— Чего врешь? А радиограмма?
— Самозванец! Тушинский вор!
— Южаков — агент большевиков!
— Сентяпов—правитель спекулянтов!
— Вы принимали радиограмму, Донауров, о назначении Сентяпова уполномоченным Дальневосточной республики? —-на весь зал спросил Южаков.
Все повернулись к Андрею, сидевшему в последнем ряду. Он встал, растерянно, даже испуганно, не зная что ответить.
— Скажи людям правду,— настаивал Южаков.
— О такой радиограмме мне ничего неизвестно. Зато получил я от Камчатского ревкома вот такое распоряжение. — Андрей вынул из кармина и развернул листок: —«Уполномоченный Приморской земской управы Сентяпов от участия в управлении уездом устраняется. За пользование властью, которая отпала, привлечь его к уголовной ответственности...»
— Плевал я на приказы Камчатского ревкома! — рассвирепел Сентяпов. — Вот моя власть! — Он поднял правую руку, растопырил пальцы, сжал в кулак и грохнул им по столешнице.
Вечером Сентяпов посоветовал Индирскому:
— Сокруши Донаурова, не вызывая подозрений, что мстим.
— Я сокрушу его через Феону,— веско ответил Индирский.
В ту же ночь он арестовал отца Поликарпа. Феона кинулась
к Южакову, но вместо него застала Индирского. Он принял ее замкнутый, строгий, застегнутый на официальные* пуговицы формалиста. Феона стала умолять Индирского, чтобы он отдал отца ей на поруки.
— Ну зачем же на поруки? Ежели ваш отец невиновен, выпустим,— наслаждаясь ошеломленным видом Феоны, сказал Индирский.
Выпроводив Феону, он тут же вызвал на допрос отца Поликарпа. Его привела Дунька — Золотой пуп; по совету Елагина, Индирский взял ее на службу.
— Садитесь,— показал Индирский на стул.
Отец Поликарп сел, отбросил длинные волосы, выправил из-под бороды серебряный крест.
— Так, начинайте давать показания. — Индирский с дымящейся папиросой в зубах остановился перед священником.
— Я ни в чем не повинен,— со скорбным достоинством ответил отец Поликарп.
-— Крутитесь не крутитесь, а признаваться придется.
— В чем меня обвиняют?
— Про свою вину сами расскажете. А если будет необходимо, скажу. Всему свое время и место...
— Теперь мое место не только у креста, но и на кресте,—-стоически возразил отец Поликарп. — Господь бог свидетель, что я неповинен.
— Я уже окончил допрос свидетелей. Даже такой свидетель, как бог твой, не нужен.— Индирский щелчком вышвырнул окурок в раскрытую форточку, подсунул пальцы под мышки.— Поп учит меня достоинству, я научу попа откровенности...
Отец Поликарп снова томился в подвале, ожидая, когда его вызовет Индирский. Через день Дунька распахнула дверь.
— На допрос, красавец мой, на допрос, батюшка,— пропела она.
Отец Поликарп опять смотрел мимо Индирского в утреннее окно, освещенное солнцем; морозные цветы на стекле искрились с особенной нежностью. Грязный, нечесаный отец Поликарп как бы весь съежился и сник перед чистеньким Индирским.
— Напиши дочери записку, чтобы взяла на поруки,— сказал Индирский с сердечной улыбкой.
Через час он послал Дуньку за Феоной. Феона пришла встревоженная, печальная, села на стул напротив Индирского и была так близка — протяни руку и прикоснешься, но по-прежнему недоступна.
— Отец написал, что вы согласны отпустить его на поруки. Это очень хорошо с вашей стороны, я не знаю, как отблагода-
рить,— иач'ала Феона, но тут же смолкла, пораженная жарким блеском в глазах Индирского.
— Зато я знаю чем,— развязно и возбужденно ответил Ин-дирский. — Знаю чем! Мне не нужно ни молитв, ни золота, я хочу, мне надо... Неужели ты не догадываешься, что надо мужчине от женщины? — переходя на «ты», спросил он.
Хотя Феона уже поняла, но все еще делала вид, что не понимает, чего хочет Иидирский.
— Если любишь отца, докажи свою любовь. Ты же умница, понимаешь все. Понимаешь ведь, а? Все останется между нами, ни одна душа не узнает про это,— шептал Индирский, подходя к Феоне и кладя ей на плечи дрожавшие пальцы.
Феона наклонилась вперед, пряча в ладонях покрасневшее от обиды, возмущения, гнева, страха лицо. «Боже мой! Что делать? Ценой измены Андрею я должна спасти отца? Что дороже— его жизнь или моя честь?»
Индирский приподнимал за плечи Феону, и она автоматически следовала его усилиям. Он провел ее из кабинета в угловую комнату-спаленку, правой рукой снял дошку, левой опустил плотную штору.
...Феона обессиленно поправляла спутанные волосы, Индирский, торжествуя победу, стоял у окна. «Надо сдержать свое слово. Против попа все равно нет никаких улик, а я сокрушил Донаурова». Он приоткрыл дверь, позвал:'
— Эй, Дуня! Где ты там, Дуняша?
— Я хотела сказать, но вы были заняты... У нас неприятное происшествие,— испуганно затараторила вбежавшая Дунька.
— Приведи сюда арестанта священника.
— Его-то и нетучки...
— Как это нету? Где арестованный?
— Они померли утречком. Сердечко не выдержало...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Пора кончать с Сентяповым, а заодно и с'Елагиным. Пока они в силе, Советам на Побережье не существовать. Для руководства восстанием предлагаю создать ревком,— говорил Южаков.
— Нас слишком мало для успеха восстания,— осторожно возразил Индирский.
— Их тоже не очень много. С приисков придет партизанский отряд, и мы кинем его против елагинцев.
— Кто арестует Сентяпова? — спросил Щербинин.
— Индирскому поручим это дело.
— Ваше решение — закон для меня, но обеспокоен одним обстоятельством,— торопливо заговорил Индирский. — Мы все еще не знаем, кому подчиняемся: Камчатскому ли ревкому, правительству ли Дальневосточной республики, или же якутским
большевикам. Потому-то наша акция может принести больше вреда, чем пользы, японцы используют это как предлог для нападения. Одним словом, задуманный мятеж выпадает из хода революционного процесса...
— Прежде всего у нас не мятеж, а восстание, разница принципиальная. А в ДВР правят большевики, и наше восстание не противоречит общему ходу революционного процесса,— твердо сказал Южаков.
— Когда же начнем?— опять с вкрадчивой осторожностью Г спросил Индирский.
— В ночь на восемнадцатое апреля...
— Значит, послезавтра. Ночью я арестую не только Сентя-пова, но и всех его помощников. Как быть с Дугласом Блейдом?
— Американца не трогай. Бери только отпетых контрреволюционеров. Кстати, Донауров жаловался на незаконный арест его тестя. Арестовать, дескать, арестовали, а никаких обвинений попу не предъявляют. Кто его арестовал?
У Индирского похолодело сердце: он не посмел доложить, что отец Поликарп скончался. А если Южаков еще узнает о его насилии над Феоной!..
— Мятеж начинается сегодня ночью. Мятежниками командует Южаков, он же председатель только что созданного ревкома. Утром из тайги подойдут партизаны, теперь у большевиков подавляющее превосходство в силах,— беспокойно оглядываясь, говорил Индирский.
— Так что же делать? Что делать? — запричитал Сентяпов. — Я могу незаметно уйти из города? Не схватят мятежники?
— Ступай якобы на охоту. На берегу Кухтуя тебя будет ждать Дунька и отвезет в Булгино.
Индирский заглянул к себе, наказал Дуньке, в каком месте ждать ей Сентяпова, и присел к столу в нерешительном раздумье.
«Чем объясню смерть попа, как опровергну жалобу Феоны?..»
В дверь постучали, Индирский открыл. В кабинет вошел Козин.
— Что тебе надо? — сухо спросил Индирский.
— Зовет по срочному делу Южаков,— тоже сухо ответил Козин и тут же исчез.
Встревоженный Индирский спрятал наган за пазуху, вышел на улицу. С моря дул пронзительный ветер, черная завеса тьмы рассекалась летящими полосами снега.
Едва перешагнув порог ревкома, Индирский увидел Феону, потом Щербинина, Южакова и Козина, прислонившегося к стене. «Почему здесь Феона? Неужели пожаловалась?» Индирский сунул руку за пазуху.
— Явился по вашему приказанию,— начал он, обращаясь к Южакову.
— Именем революции ты арестован! — крикнул Южаков, вставая. — Оружие на стол, подлец!..
Индирский выхватил наган, молниеносным ударом сбил висячую керосиновую лампу и, стреляя наугад, выскочил на улицу.
Ревком напасть на Булгино не решился: предупрежденные Индирским, елагинцы приготовились к обороне, а сил для решающего штурма у партизан по-прежнему недоставало.
В начале мая в ревком явился иссушенный голодом и долгой таежной дорогой охотник. Пошатываясь, прошел он от двери до стола и рухнул на скамью. Южаков кинулся было к нему, но охотник, путая русские слова с якутскими, сказал:
Я проводник Джергэ — привел из Якутска отряд кому-нисимов охотскому собискей ревэикому 1 . Неподалеку от Охотска на нас напали белые...
Два месяца шел отряд, но на Кухтуе его заметил Матвейка Паук, промышлявший в тайге белку. Он-то и сообщил о приближении красных. Елагин устроил засаду, и перебил почти всех бойцов.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Море было беспредельным и синим, воздух влажным и звучным, но Андрей не замечал утренних красок, внимание его приковал силуэт японского крейсера, выраставшего из воды медленно, но непреклонно.
Несмотря на ранний час, жители высыпали на берег: первые корабли Охотск всегда ждал как престольного праздника. На этот раз радость ожидания сменилась тревогой: крейсер бросил якорь и навел орудия на городок.
Напрасно Южаков разглядывал крейсер: на палубах было пустынно, обессиленно висел флаг с восходящим солнцем островной империи.
— Вот ведь душемотатели! Сидят по каютам, а пушками пугают. Как называется крейсер? — спросил Южаков.
— «Ибараги»,— ответил Андрей.
— Что это такое?
— Не знаю.
От «Ибараги» отчалила шлюпка с двумя парламентерами: они пригласили представителей городской власти на крейсер. На переговоры отправились Илья Щербинин и Василий Козин.
Все оказалось необычным на японском крейсере: перед кают-кампанией пришлось снять сапоги и надеть матерчатые туфли и потом много кланяться, отвечая на поклоны командира