Ради чего совершали ваши разбойники свои гнусности над человеком? — спросил он. ^
— Я хорошо платил. Золота не жалел, разрешал и грабить население, а это всегда возбуждает жестокие чувства.
1 — Как же вы справлялись с ордой, не признающей ни ко* мандиров, ни дисциплины?
— Нарушителей моих приказов сажал на кол, сжигал живьем перед строем. Иногда выгонял голыми на мороз или заставлял лежать на горячих железных листах. При такой строгости как не быть дисциплине? Отменная дисциплина была.
— Вас самого надо бы посадить на кол, Роман Унгерн фон Штернберг,— сказал Уборевич.
Он вышел пз-за стола, заглянул в окно. Унгерн сидел, вжав голову в -плечи, и больше походил на мертвеца, чем на живого. «Контрреволюция не знает пощады не только для нас — ее врагов, но и для своих защитников. Во имя дисциплины и послушания контрреволюция сажает своих солдат на кол, сжигает живьем. До такой подлости опускались только инквизиторы средневековья».
Уборевич позвонил, вошел адъютант.
— Уведите арестованного,— приказал он и распахнул окно. Почудилось ему, даже воздух в кабинете пропитан запахами крови и дымом костров, на которых сжигали людей.
Барон Унгерн был расстрелян, но шайки его продолжали бесчинствовать. Только через год Уборевичу удалось покончить с ними.
В двадцать втором году Уборевич был назначен главкомом Народно-революционной армии и военным министром Дальневосточной республики.
В те дни он вступил в двадцать шестую весну своей жизни.
Пасмурным сентябрьским утром командир Особой ударной группы войск Степан Вострецов был вызван к главкому.
Сорокалетний кузнец Вострецов был талантливым и отчаянно смелым командиром. В последние годы ему везло: в Восточном походе против Колчака его учил искусству побеждать командарм Тухачевский, с ним он совершил и Польский поход. А теперь вот Уборевич, его победы были хорошо знакомы Во* стрецову.
Уборевич показал глазами на стул и, как бы продолжая начатый разговор, спросил:
— Читал, как нашу Дальневосточную республику расхваливает наша же газета? Нет? Ну так послушай. «Россию можно сравнить с орехом. Ядро — Москва, Приморье — скорлупа. Скорлупе приходится терпеть сырость, и жар, и вражеские удары, защищая ядро. Дальневосточная республика переносит всяческие лишения, но защищает Россию от японских интервентов и белогвардейских шаек». Вот златоусты! Орех, ядро, скорлупа и все — пустопорожние слова. Не терплю пустой болтовни, мелкого слова. Настоящее слово, Степан, не бывает пустопо-
рѳжним, народ говорит: словами лечат — словами и калечат. Вот как писал командарм Блюхер генералу Молчанову перед штурмом Волочаевки: «Какое солнце предпочитаете вы видеть на Дальнем Востоке? То ли, которое красуется на японском флаге, или восходящее солнце новой русской государственности? Какая участь вам более нравится — Колчака, Врангеля или Унгерна? Или жребий честного гражданина своей революционной Родины?..»
— Каждое слово продумано и взвешено,— похвалил Вострецов. — Такие слова убеждают...
Не всегда и не всех. Обращение Блюхера воздействовало на белых солдат сильнее, чем на генерала Молчанова. С этим обращением бойцы переходили на нашу сторону под Волочаев-кои, но генерал предпочитал бой разумному слову.
— Молчанов-то был разбит под Волочаевкой.
Разбит, но не добит. Добивать Молчанова, как и Дите-рихса, придется нам, ответил Уборевич, кладя руку на плечо Вострецова.
Они стояли друг перед другом — невысокий, хрупкий, с тонким бледным лицом главком и длинный, жилистый комдив. Первый обладал математическим складом ума и волей, другой — житейским опытом и силой.
Дитерихс уверен в полной неприступности Спасска,— снова заговорил Уборевич, —В припадке классового бешенства воевода расстреливает рабочих, в свои земские рати насильно загоняет мужчин, схваченных на улицах или в кабаках. Его земские рати всего лишь разношерстные толпы: достаточно одного поражения, и они побегут. Этот удар должны нанести мы.— Уборевич снял пенсне, и выражение детской изумленно-сти появилось в его серых с голубоватым отливом глазах.— Дитерихс затеял сзой крестовый поход на Москву без подготовки. Ему снятся легкие победы на всем пути от Владивостока до Москвы...
Лиса-и во сне ворон ощипывает,— умехнулся Вострецов.
Уборевич раздвинул шторы. В окне зазеленели округлые уссурийские сопки, рассеянный свет сизой пеленой покрывал их,-
Надо собрать командиров, я хочу поговорить с ними — сказал он.
Командиры сошлись в просторном сарае. Среди рослых здоровяков главком казался подростком, зато пронзительные глаза пытливо прощупывали из-под круглых стекол пенсне каждого и как бы оценивали, на что тот или иной человек способен.
Я хочу вам напомнить, что необученная армия — всего лишь толпа. Как превратить толпу в боеспособную армию? В армию победоносную? Воля к победе — это не физическое а психологическое состояние, на воспитание духа и воли к победе в народоармейцах должны вы обращать все внимание,— начал главком сухим отчужденным тоном,— а воспитание духа заклю-
чено в_ политической сознательности, в военных знаниях бойцов, но дух необходимо облечь в материю. Для этого есть у нас удивительный материал — революционные идеи, каких не знал мир. Каждый народоармеец должен понимать идеи, за которые он борется. И еще единая мысль и единая воля, господство вашей инициативы, принцип частной победы имеют чрезвычайное значение. Что такое принцип частной победы? Очень важно разбить противника на одном из участков его обороны, когда во враждебной армии, как в живом организме, начинается упадок воли, веры в свои силы, в свой успех. У солдат, даже не пострадавших в бою, зарождается опасное чувство поражения...
Главком прошелся вдоль полукруга командиров, пытливо из-под пенсне оглядев каждого. Командиры тоже поглядывали на него, но почтительно, с сознанием превосходства его интеллекта. Мысли главкома и его манера выражать их прельщали командиров своей новизной и свежестью.
— Есть еще один военный принцип,— продолжал главком.— Принцип внезапности наступления. Эта внезапность достигается скрытностью передвижения войск, неожиданностью удара, быстротой его развития, искусным и ловким маневром, стремительностью натиска, разложением вражеского тыла, наконец. Все, о чем я говорю, уместно в лекции о военной науке в более спокойные времена, а мы — на марше. Что поделаешь, если нам надо воевать и учиться военному искусству одновременно. Итак, товарищи, завтра Ударная группа Вострецова начнет штурм Спасского укрепленного района. Японцы и Дитерихс уверены в его несокрушимости, мы — в его падении. Спасск для нас — ворота в Приморье и символ оконченной гражданской войны...
Рассвет брезжил над уссурийскими сопками, накладывая на них серые краски. Над речками дымились седые испарения, поникшие кустарники были пепельного цвета, окрестности ржавели от вывороченной земли.
Семь невысоких сопок окружали Спасск, и были они изрезаны бесконечными окопами, опоясаны пятью рядами колючей проволоки. Семь фортов прикрывали город и все пути, ведущие на Владивосток. Болота, озера, обрывы, заросли уссурийской аралии—«чертова дерева» с острыми и прочными шипами —составляли тяжкие препятствия для войск. Укрепленный Спасский район таил в себе орудийный огонь, пулеметный свинец, неутолимую злобу белых, хватающихся за последний клочок русской земли. Они считали Спасск неприступной крепостью — обычная ошибка вояк, не умеющих оценивать моральный дух противника.
По приказу Уборевича перед Спасском развернулись Вторая Приморская дивизия, Дальневосточная кавалерийская бригада, две отдельные Ударные группы.
'Ночь на четвертое октября главком провел в поле.
* Противник укрепился солидно, надо искать самое уязвн-мое место в его обороне,— сказал он.
— И тогда начнет действовать принцип частной победы,— напомнил Вострецов слова из лекции главкома.
У те бя недурная память. Да, именно так и проявится принцип частной победы, но еще я верю в трезвость военного расчета и страсть революционного порыва,— ответил главком и спросил неожиданно: — Смерти не боишься, Степан?
Смерти не боятся одни идиоты, но для меня не смерть страшна, страшно умирание...
Уборевич прицельно посмотрел на Вострецова: знал, что во всей Народно-революционной армии не было более бесстрашного человека. Вспомнилось главкому, что Вострецов однажды сказал бойцам: «Того, кто бросит оружие во время боя,— убейте на месте. Струшу я, ваш командир, расстреляйте и меня».
Ты прав, Степан, умницы не лезут на рожон, не играют со смертью.
К главкому скользящей походкой подошел разведчик Петя Парфенов, с вечера вызвался он сходить в Спасск и вернулся только на рассвете.
— Что ты в Спасске разузнал, Петро? — спросил главком.
По приказу генерала Молчанова жители всю ночь вы* рубали кустарник, не разрешается даже курить. Генерал приказал расстреливать тех, кого задержат без пропуска,— скороговоркой доложил Парфенов.
— Еще что? —спросил главком, угадывая по выражению лица Парфенова, что есть еще новости.
— Генерал Молчанов не торопится с- подтягиванием резервов, уверен в неприступности спасских фортов. Он бросит свежие силы только туда, где определится главное направление нашего удара,—щеголяя стилем военных реляций, сообщил Парфенов.
Что ж, прекрасно! Генерал узнает о главном направлении нашего удара, когда мы его нанесем. Поздно узнает генерал. — Уборевич вынул из кармана серебряные часы.— В пять часов начнем штурм. Как говорится, успех дня решает утро.
В назначенный час все орудия и все бронепоезда Народнореволюционной армии открыли огонь по фортам Спасска. Ударная группа Покуса пошла в наступление на деревню Анненки, Вострецов атаковал под селом Буссевкой.
Первый день штурма не принес народоармейцам успеха. Уборевич остановился в маленькой деревушке, освобожденной Вострецовым, и вместе с ним вошел в офицерский штаб.
За столом сидел полковник, прижимая руки к окровавленной груди, с равнодушием обреченного посмотрел на Уборевича,