го занавеса.
Петр Андреевич Куликовский из окна гостиницы следил за пышной процессией и грустно вздыхал — ему казалось невозможным восстанавливать на Руси погибшую монархию, и оперная чертовщина, затеянная Дитерихсом, раздражала.
Куликовский, Дуглас Блейд, Боренька Соловьев, якутские компрадоры Попов и Никифоров уже второй день жили во Владивостоке. Блейд и Боренька с утра до полуночи пропадали в городе, купцы пили водку в своих номерами Куликовский находился в полном одиночестве. Он заказал визитные карточки
на русском, английском, французском языках: «П. А. Куликовский— губернатор Якутской провинции».
Явился Дуглас Блейд и шумно объявил — назавтра они приглашены к генералу Дитернхсу.
— Земский собор провозгласил восстановление дома Романовых на престоле и предложил корону вдовствующей императрице Марии Федоровне. В случае ее отказа намечен в цари великий князь Николай Николаевич, пока же до приезда во Владивосток нового монарха Земский собор избрал главой русского государства Михаила Константиновича Дитерихса. К сожалению, мы опоздали и не смогли попасть на открытие собора.
— Да, да, опоздали! Жаль, конечно, но мне, пожалуй, было бы неприлично присутствовать при возрождении монархии. Я же, как социал-революционер, боролся с царизмом. А где наш Боренька?—Куликовский поспешно накинул носовой платок на открытки, которыми он только что сладострастно любовался.
Блейд безнадежно махнул рукой.
— Дорвался Боренька до вина, до карт, затянул и меня в какой-то притон. Курят опиум, пьют отвратительную водку, на столе кучи денег и карты. Я ретировался, но Боренька там как рыба в воде.
— Пожалуй, он нам и не нужен, без него встретимся с кем надобно,—согласился Петр Андреевич.— А доброе дело сделали— вывезли из таежной глухомани русского аристократа. Отсюда ему пути за границу открыты, пусть там порезвится.
— Компрадоры водку пьют? — осведомился Блейд.
— Беспробудно...
Блейд позвонил, вбежала горничная.
— В соседнем номере пьянствуют два якута. Приведите их в божеский вид.
Они сидели друг против друга — монархист и эсер, религиозный фанатик и безбожник, самозваный приамурский воевода и самозваный губернатор Якутской провинции.
Всему свое время и время всякой вещи под небом. Время
рождаться и время умирать. Время любить и время ненавидеть, время воине и время миру,— цитировал на память Библию Ди-терихс, и морщины разглаживались на узком лице, и вдохновение расширяло зрачки выцветших глаз.
Петр Андреевич, давно не читавший древней книги, с большим интересом прислушивался к образному ее стилю, внутреннему движению во фразах, плавному ритму, вызывающему ответные ассоциации. Волновала его й словесная канва, расшитая цветами изречений.
— Всему свое время. Время войне и время миру. И время ненавидеть...— повторил Дитерихс. — Мы слишком слабо ненавидели большевиков, не сумели объявить им истребительную войну, и вот печальные результаты. От них не спасли нас ни
22 А. Алдан-Семенов
царская армия, ни республика Керенского, ни диктатура Колчака.
— Припомнилась мне легенда о Христе, который, босой, исходил святую Русь, благословляя ее на подвиги во славу православной церкви. Не было ли это церковное утешительство трагической ошибкой? Постоянно напоминая о боге, церковь забыла о дьяволе, и вот по тем дорогам, что исходил Христос, теперь со свистом да с гиканьем носится дьявол, — сказал Куликовский.
— Да, это ошибка! Страшная, но все же поправимая ошибка,— умиленно согласился Дитерихс.
— Библия, по-моему, сильна тем, что она — история возвышения и гибели многих народов,—сказал Петр Андреевич.
Вы смотрите на Библию как на художественный памятник человеческой истории, а я —как на слово божие. Вот вы говорите о Христе, что он ходил по Руси, благословляя на подвиги. А ведь в этой легенде спрятаны ключи нашей победы! Да, да, Петр Андреевич! Пришло время, и русский мужик спасет нас от гибели, ибо душу его не отравили ни западные демократы, ни русские комиссары. Они, развязавшие политические страсти в горожанине, не успели еще добраться до мужика. Теперь я исправлю страшную нашу ошибку и меч возмездия вкладываю в руки мужичка русского. Я вызываю православную старину к жизни и борьбе, ибо сильна она верой своей. Вот почему я назвал себя воеводой, полки русские переименовал в земские рати и объявил крестовый поход на Москву.
— О, это прекрасно и мудро — опереться на русского православного мужика! Но что же решите по поводу просьбы таежных народностей? — деликатно напомнил Куликовский.
— Благословляю вас на победоносную войну с большевиками! Буду надеяться, очистите тайгу от плевел дьяволовых. Как средневековые рыцари шли на освобождение Иерусалима и гроба господня, так и вам надобно пройти снежные пустыни и лесные дебри, чтобы восстановить престол царя небесного и царя земного на Руси...
— Благодарю, ваше превосходительство, но инородцы ждут помощи. У них есть деньги — нет оружия, есть солдаты — нет полководцев.
Японцы обещали дать оружие и не поскупятся. Дадут и морские суда, чтобы перебросить отряды добровольцев. Из своего фонда выделю двадцать тысяч золотых рублей, и, уверен, раскошелятся американские коммерсанты. Вас утверждаю губернатором Якутской провинции, а вот полководцев лишних у меня нет. Генерал Молчанов, генерал Смолин, генерал Бородин заняты московским походом, а других, достойных вашего дела, не имею. Впрочем, постойте. — Дитерихс откинулся на спинку стула, наморщил лоб, вспоминая: — Есть такой генерал...
— Кто он? Имя его? —встрепенулся Куликовский.
— Анатолий Николаевич Пепеляев. Живет в Харбине.
— Сибири хорошо знакомо это громкое имя,— подхватил Петр Андреевич.
— Генерал томится в Харбине в ожидании серьезного дела. Поезжайте к нему, возможно, соблазнится вашим предложением. Я же черкну письмецо старому другу.
— Очень славно, ваше превосходительство! Еду к генералу Пепеляеву...
— Да благословит вас бог!
Петр Андреевич вернулся в гостиницу, заглянул в купеческий номер. Попов и Никифоров опохмелялись.
— Хватит пить, уезжаем в Харбин к генералу Пепеляеву.
— О-о! — в один голос воскликнули Попов и Никифоров.—■ Генерал Пепеляев — большой генерал, с ним мы всю тайгу вверх дном опрокинем.
— Передайте генералу Пепеляеву, что наша фирма не пожалеет денег для военной экспедиции на Побережье. С нетерпением ждем его приезда во Владивосток. Счастливого пути и большого успеха,— провожал Блейд своих охотских друзей на вокзале.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Харбин захлестывался потоками беженцев, а среди них— 1 дворяне, купцы, священники, офицеры, командиры и солдаты Сибирской армии, которой еще совсем недавно командовал генерал Пепеляев. Бок о бок с князьями Голицыными, Кропоткиными, Ухтомскими, царскими сенаторами, миллионерами, шулерами, сутенерами прозябали обманутые колчаковцами рабочие Ижевского, Боткинского заводов, вятские, казанские, уфимские мужики. Они бродили в поисках случайного заработка, терзаемые все той же мыслью о работе. Чего-то ждали, на что-то надеялись, казалось им — явится кто-то, власть и силу имеющий, и позовет их в поход. Но генералы жили тихо, окончательно покорившись свирепой судьбе.
Правда, покорились не все. Был один генерал, беспокойно мечтавший о новом русском походе. Каждое утро Пепеляев, грузный не по возрасту, пристукивая суковатой палкой, шагал по бульварам с выражением ожидания на лице. Как и офицеры, генерал надеялся и ждал, что кто-то позовет его на последний подвиг во имя России. Генералу постоянно казалось: вот если бы он встал во главе хоть небольшого отряда, то этот отряд рос бы, как снежный ком, потом обратился в лавину и пронесся от Харбина до Урала, все сокрушая на своем пути.
Пепеляев был сторонником областничества и мечтал о своей Сибирской республике с сохранением крестьянского патриархального уклада жизни.
Бывшие русские аристократы и царские сановники, осевшие в Харбине, чуждались Пепеляева, его пренебрежительно
22
называли «розовым демократом», расшатавшим белую идею едином, неделимой России. Пепеляеву ставили в вину его областничество: ведь он всем говорил, что необходимо отколоть Сибирь от России и сделать самостоятельной.
После прогулки генерал садился за чтение «Записок белогвардейца», переданных ему автором — бароном Будбергом. Барон—царский генерал и бывший военный министр Колчака — был старым другом Пепеляева. Желчные записки барона Пепеляев читал с упоением: все, о чем писал Будберг, было знакомо, во многих событиях он участвовал лично, это придавало особый привкус чтению.
" К тебе какие-то люди, Анатоль,— сказала жена, приоткрывая дверь кабинета.
— Люди? Знакомые?
— Я их не знаю. Какой-то старик и двое мужчин, не то буряты, не то татары. ’ }
Пепеляев отложил рукопись, открыл входную дверь, пригласил гостей в кабинет.
Мы из Владивостока, от его превосходительства воеводы Приамурского края Михаила Константиновича Дитерихса. Я губернатор Якутской провинции Куликовский, это Семен Попов и Гавриил Никифоров —представители якутского народа,—сразу заговорил Петр Андреевич.
Через полчаса хозяин и гости уже беседовали как давнишние приятели. Петр Андреевич рассказал о крестном ходе монархистов на улицах Владивостока, о генерале Дитерихсе, в одеждах русского боярина открывшем Земский собор, о переименовании полков в земские рати и московском походе.
Дитерихс и при Колчаке создавал полки имени Иисуса Христа да магометанские священные отряды. Возил с собой "походную церковь; ее, к слову сказать, красные захватили где-то под Курганом,— вспоминал Пепеляев, а сам думал о причинах появления Куликовского в Харбине: «Что-то, видно, передал с ним Дитерихс?»
^ Воевода принял меня незамедлительно, подтвердил мое гуоернаторство. Еще сказал: если в Якутии есть губернатор, то нужен и полководец, который освободил бы край, и назвал ваше имя, господин генерал. И вот мы у вас...