Адмирал подошел к карте военных действий, постучал цо синим жирным стрелам, направленным на Москву.
— История преподала нам жестокий урок под Челябинском. Но история за нас, на ее весах мы более тяжеловесны, чем красные. Везде сейчас наступают мои армии: Деникин-идет на Москву с юга, Юденич стоит у ворот Петрограда. Англичане— 1 доблестные союзники наши — крепко держат русский Север, поляки теснят большевиков. За нами необозримые просторы Сибири и Дальнего Востока, у нас боеспособная армия, она будет упорно сражаться и одерживать победы. Нам не хватает только исконно русского патриотизма, сознания ответственности перед Россией и своим будущим...
Колчак забросил руки за спину, качнулся на носках.
Я могу быть недоволен вами, вы — мной, но всеми нами недовольно время. А время — мера успеха. Поспевающий во времени всегда побеждает. Нам нужен всего-то месяц, чтобы дождаться полной победы на всех фронтах. Но, дожидаясь побед на западе, нужно дать красным сражение на востоке. Я объявляю новую мобилизацию, укреплю тыл, обновлю командование. Табуны бездельников с погонами и без погон пасутся по теплым местечкам я погоню их на фронт. Генерал Дитерихс проповедует идею мусульманских священных дружин, добровольческих земских ратей. Где ваши дружины, где ваши рати?.. Создавайте их из кого угодно — из татар, бурят, киргизов,—пусть только они защищают свой скот и своих жен от красных.
Колчак вернулся к столу, нашел среди бумаг пергаментные, расписанные пышными арабскими буквами листы. Шелковые шнуры придерживали прикрепленные к листам сургучные печати.
Я ищу новых союзников и не сомневаюсь, вы, господа, одобрите эти грамоты эмиру бухарскому, хану хивинскому. Я посылаю к ним князя Голицына и генерала Рычкова — пусть азиаты дадут мне солдат. Я возвожу эмира в ранг русского
принца, хану присваиваю чин русского генерала. Вы скажете: пока послы доберутся до Бухары, война кончится, или мы победим красных, или они нас,—так стоит ли связывать себя дипломатическими договорами? Но договоры заключают иногда и не исполняют, все зависит от обстоятельств. Еще я посылаю на Украину ответственное лицо для формирования особой дивизии из находящихся там сибиряков. Она будет пробиваться • в Сибирь через Кавказ и Туркестан. Отныне военно-полевые суды руководствуются моим указанием: если арестовано сто подозреваемых в большевизме, десять расстреливается немедленно. Расстрелы без суда расшатывают закон, зато укрепляют мою власть.
Он так пристукнул по столу кулаком, что прозвенел серебряный колокольчик.
— Сто тысяч союзных войск находятся в Сибири. Пришли, казалось бы, помогать мне, но благодушествуют в тылу. Поляки стоят в Новониколаевске, итальянцы столпились в Красноярске, американцы любуются Байкалом, чехи расположились в поездах от берегов Оби до Ангары. Одним словом, союзники охраняют нас сзади, никто не бережет нас спереди...
Колчак коротко усмехнулся, обнажая белые плотные зубы.
— Союзников не радуют общерусские радости, не печалит общерусское горе. Американцы убеждены — русский порядок не стоит костей и одного их солдата. Чехи — эти перманентные заговорщики— вступают в тайные отношения с моими врагами. А французы говорят: «Колчак — хороший человек, но если найдется человек получше, то будет еще лучше». Одни англичане мои добрые друзья, но их здесь слишком мало. Посоветуйтесь, господа, и дайте мне рекомендации, что еще можно сделать для быстрой победы. Господин Пепеляев, прошу вас ко мне. — Адмирал повернулся и вышел, хлопнув массивной дверью.
В кабинете он сказал Пепеляеву:
— Хочу заменить Вологодского.
— Кем же, ваше превосходительство?
— Вами, Виктор Николаевич. Я не могу опираться на дряхлые пни, мне нужны молодые силы. Молодежь всегда против тех правителей, которые ограничивают ее порывы к государственной деятельности.
— Благодарю за честь,— сказал Пепеляев-министр,— но пока не время убирать Петра Васильевича с поста премьер-министра. Вас обвинят в реакционности: выгнали, дескать, последнего либерала. Пусть Вологодский еще побудет.
— Все равно пустой мешок не заставишь стоять.
— Советую убрать из правительства лиц, виновных в коррупции: министра финансов — вора и подлеца, министра иностранных дел — он предаст нас в удобную для него минуту. Избавьтесь от военного министра. Проклятый барон Будберг
действует всем на нервы,—сказал Пепеляев, улыбаясь складками широкого лица.
Барон желчный старик, но старик толковый. Я почему-то боюсь его ухода,— сказал Колчак.— Судьба обидела белое движение деятелями крупного государственного размаха, у меня нет работников по плечу историческим временам. Что-то нехорошее колышется в сибирском воздухе, политическая атмосфера смрадна, язык военных действий безрадостен. Скоро год, как я верховный правитель, а союзники еще не признали меня.’Сейчас только победа заставит их склонить голову передо мной.
— Но союзники нам помогают оружием.
Я плачу им за это чистым золотом. — Колчак достал из кармана массивный портсигар. Закурил. Предложил курить Пепеляеву,—Табак успокаивает нервы, возбуждая их. ‘Парадоксально! Ах, все теперь опирается на парадоксы!
Вошел Долгушин с папкой бумаг.
— Что там, в папке? Очередная неприятность? — покосился на папку верховный правитель.
Письмо из Кокчетава. Какой-то киргизский князек Бу-румбай предлагает вашему превосходительству тысячу всадников при полном вооружении. Он просит прислать офицера, которому передаст своих воинов. Князек желает, чтобы посланец был вашим особо доверенным лицом,— доложил Долгушин.
У меня нет таких офицеров. Остались паркетные ціарку-ны.— Адмирал кинул письмо на стол.
— Письмо этого туземца пришло кстати и вовремя,—встрепенулся Пепеляев,—Оно свидетельствует о всеобщем доверии к верховному правителю. Это письмо — козырь в наших отношениях с союзниками. Великолепное письмо!
Все равно мне некого послать в Кокчетав,— заупрямился адмирал.
—- Пошлите ротмистра Долгушина,—посоветовал Пепеляев.
12
Долгушин всё* махал фуражкой, Хотя пароход уже скрылся за иртышским мостом. С отъездом князя Голицына в Бухару оборвались последние родственные нити, отныне ротмистр один встречал переменчивые ветры судьбы. Правда, он не испытывал радости от мужской дружбы, но события последних двух лет прочно связали его и с дядей и с генералом Рычковым.
«Уехали —и, может, безвозвратно — мои генералы». Долгушин представил себе длинный, опасный их путь.
Ехать надо пароходом до Семипалатинска, дальше на лошадях по киргизской степи. Потом через голубое Семиречье, мимо Верного,_ Пишпека, через горные перевалы Тянь-Шаня! минуя древний город Алиуэ-Ату, на Ташкент, на Самарканд.
А на пути красные партизаны, басмачи, незамиренные еще с прошлого века кокандцы.
На улицах Омска толпились коляски, тарантасы, телеги, американские автомобили, в потоке экипажей и машин с равнодушным величием шагали верблюды.
Долгушин слышал чешскую, английскую, французскую, польскую речь, видел иностранцев, высокомерных, словно русские аристократы. Шли женщины под розовыми и синими зонтиками, мужчины в полосатых костюмах, шляпах из панамской соломки.
Его охватила злоба к этой фланирующей массе праздного люда. Эти сытые, хорошо одетые господа каждую минуту могут сорваться на безоглядный бег. Побегут, как только почувствуют колеблющуюся почву под ногами адмирала.
Долгушин дошел до кабака «Летучая мышь», двери оказались заперты амбарным замком. Это уже было неожиданностью.
Добрый вечер, ротмистр.— Георгий Маслов, чуть-чуть навеселе, подошел к Долгушину. За ним появился Антон Сорокин.
Здравствуй, друг! — обрадовался поэту Долгушин.— Почему закрыт кабачок?
Ресторатор укатил во Владивосток. Скоро все навозники окажутся на Тихом океане,—сказал Сорокин.
Шли в кабачок попить винца, поболтать о том о сем — и вот сюрпризец,— сказал сожалеюще Маслов.
Я тоже хотел скоротать время до отхода поезда. Увы! — развел руками Долгушин.
— Идемте ко мне. Есть у меня бутылка спирта,— предложил Маслов.
Он жил в узкой, продолговатой, как гроб, комнате. Деревянная кровать прикрыта рыжим одеялом из верблюжьей шерсти, единственное окошко — газеткой «Заря», в которой Маслов сотрудничал. На подоконнике валялись писчая бумага, селедка, черствые корки, номер литературно-художественного журнала «Сибирские рассветы». В углу стоял высокий зеленый сундук.
Сорокин постучал кулаком по •его крышке.
Отличное сооружение! Хорош и как двуспальная кровать, и как стол, и как гроб. — Он присел на сундук.
Маслов поспешно сунул Сорокину стул.
— В этом саркофаге сокровища, из почтения к ним я не сажусь на сундук.
Маслов поставил на стол сервиз из розового фарфора, вылил в чайник спирт, положил на газету хле.б и селедку. Чайник, чашечки, блюдца были разрисованы японскими неприличного содержания сценками.
— Нехорошо. Похабно,— скривился Долгушин.
— Искусство неприличным не бывает,— отрезал Сорокин, глядя на ротмистра глубокими, черными, словно лесные омуты,
чуждГнньіми ИКРЫТЫе стекляшками пенсне, они казались от-— Тогда порнография что такое?
брат воен ” ыГ|
жаться Н Дол С гушин ВОеВНЫЙ_ДУРаК " смда Ф°».-Р™„л не об,,.
п ~ Всякий! л юди избравшие войну профессией, не могут понимать искусство. Иначе трудно убивать человека и его мыслящую душу, — яростно возразил Сорокин.
— Люблю принимать алкоголь из произведений искусст-ва,- пошутил Маслов. -А на мой сервиз глаз не таращете, него негоциант Злокозов давал тридцать тысяч царскими ст ^ Л0К030В У надобно искусство, как жеребцу подтяжки, ком іб м рС “ КИХ Р азбоиников знаю, по-родственному с ними зна-
имр'т, М0И ДѲД лошадиныи косяк в одиннадцать тысяч голов имел, — сказал Сорокин.
— Выпьем, друзья !■ Питие определяет бытие,—переделал известную фразу Маслов. "
п “ Невавиж / все же вояк,— вернулся к прежней теме Сорокин Вели бы моя ненависть была реальной силой