не единственный случай, когда репутация сборной была под угрозой из-за подобных инцидентов. О случаях с Алачачяном, у которого часто возникали проблемы с выездом за границу, и Ахтаевым, которому не разрешили покинуть СССР из-за его «неблагополучного происхождения», мы уже рассказывали. Они, как и многие другие советские спортсмены, входившие в элиту, имели привилегию выезда из страны. Тогда это было недоступно рядовому советскому гражданину.
Хорошо известно, что внутренний рынок СССР испытывал жуткий дефицит товаров народного потребления по сравнению с капиталистическими странами. Парадоксально, что очередь на покупку автомобиля составляла несколько лет, что приводило к любопытной ситуации: на рынке подержанных автомобилей можно было продать машину гораздо дороже, чем она стоила изначально. Более того, одной из привилегий, которые получали игроки после победы в международном соревновании, была возможность купить автомобиль без очереди.
В своей автобиографии Сергей Белов делился, что он использовал эти возможности, чтобы приобрести новую машину, а старую продать в два-три раза дороже, чем за только что сошедшую с конвейера завода.
Помимо автомобильного рынка, дефицит наблюдался и в таких товарах первой необходимости, как мясо и рыба. По этой причине, несмотря на усилия властей, сформировался огромный черный рынок, цены на котором значительно превышали государственные. Иностранные товары, такие как фирменная одежда, музыкальные пластинки, электронная техника, стоили безумно дорого. Для активных торговцев черного рынка ввоз таких товаров в СССР и последующая их продажа была прекрасной возможностью приумножить свою прибыль. Возможность, которая, как мы видели, не была лишена риска.
Иван Дворный: «Конечно, нам хотелось еще и достойно одеваться, и много еще чего хотелось, но зарплаты наши были смешными» [123].
Бирюков: «Вот так мы зарабатывали деньги, фарцовкой. Ты покупал за границей фирменные джинсы, которые в России было очень трудно найти, и продавал их дома. При прохождении таможни, если тебя останавливали, ты должен был это обосновать. Если не останавливали, ты просто шел дальше. Это была игра на удачу. Так некоторые и зарабатывали, потому что у них была такая возможность пройти через таможню. И тот, кто много привозил, мог заработать много денег» [99].
Александра Овчинникова: «В СССР спортсмены ничему не учились, кроме спорта. Мы получили диплом, но не настоящее образование. Так мы заканчивали карьеру и знали только, как играть в хоккей, футбол… Мы закончили, и мы им больше не нужны, но мы были еще молоды. Было нелегко найти работу потом, потому что все, что мы знали, это заниматься спортом. Кроме того, мы были готовы работать на пределе, тренировались три раза в день. Когда мы закончили карьеру, у нас были травмы, и это было сложно в целом. Поездки за границу были большим преимуществом, что мы имели, потому что мы могли бы делать бизнес» [120].
Нино Бускато: «Мы все время чем-то обменивались, покупали что-то. У нас всегда были очень хорошие отношения с русскими, мы обменивали икру на доллары, которых у них не было, когда они приезжали» [25].
Действительно, одной из наибольших трудностей при покупке товаров за рубежом было найти доллары, поскольку рубль не имел никакой ценности за пределами СССР, а наличие валюты сурово каралась властями.
Тараканов: «Икра – это самый конвертируемый товар из СССР. Тогда можно было либо вывозить с собой валюту и вставать под уголовную ответственность, либо достать несколько баночек икры и вывезти в разрешенных пределах и на месте их проконвертировать. Зато в тюрьму не сядешь» [151].
Жан Боже: «В США спортсменам каждый день давали немного денег. Они рассказали мне, что Гомельский хранил деньги, которые игроки зарабатывали, и каждый день выдавал им часть суммы, но не всю. Поэтому им приходилось питаться в ”Макдоналдсе“, так как это было дешево, чтобы сэкономить деньги на остальные вещи» [152].
Бирюков: «В то время поездка в США была лучшей из возможных. Все было дешевле, плюс, если ты ехал, тебе выдавали пособия, как они их называли. Можно было купить много вещей, а потом купить машину на заработанные деньги, которая в то время стоила около 7–8 тысяч рублей, с заработанных денег» [99].
Тараканов: «Какая у нас была самая денежная поездка? Больше всего в Америке платили. На еду суточные 25 долларов – удавалось сэкономить половину. Плюс по 100 долларов на человека за каждую победу. В расписании Гомельский оставлял два-три дня ”на разграбление“. Идешь по Нью-Йорку с 1500 долларов в кармане – и кажется, что можешь купить вообще все! Эти поездки были денежными не только для игроков, но и для федерации. Как-то стою на таможне в очереди за вторым тренером сборной Юрием Озеровым – он подает декларацию. Таможенник ему говорит: ”У вас задекларировано 100 тысяч долларов“. – Отвечает: ”Да“. – Таможенник: ”Покажите!“ – Озеров: ”Ну не здесь же!“ Оказалось, что организаторы заплатили делегации 100 тысяч, которые он должен был сдать в Спорткомитет. Заплатили наличными. 100 тысяч долларов в то время – вы себе не представляете, что это такое. Наверное, как сегодня 5 миллионов» [151].
Едешко: «В ходе первых моих поездок в США мы получали всего по 65 долларов на каждого за три недели, которые мы там проводили. Конечно, нас хорошо кормили, размещали в гостиницах, мы не платили за билеты на самолет. Но все равно – мы получали 65 долларов и не больше. <…> Позже, в пятом или шестом туре по США, у кого-то из делегации возникла идея попросить американцев давать нам по 30 долларов в день – ведь мы играли на стадионах с полными трибунами! Гомельский как-то спросил Билла Уолла, одного из руководителей студенческой лиги, которая организовывала матчи между сборными СССР и университета, почему они не повысили нам зарплату раньше. ”Вы не просили“, – честно ответил Билл» [110, с. 64].
Марчюлёнис: «Мы пытались незаконно ввезти доллары, чтобы купить что-то. Это была чистая спекуляция, и отчасти незаконная. Я купил видеопроигрыватель и несколько пачек сигарет для своих друзей. И все, мне было достаточно» [135].
Бирюков: «Это все было очень опасно, если тебя ловили с долларами, можно было нарваться на статью в Уголовном кодексе, можно было сесть в тюрьму. Ты покупал доллары (на черном рынке), и на эти доллары ездил за границу покупать одежду. Помню, одна из лучших поездок была в Турцию. Я купил шубу, предмет, который пользовался в СССР большим спросом, с мехом внутри, называлась она дубленка. Я купил две таких шубы по очень выгодной цене. А в СССР дубленка стоила тысячу с чем-то рублей!» [99]
Иван Дворный: «Две пары джинсов испортили мне всю жизнь. Мы все время после заграничных поездок что-нибудь привозили. Просто в этот раз поймали человека, который помогал мне продавать эти вещи, а он сдал меня <…> Еще помню, в ”Известиях“ была статья по поводу моего ареста под заголовком ”Низвержение с олимпа“. Спустя много лет журналист, написавший ее, извинялся передо мной <…> Я помогал людям, привозил им нормальные джинсы, нормальную обувь. Какая вина? <…> Всё решили за один день. Назвали меня виновным и отправили на три года отбывать наказание на стройках народного хозяйства. Отправили в поселок Нурма под Ленинградом строить свинооткормочный комбинат. За хорошее отношение к работе и примерное поведение срок скостили» [123].
Тараканов: «Советским гражданам доллары никто не продавал. Иностранцы могли обменять их по курсу вроде 1 доллара на 0,78 рубля. Доллары можно было купить только на черном рынке» [58].
Николас Ремиз: «Рубли можно было купить на улице. Официальный курс был 10 франков за один рубль, но на улице он был всего два франка за один рубль! В пять раз дешевле. У них были деньги, но, конечно, они должны были делать все тайком, потому что это было незаконно» [152].
Александр Белостенный: «Нам тогда вообще не положено было доллары возить! Но все спортсмены, за исключением, может быть, футболистов и хоккеистов, которые получали за границей большие премиальные <…> Были люди, которые писали на таможню письма: я, мол, знаю, что такой-то доллары везет. Думаю, что со мной был как раз такой случай. Уж много было завистников! Мы все-таки считались баскетбольной элитой» [153].
Корбалан: «Они обменивались на некоторые западные потребительские товары, которые не могли достать в СССР. Икра была одним из таких товаров. Иногда я тоже принимал участие в этих бартерах, но на самом деле, кроме джинсов и спортивной одежды Аdidas, им нужны были американские доллары, которые при обмене на черном рынке в Советском Союзе могли принести огромную прибыль» [97].
Едешко: «Меня иногда спрашивают: ”Неужели вам, заслуженным чемпионам, не стыдно было так торговать?“ Но мы не были торговцами, мы просто хотели обеспечить своих близких всем необходимым. Мы хотели лучшей жизни» [110, с. 67–68].
Нино Бускато: «В то время с нами происходило то же самое. Разве вы не видите, что мы не были профессионалами, что мы практически ничего не зарабатывали? Да, нам выплачивали пособие, но оно было ничтожным. Лично я всегда брал с собой вещи, чтобы хоть немного подзаработать, так что я считаю, что их не за что стыдить. Лучшим в этом деле был Александр Белов» [25].
Тараканов: «Как вообще можно было продать икру за границей? Обычно игроки-соперники уже ждали. Приезжали в отель и забирали, а сами, по-моему, дальше в рестораны продавали. Но бывали случаи, когда банки вспухали – и эта икра становилась никому не нужна. Отели были далеко не всегда шикарные, холодильники не везде» [154].
Марчюлёнис: «Хомичус любил технику, компьютеры, у нас их покупали даже государственные компании. Помню, как я помогал ему привезти в СССР что-то огромное. Я помню видеоплееры, камеры m3 и m5, помню фирму Panasonic. Но для этого нужны были деньги, нужно было ехать в отдаленные места страны, где можно достать доллары. Наверное, другие могут рассказать больше, но примерно так это и работало» [135].
Ерёмин: «Каждый раз, когда мы выезжали за границу, мы думали не только об играх, но и о том, как заработать денег: что купить, что привезти в СССР, что продать. Конечно, сегодняшнему поколению с миллионными контрактами о таких вещах беспокоиться не приходится, а мы пытались заработать чуть больше» [59].
Тихоненко: «Я поехал в Федеративную Республику Германия, помню, это была моя первая поездка. Образ жизни людей за границей был полной неожиданностью. Особенно для меня, я был родом из Казахстана и жил даже не в столице, Алма-Ате, а в деревне. Поэтому, когда я заходил в магазины, я видел там то, что можно было свободно купить. Товары, которых у нас в СССР просто не было» [115].
Тараканов: «В общем, таможня – это дополнительный стресс, который отнял у меня несколько лет карьеры. Первое и самое яркое впечатление о таможне связано с выездом ленинградского ”Спартака“ на игры Кубка кубков в Милан. Проходили таможню, сдавали багаж, его снова возвращали, опять проверяли – и так четыре раза! Потом еще перед вылетом в кабинках досматривали до трусов» [151].
Белостенный: «Не возникало желания остаться за границей? Даже в мыслях такого не было! Хотя, разумеется, мы всегда белой завистью завидовали тем же испанским или итальянским баскетболистам, которые получали по 80–100 тысяч долларов в год» [153].
При выходе на улицу игрокам также приходилось иметь дело с агентами спецслужб, которые неизменно сопровождали их повсюду. Однако мнения по этому поводу расходятся: одни утверждают, что их присутствие очень важно, другие – что оно не имело особого значения.
Менегин: «Когда ты приезжаешь в эти страны, как только выходишь из самолета, то испытываешь странное ощущение, словно не хватает свободы. Чувствовалось, что люди боятся разговаривать друг с другом. Даже когда они приезжали в Европу, с ними был кто-то из партии, человек, который слушал, что они говорят, он был словно шпион в команде. Помню, в 1981 году на Евробаскете в Праге мы жили в одной гостинице с советской командой, и я разговаривал с некоторыми русскими игроками. Мы нормально общались, и тут открылась дверь и вошел один из таких ”шпионов“. Советский спортсмен сразу же сказал мне, чтобы я заткнулся, и мы не разговаривали до тех пор, пока он не вышел из номера.
Еще одна вещь, которая бросалась в глаза, – это то, что они были очень бедны. Каждый раз, когда они приезжали в Италию, они продавали нам все: водку, камеры. Они покупали вещи, а потом продавали их на черном рынке. Было правило: когда «Варезе» приезжал в Москву, за стол платили игроки ЦСКА. А когда ЦСКА приезжал, то – «Варезе». Но в Варезе они предпочитали не ужинать где-то, а экономить деньги, чтобы покупать вещи. Поэтому, когда мы ездили в Москву, мы привозили им джинсы, пластинки… Когда рухнула Берлинская стена и все изменилось, я был очень рад за них, потому что знал, что им пришлось пережить за все это время» [118].
Белостенный: «Перед каждым выездом за границу нам давали инструкции, например, как необходимо вести советскому гражданину. С нами постоянно ездили люди из соответствующих органов. Они следили за нами, абсолютно не маскируясь, хотя и замаскированных, думаю, хватало… Но мы ничем таким и не занимались, общались только с зарубежными спортсменами и только на профессиональные темы» [153].
Нино Бускато: «Я точно помню, что когда надо было с ними поговорить или произвести обмен, рядом всегда был кто-то, кто за ними наблюдал и контролировал их» [25].
Жигилий: «Да, они всегда были с нами, они все знали и направляли нас, будь то игроки клубов или в сборной. Такого человека называли директором экспедиции или как-то так. Однако мы знали, что это люди, которые следят за тем, куда мы ходим, что мы покупаем, что мы делаем. Я бы не сказал, что нам пришлось тяжело, но посудите сами. В 1981 году мы поехали играть с ”Реал Мадридом“ в Испанию незадолго до Нового года. Мы только приехали, 22–23 декабря, заселились в гостиницу, потом сразу пошли на площадку тренироваться. Потом пошли по магазинам, и я потерялся, отстал от команды. Я едва знал пару слов по-английски, что было делать, я обратился к полицейскому: ”Извините, советская сборная, баскетбольная команда, мои друзья, гостиница…“. Он понял, что я заблудился, и отвез меня на стадион ”Реал Мадрид“. Потом меня привезли туда, где мы тренировались. Ну, а когда я приехал, этот директор экспедиции был в ярости. Он стал расспрашивать, где я был. К счастью, меня тогда не наказали» [136].
Валдис Муйжниекс: «В 1956 году перед отъездом за границу все должны были зайти в ЦК в Москве, там по очереди разговаривали с игроками. Там уже всё знали о тебе. Одного спортсмена, чей отец жил за пределами СССР, спросили, будет ли он рад, если у него будет возможность увидеться с отцом за границей. Он ответил ”да“. Это была серьезная ошибка. Мой отец работал на спиртовом заводе и однажды вынес две бутылки водки, спрятанные в брюках. Его поймали, и он получил семь лет тюрьмы – таков был закон. Чтобы решить ситуацию, мама продала все, чтобы дать взятку комиссару, который занимал важный пост в партии. В итоге моему отцу удалось избежать тюрьмы. Что касается меня, то я был тщательно допрошен, потом меня спросили, как это возможно, что отец не сел в тюрьму за свое преступление. Я ответил, что мне очень стыдно за то, что сделал мой отец. В конце разговора этот человек положил мне руку на плечо и сказал: ”Молодец, я вижу, что ты понимаешь серьезность ситуации“. В итоге только четверо из нас, кто был со мной тогда, смогли выехать за границу» [155].
Мышкин: «Сейчас многие говорят о том, что нас сильно контролировали, но иногда это просто преувеличение. КГБ не занимал чью-то сторону, в конце концов, они делали все это для нашей же безопасности. Команда ”Маккаби“ также всегда выезжает в сопровождении агентов службы безопасности, но это не значит, что за ней следят. Это необходимые меры безопасности для предотвращения терактов. Точно так же следили и за нами, но я никогда не слышал чего-то вроде ”тебе туда нельзя“. В наше время многое было по-другому, а такие люди ездили со всеми командами, например, с Болгарией. Но акцент всегда почему-то делается именно на СССР. Рассуждать на эту тему я считаю довольно глупым» [103].
Иван Дворный: «В Америке удивляло все. Мы с открытыми ртами смотрели на машины, людей, магазины. Но за нами все время пристально следили. Чтобы куда-то сходить, надо было писать записки руководителю делегации, в которой мы указывали, куда и зачем направляемся. Еще с нами всегда был сотрудник КГБ. Мы все его видели, но он ни с кем из нас не общался» [123].
Жан Боже: «В те времена говорили, что близко пообщаться с советским игроками практически невозможно, о чем неоднократно писала L’Équipe. Но на самом деле это было только потому, что по-русски почти никто не говорил. Помню, однажды сборная СССР приехала во Францию (я прожил несколько лет в Москве). Вокруг были журналисты из L’Équipe, и советские игроки подошли ко мне поздороваться, что сильно удивило окружающих. Но я должен был быть осторожен, потому что за ними постоянно следили, и им особо нельзя было общаться с иностранцами. Конечно, никто не запрещал им этого напрямую, но советские спортсмены и сами понимали, что это нежелательно. Что касается меня, то, поскольку я работал в посольстве, мне тоже не рекомендовалось заводить с ними дружеские отношения, поэтому обе стороны должны были быть осторожны, но они, конечно, подвергались большему риску, чем я» [152].
Тихоненко: «Это была большая проблема – мы не могли чувствовать себя свободно, даже когда приезжали за границу в составе старшей сборной. С нами всегда ездил член государственных органов, например, из КГБ. Нам советовали ходить по городу группами по два-три человека, в одиночку гулять по городу было нельзя. Так дела обстояли во времена холодной войны, нам строго запрещалось делать такие вещи» [115].
Марчюлёнис: «Всегда была делегация, которая следила за нами. Не в прямом смысле, конечно, но чтобы в целом держать ситуацию под контролем. Вальдемарас (Хомичус) или Йовайша привозили вещи из-за границы, но никто не знал об этом. Сопровождающих нас членов госорганов больше волновали политические вопросы, а не практические» [135].
Ерёмин: «Над нами не было тотального контроля, когда уезжали за границу, покупали и продавали вещи, наслаждались жизнью… Для них самое важное было, чтобы не было плохих поступков и никто не остался за границей… Я не помню, чтобы я гулял по Нью-Йорку, а потом бы мне позвонили: ”Вы были в таком-то и таком-то месте“ – я думаю, что уровень контроля, которому мы подвергались, преувеличен» [59].
Тараканов: «Да, с нами часто ездили чекисты. Мы к ним, конечно, с опаской относились – они же потом писали отчеты о нашем поведении. Для них это было счастье – поехать за границу. Рассказывали нам, что нельзя по магазинам бегать, нельзя икру продавать – а сами первым делом бежали это делать, как только попадали за рубеж» [151].
Жан Боже: «Многие не любят обсуждать это, но члены делегации, не имеющие строгого отношения к баскетболу, всегда сопровождали советских игроков, многие из них были агентами КГБ. В то время я работал переводчиком в L’Équipe. Однажды меня взяли делать репортаж о советской футбольной команде, которая в то время была в турне на Канарских островах. Там я познакомился с игроком, претендовавшим на ”золотую бутсу“, Олегом Протасовым. Он хорошо играл, но был мало известен в капиталистических странах, и мы захотели взять у него интервью. Там же было много моделей, потому что они готовились к выпуску номера, и мы решили организовать совместную фотосессию. Советский футболист с моделями, это выглядело необычно. Я спросил его, не будет ли у него за это неприятностей, и он ответил, что нет. Через три месяца у нас было назначено интервью с Сергеем Бубкой в одном из парижских отелей. Бубка приехал с кем-то из посольства, но нам представили этого человека как переводчика. Я сказал, что у нас нет необходимости в переводчике, но он настоял на том, чтобы остаться. Потом он подошел и спросил нас, кто был организатором фотосессии, показав фотографию советского спортсмена с моделями. Так что да, я бы сказал, что они все контролировали! Вот такая была атмосфера, когда агенты КГБ находились рядом с советской командой. Они всегда смотрели на меня, не понимая, чем я занимаюсь, но им явно это совсем не нравилось» [152].
Есть и еще более сложный и щепетильный вопрос, касающийся так называемых кротов. Дело в том, что КГБ полагался на информаторов, чтобы поддерживать иллюзию своей вездесущности. Как рассказывал Алачачян в одной из предыдущих глав, КГБ пытался завербовать его, чтобы он работал на них, и была это не редкость для секретных служб, желающих использовать в своих целях таких выдающихся спортсменов. За прошедшие годы было множество слухов о том, что игроки таким образом получали надбавку к официальной зарплате.
Жан Боже: «Игроки знали, что в составе команды могли быть информаторы. Например, некоторые сопровождающие члены Госкомспорта: все знали, что у них есть связи в КГБ. Также некоторые из сокомандников могли выступать в роли информаторов. Но поскольку все они занимались контрабандой, то в некое смысле все члены команды были в одной лодке. Было бы совсем по-другому, если бы кто-то планировал бежать из СССР, но пока ты делал то же самое, что и окружающие, ты был в безопасности» [152].
Независимо от того, правда это или нет, одной мысли о том, что товарищ по команде может работать в качестве информатора, было более чем достаточно для того, чтобы следить за своими словами и поступками. Что, в конце концов, и было первоначальной целью КГБ.
Евробаскет 1973 года
Нино Бускато: «Я помню золотой период советского баскетбола, который продлился до 1973 года; однако именно в Барселоне лидирующую позицию заняла Югославия» [25].
Впервые Евробаскет был проведен в Испании в 1973 году, а местом его проведения стали Бадалона и Барселона. Как уже говорилось в предыдущей главе, в составе сборной СССР отсутствовали такие ключевые игроки, как Жармухамедов, Александр Белов и Коркия, а также Дворный. В связи с отсутствием Вольнова и Поливоды Кондрашин взял в команду центрового ленинградского «Спартака» Юрия Павлова, эстонского форварда Яака Салуметса, форварда Евгения Коваленко (рост которого составлял 198 см), а также совсем юного Анатолия Мышкина (19 лет), который был еще далек от своих лучших результатов. Наиболее важным был дебют Валерия Милосердова, талантливого 22-летнего разыгрывающего, отличившегося в победных матчах советской команды на юношеских Евробаскетах 1968 и 1970 годов. Однако он оставался в тени Сергея Белова, с которым у него всегда были непростые отношения.
Мышкин: «Я пришел в девятнадцать лет в команду, где были такие игроки, как Паулаускас, Жармухамедов, Едешко. Представляете, в моем возрасте быть наряду с такими великими игроками, учиться у них» [156].
Сергей Белов: «Все началось с катастрофического залета на таможне. Его результатом ”в сухом остатке“ стала потеря сборной четырех игроков олимпийского состава, трое из которых – A. Белов, А. Жармухамедов и М. Коркия – были лидерами команды. Их дисквалификация дорого обошлась нам в сезоне 73-го, особенно если учесть, что в советском баскетболе продолжалась смена поколений, кульминация которой всегда приходится на первый послеолимпийский год» [98, с. 293].
Саша Гомельский: «В ЦСКА Милосердов всегда играл как разыгрывающий, а Белов – номер 2. Милосердов был талантливым игроком, как Паулаускас или Александр Белов, очень перспективным уже с юношеских лет. Он был быстрым, хорошо бросал издалека и умело обращался с мячом, но у Сергея Белова сложились особые отношения с моим отцом. Милосердову он даже говорил: ”Да, у тебя очень хороший бросок, но я хочу, чтобы ты отдал пас Белову“ [34].
Хотя такие ключевые игроки, как Паулаускас, Сергей Белов, Едешко и Саканделидзе, еще играли, потенциал команды был немного растерян, в основном в игре под кольцом.
Несмотря на это, первый этап не вызвал особых проблем, и советские спортсмены последовательно обыграли Польшу (+21), Чехословакию (+2), Турцию (+26), Израиль (+23) и Румынию (+14). Однако цепочка побед в групповом этапе может ввести в заблуждение, поскольку советская сборная не встречалась с командами, считающимися наиболее опасными. Например, с такими, как бывшие чемпионы Испания, Италия и прежде всего Югославия, которая была успешной в своей группе.
В течение многих лет команду Югославии возглавлял Крешимир Чосич, но на этом Евробаскете появилось огромное количество и новых талантов: разыгрывающий Зоран Славнич, защитник Драган Кичанович, легкий форвард Дражен Далипагич и центровой Желько Ерков. Вслед за ними в команду пришел и новый тренер, Мирко Новосёл, который заменил Ранко Жеравицу. Такое сочетание сильных игроков, а также новый стиль, предложенный тренером, позволили создать прекрасную югославскую команду, которая представляла сильнейшую угрозу для Советского Союза в течение всего десятилетия.
В полуфинале СССР встретился с Испанией, которая, используя преимущество страны-хозяйки, заняла второе место в своей группе. Команда Кондрашина с самого начала вышла вперед и уже в первой половине матча предрешила ход игры (39:28). Однако хозяева (благодаря очкам Бускато и Брабендера), сравняли счет еще до большого перерыва (45:40).
Нино Бускато: «В Интернете есть несколько минут с моими восемью бросками, я не пропустил ни одного бросока! Это была моя предпоследняя игра, и я сделал все, что мог, и максимально выложился» [25].
Паулаускас: «У Испании была поддержка со стороны болельщиков, потому что они играли дома, конечно, это им очень помогло. Кроме того, в составе их команды были американцы – Клиффорд Луйк и Уэйн Брабендер» [56].
После перерыва игра продолжалась в том же духе: СССР лидировал, но так и не добился решающего преимущества. В середине второй половины благодаря очкам Сергея Белова и Паулаускаса команда вышла в отрыв и добилась счета, который казался победным (61:50). Но на этот раз в игру вступил выдающийся Висенте Рамос, который задал бешеный ритм игры. В таких условиях СССР чувствовал себя все более неуютно. Находясь в полной эйфории, Испания вырвалась вперед за четыре минуты до конца матча благодаря безошибочной игре Бускато (70:72). Подопечные Кондрашина не смогли ответить, а Сергей Белов вышел из себя и горячо протестовал против судейских решений.
Очки Рамоса и бросок Эстрады менее чем за минуту до конца матча стали решающими (76:80). Впервые с 1955 года после исторической серии из восьми золотых медалей подряд СССР уступил первое место. В финале Югославия обыграла Испанию и завоевала свой первый континентальный титул. Уэйн Брабендер был признан лучшим игроком, а Белов вошел в пятерку лучших. Несмотря на завоеванную бронзовую медаль потерпеть неудачу и принять поражение было по-настоящему трудно.
Сергей Белов: «Это был первый случай за много лет, когда нашим обидчиком оказалась команда второго эшелона европейского и мирового баскетбола. Несмотря на то что у испанцев на домашнем чемпионате впервые была по-настоящему мощная команда, это поражение было для нас исключительно болезненным <…> Наверное, у любой другой команды, кроме югославов, мы на том чемпионате должны были выигрывать в полуфинале даже в ослабленном составе. Впрочем, если бы это и произошло, серебряные медали все равно стали бы нашим потолком. Обыграть ”югов“ в том году было абсолютной утопией. Они заслуженно стали чемпионами» [98, с. 294].
Чемпионат мира 1974 года
После поражения на Евробаскете в Испании и серебряной медали на Универсиаде в Москве (в составе команды не было Сергея Белова) чемпионат мира в Пуэрто-Рико выглядел для Кондрашина лакмусовой бумажкой. К счастью для него запрет Александра Белова на выезд был отменен, что позволило легендарному игроку вернуться в сборную, хотя Коркия, Дворный и Жармухамедов по-прежнему не имели права покидать страну.
В команду пришел талантливый нападающий киевского «Строителя» Александр Сальников, который был одним из лучших бомбардиров чемпионата СССР. Пришел в команду и центровой из московского «Динамо» Владимир Жигилий, ставший важным элементом внутренней ротации в последующих турнирах. Для полного комплектования команды Кондрашин обратился к одному из своих надежных игроков из ленинградского «Спартака» – разыгрывающему Александру Большакову.
Сергей Белов: «Кондрашин сумел преодолеть коллапс 73-го и сбалансировать состав команды, заполучив в свое распоряжение реабилитированного Александра Белова» [98, с. 299].
Александр Северов (ленинградский тренер): «Петрович взял в состав А. Большакова, федерация была против. Как сказал потом В. П., он его взял на одну игру, чтобы Саня нейтрализовал одного югослава, Славнича. И этот ход был оправдан на 100 %».
Кондрашин: «В Пуэрто-Рико сборная отправилась не в сильнейшем составе. Впрочем, команда все равно подобралась сильная, и к чемпионату мы подготовились хорошо. Учитывая жаркий климат Пуэрто-Рико, много и плодотворно поработали в Сухуми. Там за тренировку игроки меняли по три майки, а, например, Болошев похудел на 7 кг» [62].
Главными соперниками были, конечно же, США и Югославия. Состав второй команды не изменился по сравнению с Евробаскетом в Барселоне. Для американцев же это была прекрасная возможность изменить свое положение после катастрофического проигрыша в Германии. NCАА наконец-то взяла под контроль состав национальной команды. Учитывая, что турнир должен был проходить в Пуэрто-Рико, а также после недавнего провала на Олимпиаде, представленная ими команда явно превосходила ту, что была на предыдущих чемпионатах мира, что в целом было не слишком сложно. В ее составе было несколько ярких представителей университетской лиги, во главе которых стоял Джон Лукас, разыгрывающий, игравший в университете Мэриленда и впоследствии выбранный под первым номером в NBA.
Его партнером на периметре был защитник Лютер Бёрден, еще один бомбардир высокого уровня, а также Гас Джерард, легкий форвард с отличным телосложением, который завершал поистине роскошную внешнюю линию. В зоне уровень был не столь высок, хотя пара Том Босвелл – Рич Келли обеспечивала уверенную игру у кольца.
У руля команды стоял Джин Бартоу, тренер с большим опытом работы на скамейке NCAA, чья команда Memphis State Tigers годом ранее стала финалистом турнира.
Кубок мира состоялся в начале июля, в нем приняли участие четырнадцать команд, Пуэрто-Рико и Югославия прошли квалификацию как хозяева и действующие чемпионы соответственно. Остальные двенадцать участников были разбиты на три группы, по две лучшие из которых выходили в финал, где далее определялись чемпионы и призеры. В первом туре СССР последовательно обыграл Центрально-Африканскую Республику (+92), Бразилию (+19) и Мексику (+15). Бразильские спортсмены были командой, которую нужно было обыграть в группе, но на этот раз они практически не оказали сопротивления, уступив с разгромным счетом 79:60 при выдающихся результатах Сальникова и Паулаускаса (по 19 очков).
Финал начался с реванша в матче с Испанией. Первая половина матча была относительно равной (45:37), но СССР отомстил за неожиданное поражение в прошлом году фантастической игрой во второй половине (100:71). Следующий матч был против Югославии – один из двух финальных матчей, которые им предстояло сыграть.
Болошев: «У югославов была великая команда – Чосич, Кичанович, Далипагич… В следующие несколько лет они выиграли практически все» [62].
Кондрашин: «В отсутствие Жармухамедова и Дворного нам было очень тяжело противостоять югославам под щитами. В результате уже в первом тайме судьи дали Александру Белову 4 фола[74]. После перерыва югославы вели 11 очков, и по лицам некоторых наших игроков я понял, что они смирились с поражением. Лишь благодаря прессингу да индивидуальному мастерству Большакова и Томсона удалось сократить разницу до –3. Как оказалось, эти отыгранные очки стали золотыми[75]» [62].
Поражение в матче с Югославией было тяжелым грузом, но удача улыбнулась команде Кондрашина. СССР легко обыграл Кубу (+20), Пуэрто-Рико (+11) и Канаду (+32). Оставалось только ждать промаха югославов, который в итоге и случился в матче с США (91:88).
Кондрашин: «В предпоследнем туре Югославия уступила США, и сборная СССР получила шанс вернуть себе звание чемпионов мира. Нужно было только выиграть у американцев не меньше четырех очков» [62].
Последний групповой матч был настоящим финалом, в котором СССР и США после скандального матча в Мюнхене вновь решали вопрос о первенстве в баскетболе. Будет ли взят реванш США или произойдет подтверждение лидерства СССР? Одним из самых ярких моментов этой игры стало решение Кондрашина выпустить не типичную стартовую пятерку, в которой наряду с Большаковым, Жигилием и Харченковым были и два Белова.
Американцы вырвались вперед и к середине первой половины вели 30:22, но количество фолов вынудило Бартоу изменить ротацию игроков и схему привычного состава. Воспользовавшись этим, команда Кондрашина сравняла счет в конце первой двадцатиминутки, которая прошла в невероятном темпе (55:55).
Во второй половине матча потрясающий успех Сальникова окончательно склонил чашу весов в сторону советской команды. Американцы совершили 38 фолов, причем стартовая пара игроков была удалена за шесть минут до конца.
Кондрашин: «В последнем матче мы сыграли на 90 процентов своих возможностей, не позволив противнику развернуться. Американцы плохо защищались против дальних бросков, и, конечно, полной неожиданностью для них стала игра Сальникова. Это был его чемпионат. Саша уверенно провел все матчи, а против американцев просто не знал промаха. У Сальникова была очень хорошая, точная рука – не случайно он окончил медицинский институт по специальности хирург» [62].
Болошев: «Против американцев Сальников выдал фантастический матч. Он забрасывал с любого расстояния и набрал 37 очков. А если бы в то время уже существовала 3-очковая линия, то вышло бы не меньше 50!» [62].
Победа со счетом 105:94 принесла СССР золотую медаль. Это было второе золото чемпионата мира для СССР после золота, завоеванного в Уругвае в 1967 году Александр Белов завершил прекрасный во всех отношениях турнир и даже сейчас может без сомнения считаться одним из лучших игроков Старого континента. В качестве награды он был включен в пятерку лучших игроков турнира вместе с Сальниковым, а югослав Кичанович получил титул лучшего игрока. Этой победой Паулаускас прощался со сборной и поставил точку в своей международной карьере, включавшей до семи золотых медалей[76]. Он играл с завидным постоянством: на всех турнирах, в которых он принимал участие, он набирал более десяти очков за игру. СССР был на вершине успеха, выиграв и чемпионат мира, и Олимпийские игры. Однако поражение в матче с Югославией стало предчувствием грядущих изменений. Произошли они очень скоро.