Перед уходом в тайгу Донауров пригласил Щербинина в трактир. Они пили спирт, болтали о всяких пустяках, потому что все важное было обсказано. Андрей отхлебывал из стакана и сердито следил за толстыми пальцами трактирщицы, небрежно ссыпающими в жестяной ящик наперстки золотого песка., горка которого была так же небрежно высыпана старателем на прилавок.
ц Спирта навею шатию! — приказал старатель, обводя рукой завсегдатаев трактира.
Посетители ожили, зашумели, одобрительный гул наполнил трактир.
— С фартом вас, Матвей Максимыч!
— За счастье-удачу, Максимыч!
— Паук, лешак этакой! Все пропьешь, и опять зубы на полку...
Иди прочь, не оглядывайся. Не ворованное, чай, пропиваю!— огрызнулся Матвей Максимович. Он действительно походил на паука кривыми ногами и как бы • вывернутыми в локтях руками. Глубоко запавшие глазки, хищный нос усиливали сходство.
— Что за птица? — спросил Донауров.
— Зряшная личность, но фасон давит,— пояснил Щербинин.—А на золото у него звериный нюх. Елагин и Тюмтюмов на его открытиях разбогатели.
— С таким бы знатоком золото поискать.
— Не советую. Пропьет при нужде и себя и тебя.
Здорово, черт плешивый! — крикнул старатель Щерби*
нину.
.— Здравствуй, Матвей! Все гуляешь?
— Уже неделю, без отдыха, все спустил, что за Кухтуем 'добыл, остался один самородочен. — Паук вытащил из кармана золотого крошечного человечка.
Природа — великая выдумщица — создала своего Мефистофеля.
— Сколько он весит?
— Почитай, полфунта потянет. За бутылку спирта отдам, уж лучше пропить, чем снова Дуньке на пуп швырнуть.
— Что за Дунька?'—спросил Щербинин.
— Приходи на прииск, увидишь. Сначала Дунькин пуп, а потом и Дуньку. Только теперь к ней не подступись, гуляет с Ванькой Елагиным, а нашего брата в упор не видит. С теми только водится, кто ейный пуп золотым песочком обсыпает...
— Ив самом деле обсыпают? — опять спросил Щербинин.
— В очередь стоят, едиоты! Дунька на нашем золоте разжирела, а мы штаны пустыми поясами подтягиваем. Девки, ко-нешно, отрава, но и золотишко — яд сладкий,— с ухмылкой добавил Паук. — Набредешь на какой-нибудь ручеишко, промоешь пару лотков — и от золотого блеска башка кругом, а взвесишь добычу на ладошке — ноги сами в пляс.
Донауров налил Пауку, тот выпил и продолжал, сладострастно причмокивая толстыми губами:
— Застолбил я как-то участок, ничего на нем не росло, кроме крапивы, да шиповник еще торчал, дохлый такой кусточек. Стал бить шурфы — и ни соринки тебе золотой, ни пылинки. В одном месте сажени на полторы в землю зарылся — хоть бы искорка! С горя напился, и стало благостно, и явился Иисус Христос и поманил меня пальчиком. И пошел я за ним по дождю, по грязи. Брел-брел да в собственный шурф и свалился. Отрезвел маленько, воротился в землянку свинья свиньей, в голенищах грязи по ведру. Утречком стал штаны полоскать, а с них золотинки, жирные, будто клопы, так и посыпались. Фунтов пять потом в шурфе взял! — Паук истово перекрестился, и в глазах его появилось угрюмое и сосредоточенное выражение.
Они рассмеялись — Паук от воспоминания, Щербинин от необычности его приключения, Донауров в надежде на свой фарт. Он купил у Паука золотого Мефистофеля.
Утром, до солнца, Андрей с парой груженых якутских лошадок тронулся в путь. Феона провожала его до тропы, вьющейся в береговых травах Кухтуя. На берегу Андрей подал Фе-оне золотую фигурку.
— Пусть этот Мефистофель охраняет тебя от случайностей жизни.
— Береги себя ради нашего будущего. — Феона поцеловала Андрея сперва в лоб, потом в губы.
И отвернулась, чтобы не видел ее слез.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Жизнь на Побережье постоянно сталкивала Илью Щербинина с ссыльными революционерами. Он встречался с социал-демократами, слушал их споры, сам спорил, соглашался с одними, отрицал идеи других, в конце концов воспринял большевизм как учение, близкое ему по духу.
После Февральской революции в Охотске возникла маленькая организация большевиков, преимущественно из ссыльных; из местных жителей членами ее были только Щербинин да Василий Козин, корабельный мастер охотской верфи.
Об Октябрьском перевороте Щербинин, как и полагается радисту, узнал первым и передал эту жгучую новость по радио Камчатке, Чукотке, на Аляску, в Японию. В Охотске сразу же был создан уездный Совет, его председателем стал Щербинин. Немедленно он- объявил о национализации всех частных приисков, но для начала национализировал только прииск, принадлежащий Никифору Тюмтюмову. У Ивана же Елагина и Каролины Буш он конфисковал четыреста фунтов золотого песка и стал самым ненавистным для них человеком.
На прииске Тюмтюмова была создана кооперативная Горная артель: старатели избрали ее председателем Василия Козина — мужика трудолюбивого и сердечного.
В Горную артель повалили рабочие частных приисков, особенно от Ивана Елагина, который славился своим крутым нравом и зверским отношением к людям. Козин принимал всех, кто к нему приходил, но с каждым новичком беседовал долго, обстоятельно.
— Артель не интересуется твоим прошлым, но не потерпит ни скандалов, ни^драк. Если у тебя есть карты — забудь их! Если куришь опий — выбрось его. Если покупаешь у спиртоноса водку будем худить судом рабочей чести. Похабные привычки старателей-частников мы отвергаем. Помни про это...
Каждое утро Козин с лотком и кайлом уходил на поиски новых золотых месторождений, но к съемке возвращался. Производил он эту операцию сам; съемка была для него увлекательным занятием.
Маленьким скребочком Козин старательно снимал с проход-н УШки пески, складывал в лоток и начинял священнодейство-вать. Он погружал лоток в воду и двигал его от себя к себе, скидывая пустую породу. С каждым движением коричневая кашица оседала на дно, лоток послушно и ловко подчинялся напряженным рукам. Уходили последние частицы пустой породы, и лоток расцветал жирным, маслянистым цветом, среди желтых зерен сверкали самородочки в белых рубашечках кварцита, окаймленные пятнами синей глины.
Козин услышал позади вздох и обернулся. Над ним склонился Иосиф Индирский — его помощник по артели.
— Вот это подфартило! — Индирский разворошил пальцами золото. — С удачей, Вася!. Сейчас я костерок вздую...
Козин выложил на жаровню снятое золото, поставил на костер, подсушил, сдул с золотых зерен пепел. Индирский внимательно следил за каждым его движением.
— Все-таки нельзя без охранителей снимать золотишко. У нас народец-то оторви да брось! Ты вот даже не заметил, как я подошел...
— Я верю в людей, Иосиф, иначе на кой черт артель создавали.— Козин покачал на ладони тугой мешочек. — А в золоте артельном моя и твоя часть, кого же нам опасаться?
— Если так, подай мою долю. Вот эту,— Индирский взял тонкий, похожий на смородиновый лист, самородок. — Ишь, будто икона-, рассиянился. Но я шучу. Не надо мне золота, богатство— хорошо, свобода — лучше...
Они возвращались в поселок, еще издали заметив, что у конторы толпятся старатели. В Горную артель приехали Илья Щербинин и купец Софрон Сивцов. Гіри появлении Козина старатели шумно заговорили:
— Уездный Совет в Охотске порушен...
— На Побережье новую власть сковырнули, теперь к нам подбираются...
— Здравствуй, Илья Петрович, и вам привет,— кивнул Козин Сивцову. — По каким делам пожаловали?
— Обстановка на Побережье самая гнусная,— сказал Щербинин.— Контрреволюционный переворот совершен в Петропав-ловске-на-Камчатке, и тамошние новые правители предъявили охотскому Совету ультиматум — самоликвидироваться. У нас нет силы противостоять камчатским правителям и своим богатеям. Что касаемо Горной артели, то вам решать, нужна ли рабочая власть, возвращать ли золотые прииски их прежним владельцам...
— А что скажет Софрон Сивцов? — спросил Козин. -
— Господа старатели! Щербинин говорил сейчас как представитель несуществующего Совета, жители Охотска заменили его Комитетом общественной безопасности. Комитет возвращает хозяевам их прииски. Как его председатель, я требую исполнить это решение,— Сивцов приложил руку к сердцу и отступил в тень.
— Передайте новоявленным правителям и вашим друзьям: Горная артель признает лишь Совет Народных Комиссаров в Москве. Национализированные прииски возвращать не будем, добытое золото не сдадим, а Комитет общественной безопасности покорно просим нас не беспокоить,—отрезал Козин.
Наступила метельная зима, Охотск занесло снегами, рейд забили торосы. Побережье и прииски потеряли всякую связь с Россией, кроме радио. Днем и ночью, Щербинин сидел на стан-
ции, принимая и передавая новости во все концы Северо-Востока, иногда перехватывал радиограммы разных правительств, адресованные Охотскому Комитету общественной безопасности.
А правительств расплодилось на Дальнем Востоке, словно грибов в тайге. Свои правительства были на Камчатке, на Сахалине, в Приморье, Приамурье, хотя адмирал Колчак и называл себя верховным правителем России.
В Приамурье свирепствовал Калмыков, объявивший себя атаманом Уссурийского казачьего войска, в Забайкалье разбойничал Семенов. Про них говорили: если атаман Семенов приказывает убивать, то атаман Калмыков убивает собственноручно.
Весной девятнадцатого года Щербинин получил из Владивостока от болыневиков-подполыциков радиограмму: его предупреждали, что в Охотск назначен новый начальник уезда — колчаковский полковник Виктор Широкий. У полковника большой отряд карателей для усмирения непокорных жителей Побережья, но в отряде есть и тайный эмиссар Сибуралбюро при Центральном Комитете партии большевиков. На этого эмиссара возложена вся ответственность за подготовку восстания против Колчака на Побережье. Владивосток просил Щербинина всячески помогать тайному эмиссару.
О радиограмме Илья Петрович сказал одному Василию Козину.
Белой июньской ночью на охотском рейде бросила якорь шхуна «Михаил»; жители Побережья не подозревали, что с ее приходом круто изменится их жизнь.