Прошу всех к столу, господа! За столом легче извиняться и проще извинять,—радужно взблеснул очками Блейд.
Гости повалили из библиотеки.
Хоч У побеседовать с вами конфиденциально,—начал бы-ло Куликовский, беря Бочкарева под локоть.
Даже слова такого мудреного не знаю. Дипломатических выкрутасов не люблю, но понимаю одно: кого все боятся — тому' нечего бояться. После рюмочки-другой потолкуем без секретов.
Елагин отвел Куликовского в сторону, предупредил:
Ничего не говорите о целях вашей поездки, Бочкарев может обидеться: он ведь корчит из себя полярного Наполеона, а вы ищете новых полководцев для какого-то дикарского^ восстания. Обидеться может, уязвленное самолюбие дураков — опасная вещь...
668 .,
/
Феона впервые близко разглядывала Бочкарева; не нравились ей в этом человеке и толстые губы, и серые волосы над низким лбом, и судачьи глаза. Бесцеремонный голос есаула действовал на нее как удар хлыста.
Банкет начался тостом Дугласа Блейда:
— Американский Запад охвачен лихорадочным интересом к русскому Востоку. Из Америки идут корабли в Анадырь, Петропавловск, Охотск, чтобы предложить помощь таежным аборигенам, их защитникам от красного рабства. Среди самых бескорыстных друзей особняком стоит имя Олафа Свенсона, шведа, ставшего американцем, а теперь становящегося сказочным викингом России. Но если вчера Олаф Свенсон помогал русскому Северу в полном одиночестве, то сегодня его поддерживает сила господина Бочкарева — храброго представителя приморских правителей Меркуловых. Я рад подчеркнуть этот факт дружбы булатного меча и червонного золота...
Бочкарев, сбычившись, слушал Дугласа Блейда.
— Дружба эта приносит невиданные плоды. Фирма «Олаф Свенсон» разрабатывает планы преображения русского Севера. Мы желаем построить крупный морской порт в Охотске, железную дорогу между Аяиом и Якутском. Мечтаем о грандиозной по масштабам добыче золота, железных руд, якутского леса. Дух захватывает, когда я вижу все это наяву. Олаф Свенсон достойно использует возможности, предоставленные ему мистером Бочкаревым,— закончил Блейд.
Бочкарев слушал похвалы, пил коньяк, но не пьянел и так взглядывал на Феону, что она невольно краснела и зябко поводила плечами. Бочкарев, расплескивая коньяк из рюмки на свой мундир, поднялся со стула.
— Я человек простой, говорить не умею, ежели что и брякну невпопад, то извиняйте. Приморские правители братья Меркуловы— мои друзья и благодетели — послали меня отобрать у красных побережье океана. И я это делаю. Иногда меня упреждают: такой-то и сякой-то еще не красный — он еще розовый, а мне все равно. Порозовел? Становись к стенке, подлец! И про меня пущают слушки, что я тигр лютый — рву, вешаю людей. Запираться не стану, тяжел на руку, беру за горло интел-лигентиков поганых. Ходит по моим пятам слушок, что в паровозной топке сжег красного комиссара Лазо. Да, сжег! На станции Муравьев-Амурский, на реке Хор, сжег, но то ведь одна половина правды. Вторую-то знаете?
Феона нервно перебирала конец скатерти, кровь отхлынула от ее лица, и оно посерело, будто сразу состарилось, в глазах .зажегся злой зеленый свет. «Господи, и этот палач так спокойно рассуждает о своих злодеяниях?»
— На реке Хор красные партизаны расстреляли наших офицеров. Вот я и отомстил. Я правды не боюсь,— повторил Бочкарев,— но правду можно повертывать так и эдак. Ежели по
правде рассуждать, то надо признаться — комиссара Иванова, что приказал офицеров убивать, партизаны расстреляли. Как врага своей идеи прикончили, а я всего лишь мститель. Мне награда положена...
Феона вскочила и выкрикнула в неожиданном порыве бешенства:
— Вот негодяй, он еще и похваляется!..
— Замолчи, шлюха! Твое дело юбку задирать, а не чесать языком,— рассвирепел Бочкарев.
— Ах ты кат!— рванулась к Бочкареву Феона.— Я подлые твои глаза выцарапаю...
Елагин, ухватив ее за руку, придержал около себя.
— Можно пристрелить тебя, можно на потеху казакам отдать. Пожалуй, отдам. У кого есть желание? — спросил, поворачиваясь из стороны в стррону, Бочкарев.
— Да, есть! — громко сказал Елагин. — Пошли со мной. — И потапугл Феону из овального зала.
В дверях они столкнулись с радистом «Мазатлана». Поискав глазами Дугласа Блейда, радист объявил:
— Перехвачена важная радиограмма, сэр...
— Что в ней, объявляй! — приказал Бочкарев, не дожидаясь согласия Дугласа Блейда.
— Во Владивостоке свергнуто правительство братьев Меркуловых. Правители бежали в Японию. Власть перешла в руки генерала Дитерихса...
Феона с порога повернулась к оцепеневшему Бочкареву и показала кукиш:
На-ка выкуси! Теперь тебя, ката, вздернут на первой попавшейся мачте!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда-нибудь русский писатель, равный, быть может, по дарованию Льву Толстому, напишет о гражданской войне новую эпопею.
Он исследует, изучит, осмыслит, воссоздаст исторические события во всей их величественной объемности, неповторимом блеске, социальной глубинности, вечном, непреходящем значении для человечества.
Воскресит характеры красных и белых полководцев, политических деятелей разных партий, борьбу идей и страстей.
Нарисует картины сражений, героических походов, панических отступлений, гибели во славу -идеи одних и постыдной смерти ради собственного блага — других.
Расскажет об умирающих с голоду в местах, полных изобилия, о сожженных дотла городах, полях, политых кровью, о чьих-то несбывшихся надеждах, неожиданных свершениях.
670
. . *<
Раскроет трусость, измену, предательство, и ловцов личной удачи, и интриганов политической мысли, заговорщиков, Что под личиной радетелей за счастье народное думали только о своем праве на власть.
Извлечет из архивных досье удивительные истории, невероятные события, документы, похожие на незаконченные поэмы поэтов, бравших перо в самые напряженные часы своей борьбы и вдохновения.
И тогда-то снова предстанут события и люди революции в исторической масштабности, обусловленной веком двадцатым...
'
Михаил Константинович Дитерихс начал свою карьеру пажом императрицы и восходил по лестнице успеха легко и уверенно. Потомок обрусевшего немецкого барона, он был монархистом большим, чем сам монарх, и не мог вообразить иной формы правления в России, кроме монархической.
С юности Дитерихс увлекался религиозным мистицизмом, увлечение наложило свою печать на всю его жизнь и деятельность. Он верил в непосредственное общение человека с богом, в религиозные чудеса, таинственные культовые обряды. Сверхъестественное и сверхчувственное восприятие жизни, смерти, реального и ирреального мира переплетались у него с религиозным ханжеством и аристократическим презрением к простому человеку. В дни перед расстрелом Романовых он жил в Екатеринбурге затаившись, не привлекая к себе внимания. Когда дивизия горных стрелков князя Голицына заняла город, Дитерихс вынырнул из своего невольного небытия.
С помощью офицеров контрразведки он вылавливал участников расстрела царской семьи, в его руках оказались протоколы допросов, свидетельские показания, полицейские рапорта, документы екатеринбургской Чека, царские реликвии — иконы, хоругви, кресты, дароносицы, библии, молитвенники. Все это генерал возил с собой, с ними прибыл в Омск, к новому верховному правителю России.
Адмирал Колчак встретил Дитерихса как человека своего круга, оба болели монархической идеей, только Дитерихс мечтал восстановить дом Романовых, Колчак же думал о новой русской династии. Он назначил Дитерихса начальником военного штаба, и тот сразу придал своей деятельности религиозный характер. Генерал формировал мусульманские отряды под знаменем Газавата — священной войны с неверными, из сибирских казаков создавал добровольческие полки имени Иисуса Христа и девы Марии.
Девятнадцатый год был годом возвышения и падения верховного правителя. Возвышаясь, Колчак поднимал с собой и Дитерихса, наконец даже назначил его главнокомандующим всеми своими войсками.
После разгрома белого движения в Сибири и гибели Колчака генерал Дитерихс бежал в Харбин.
В Харбине Дитерихс завязал дружеские связи с японским консулом Яманучи. В дни их встреч Яманучи, после улыбчивых поклонов, повторял одну и ту же фразу:
— Генерал, вы слишком значительны, чтобы находиться в тени.
Весенним вечером двадцать второго года консул пригласил Дитерихса и от имени японских оккупационных войск во Владивостоке предложил возглавить новое белогвардейское правительство.
— А братья Меркуловы? — не показывая своей радости, спросил Дитерихс.
— Не будем вспоминать о Меркуловых. Они сгнили на корню. Ваше имя, генерал,— боевое знамя, под которым можно собрать серьезные силы.
Дитерихс принял предложение.
Правители Меркуловы были свергнуты, главой нового и последнего белого правительства стал Дитерихс.
...В летний полдень над бухтой Золотой Рог плыли малиновые перезвоны колоколов, на Светланской — главной улице города— кипел, колыхался озаренный иконами, крестами, хоругвями, ризами человеческий поток. Золотые архиепископы, серебряные архиереи, чернорясное монашье воинство занимали несколько рядов пышной процессии. Впереди шествовал высокий худой старик, выбритый до синевы. Был он в тяжеловесной одежде времен царя Михаила Романова, шагал, четко печатая шаг, боярская одежда не могла укрыть его военную выправку — генерал Дитерихс вел за собой русских дворян, казачьих атаманов, каппелевских и семеновских офицеров, дам высшего света, отставных урядников, бежавших жандармов, капиталистов, лабазников. Осколки разбитого вдребезги привилегированного общества шли на открытие Земского собора.
Земский собор, созванный в городе, на берегу бухты Золотой Рог, должен был восстановить на русском престоле династию Романовых. Военные оркестры играли «Боже, царя храни», цвели женские наряды, чернели фраки, взблескивали погоны, даже небо над городом напоминало сизый бархат театрально