— Кому красные, кому малиновые. Тебе какие по вкусу?
— Кто из вас Азин?
— А ты что за птица?
— Я вторые сутки его караулю. Известно нам, Азин с верхов сплывает.
— Кто же это нас ожидает? Я — Азин.
— Што-то дюже молод, товарищ, — недоверчиво прищелкнул языком рыжебородый. — Совсем ребенок ишо. Ну да по всему видно — свои. Зовут меня Федотом Пироговым, я — член Ижевского ревкома. Беда у нас такая, что и сказать невозможно. Советская власть в Ижевске свергнута,— бессвязно, перескакивая с одного на другое, сообщил Пирогов.
— Погоди, погоди,— остановил его Азин. — Кто свергнул Советы?
— Мятеж поднял руководитель союза фронтовиков — фельдфебель Солдатов. Вместе с эсерами и меньшевиками... Я обо всех тайностях не знаю. Почему мастеровой люд к белым перекинулся, растолковать не могу. А што правда, то правда—• пошли мастеровые против Советов.
— Пролетариат восстал против диктатуры пролетариата,—• нервно сказал Азин. — Что случилось в Ижевске, не пойму, хоть убей...
А в Ижевске произошло вот что.
Августовским вечером на квартире фельдфебеля Солдатова собрались гости: полковник Федечкин, капитан Юрьев и только что приехавший из Арска помещик Граве.
Гости пили, закусывали маринованными рыжиками, слушали разглагольствования фельдфебеля.
— У меня все на мази, господа милейшие,— постукивал вилкой по столешнице Солдатов. — В любой момент могу ухватить местных большевичков за горло. Пока вы раздумываете да
колеблетесь, я гряну во все колокола, и власть очутится в моем кулаке. В Ижевске четыре тысячи фронтовиков, это же сила, господа! Правый выпуклый глаз фельдфебеля блеснул бутылочным стеклом, левый, всегда прищуренный, заслезился.
® от не думал, что мы колеблемся, — хитро рассмеялся раве, глядя на широкоскулую, в пегих лишаях и родимых пятнышках, физиономию фельдфебеля. Все казалось ему нехорошо в фельдфебеле: и разные глаза, и хриплый голос, и толстые, жирные губы. Пугала и дикая сила, скрытая в Солдатове. Я пережил гибель монархии, на моих глазах разрушается Россия, чего мне еще бояться? Не так ли, капитан?
Совершенно верно, голуба моя, — согласился Юрьев и вежливо сплюнул.
Монархия развалилась. Россия погибла! — вскрикнул Солдатов. — А кто виноват? Генералишки поганые, аристокра-тишки паршивые погубили Россию. Белая кость, голубая кровь, мать их распротак! Да и государь император, извините меня за грубость, хрен моржовый!
— Ну хорошо, хорошо, власть мы захватим, а что будем с ней делать? Капитан Юрьев повел кокетливыми глазами по собеседникам и поднялся из-за стола. В бурой шерстяной куртке, синих чулках до колен, в рубашке с накрахмаленным воротничком он походил на актера. Юрьев до войны и в самом деле выступал в провинциальной оперетте. — Так что же мы станем делать, когда захватим власть? — повторил он свой вопрос и сплюнул в кадку с фикусом. — Есть ли у нас политическая программа?
- Мой кулак —моя политика! Скинем Совдеп и объявляем Прикамскую республику. По рукам? — Солдатов протянул через стол правую руку полковнику Федечкину, левую —Граве.
— Я еще не дал согласия,— пожал протянутую ладонь полковник. — Такие дела да наспех! Мне совершенно неясно, что за республику вы задумали?
— Выпьем и закусим, — предложил Солдатов. — У меня питие не чета всяким шампанским, еда —хоть и простая, а сытная. Умеют все же вотяки первачок гнать — ясный, как ребячья слеза, а крепость — уу! — Фельдфебель взял рыжик, почавкал,— Слушайте, милейшие господа. Большевики обратят Россию в пустыню, а я хочу, чтоб Прикамская республика стала оазисом в этой пустыне. Каковы, спросите, границы ее? А вот,— Солдатов вилкой провел по клеенчатой скатерти черту. — Сарапул на Каме — граница с Уралом. Городишко Мамадыш на Вятке —граница с казанскими татарами. К северу, на Глазов, и к западу, на Малмыж, — граница с большевиками. За Камой— там башкиры, пусть устраиваются как хотят. Не мое дело! В Прикамье кто живет? Вятский мужик, вотяк, черемис, ну татарва еще — с мильон-голов наберется. Народ смирный, послушный, мягкий. Перед начальством за версту шапку сдер-
гивает. И будем мы править в Прикамье как князья или, выражаясь по-нынешнему, как диктаторы. — Солдатов постучал вилкой о граненый стакан, приподнял ее над головой.
— Вы большой мечтатель,— скептически улыбнулся Граве.— В нынешние времена не существует такой политической алхимии, что превращает свинцовые инстинкты в золотые нравы. Распалась великая империя, а вы хотите создать Прикамскую республику. Смешно!
— Народу наплевать, кто им будет править. Мужик не станет бунтовать, ежели сыт, пьян и нос в табаке,— хрипло и как бы лесенкой засмеялся Солдатов.
— Россию нельзя распотрошить на сотню республик. Ну, представим, что Совдепия свергнута и власть у нас в руках. Ведь нам необходимо какое-то правительство. Политические партии, всякие там кадеты, меньшевики полезут к власти,— дипломатично возражал Граве.
— Меньшевиков перетоплю в пруду. Они же когда-то были заодно с большевиками.
— А левые эсеры?
— Перевешаю всех, кроме господина... — фельдфебель подмигнул капитану Юрьеву.
— В Ижевском союзе фронтовиков много офицеров. Среди них есть убежденные монархисты.
— Заядлых монархистов перестреляю...
— Я — заядлый монархист.
— Вы — статья особая. Нас связывает дружба, Николай Николаевич.
— Одних — к стенке, других — в пруд, третьих — на осину, а все равно останутся недовольные. Этих куда?
— Остальных зажму в кулак! — Солдатов растопырил поросшие рыжим волосом пальцы, сжал их. Пристукнул кулаком по столешнице: тарелка с закусками и стаканы подпрыгнули.— Всякий, извините за выражение, задрипанный политический деятель будет верещать только из моего кулака.
— Оригинально! — сказал Граве и подумал: «Я вышибу из него весь этот вздор, и он станет отличным орудием в борьбе с большевизмом».
— У вас, симпатичнейшие господа, светлые головы. И меня бог умом-силой не обошел. Мы не одну Прикамскую рес-публику г сочиним. Если хотите, мы Россию со всех сторон подпалим.— Солдатов свел в куриную гузку губы, правый глаз опять заблестел зеленым стеклом. — Все у нас на мази, обстановочка в Ижевске наи-бла-го-при-ят-ней-шая! Судите сами — председатель Ижевского Совдепа наш друг-приятель. Его заместитель— хитромудрый меньшевик — тоже с нами, а большевики себя расшатали. Против белочехов они чуть ли не всех рабочих отправили. Сейчас в Ижевске сотня, от силы две большевиков ндберется,— Солдатов оскалил в усмешке острые, ко-
-105
ричневые зубы. — В городе болтались всякие субчики, я их тоже прибрал. Четыре сотни фронтовиков на оружейный завод устроил как мастеровых,— он глянул в окно на синевший огромный пруд.
Крутые штопоры заводских дымов узорили неподвижную воду, старые тополя висели темными облаками, в камышах противоположного берега сочно и ало отцветал закат.
— Густо мы кашу заварим, а расхлебывать придется большевикам,— с неукротимым самодовольством закончил Солдатов.
— Не логично отталкивать политических деятелей, что на время могут стать союзниками,— заговорил полковник Федеч-кин. — Без эсеров нам не обойтись. Ижевские мастеровые за царскими офицерами не пойдут. Знамя не то! Нет, как хотите, не логично...
— Не все логичное умно. Противоречие — ломаный путь логики, говорил Карл Маркс.
— Маркса не читал,— снисходительно ответил Федечкин.
— Мне один политикан толковал: Маркс, дескать, писал, что рабочие — классовые враги капитала. Пролетариат, дескать, станет могильщиком буржуазов. Одним словом, рабочий класс — хребет большевизма. Кажется, логично?
— Допускаю долю логики,— согласился Федечкин.
— Вот по этой самой логике в Ижевске все будет наоборот. Как только мы захватим власть, оружейники перейдут на нашу сторону. Я ведь здесь почти каждого заводского знаю.
— Вы уверены, что мастеровые пойдут против большевиков? — пощелкал ногтем по стакану Юрьев и сплюнул.
— Пойдут! Да еще как пойдут — с красным знаменем, с лозунгамй — да здравствуют Советы! Почти каждый оружейник— наполовину мастеровой, наполовину домохозяин. У каждого свой домишко, свой огородишко, садик свой. Он и маслом, он и мясом, он и медом торгует, охотничьи ружья мастерит и продает. Он в собственное дело, как в зеркало,, смотрит. Спит и видит себя хоть маленьким, а господинчиком. Такие люди к себе гребут — не от себя. А собственное хозяйство, милейшие мои господа, как пуповина материнская, рвать ее — ууу! — осторожно надо. Мой дом — моя крепость, сказано кем-то, а большевики лезут в эти крепости, как медведи в улей. Они для нас славно поработали, комбедами да продотрядами сами себе могилу вырыли. — Солдатов распахнул окно: в душную, окисленную самогоном комнату ворвались розовый отсвет заката и голубой ветерок. — Полюбуйтесь заводом, господа. Каждые сутки по тысяче, винтовок выпускает. Тридцать тысяч за месяц—• сила! Пока мы с вами самогонку пьем да закусываем, с завода-то наши парни кто затвор винтовочный в кармане выносит, кто ружейный приклад под рубахой волокет. С миру по нитке — коммунистам петля! Инженеры там, начальники цехов, завод-
106
і
ские мастера тайному выносу не препятствуют. Им ведь братство и равенство нужны как корове седло. Пока вы, полковник, лишь самих себя аристократами величали, на таких заводах, как наш, рабочая аристократия выросла. Ей тоже хочется греться под солнцем. Любезнейшие мои, да посмотрите же на плотину. Завод ниже пруда по крайней мере сажен на десять. Ежели непредвиденный случай, парочку бомбешек в плотину сразу потоп! Можно одну бомбешку в пороховые погреба и к потопу землетрясение. На все божья воля и мой кулак, господа дорогие...
В ту же ночь Ижевск получил известия о падении Казани. На квартиру к Солдатову прибежали Граве, полковник Федечкин, командиры тайных офицерских отрядов. Долгожданная и все же неожиданная весть захватила врасплох заговорщиков: нужно было что-то немедленно делать, а что — никто толком не знал. Каждый страшился проявить инициативу: лишь один Граве выжидающе наблюдал, чувствуя собственную необходимость в стремительно надвигающихся событиях.