Печальной была и полноводная Кама, на пустынных плесах которой растянулся многоверстный караван судов. Этим караваном перебрасывалась на Волгу, против Деникина, Вторая армия красных.
В дни странствия по реке Ева мельком видела Азина: терпеливо ожидала его появления, ожидание полнилось думами о нем.
«Чем больше я узнаю его, тем сильнее моя любовь. Она помогает мне переносить тяготы военной жизни. Как бы я хотела быть не только нежной, но и храброй, и чтобы Азин гордился мной! Сегодня Игнатий Парфенович сказал: «Азин великолепен, но и он имеет недостатки». — «Все имеют его недостатки, никто не имеет его достоинств»,— 1 гордо ответила я».
Ева сидела, положив голову на перила; солнце переливалось в речных струях, всплескивалась вода за, бортом. «Азин сделал меня счастливой. В своей любви он не опускается до пустяков, но и понимает важность мелочей. — Ева вздохнула: она действительно переживала счастливое состояние и страшилась его утратить. — Если бы он спросил о самом заветном моем желании, я бы ответила: ребенок; мир без любви — мир слепой злобы и драки за право быть сильным. Неужели никогда не придут времена людей любви и радости?»
Поверх озаренной воды она посмотрела на берег, примечая несущественные, но милые вещи: черемуху, засеянную ягодой, гнездо ястреба в ветвях старого дуба... Стук пароходных колес, перебранка бойцов не мешали ее покою. Ева после непрестанных походов слушала тишину, и мысли ее были тихими, мягкими, улыбчивыми.
«Он может усомниться в моих поступках, но никогда — в моей искренности, Я могу быть ветреной, но не вероломной, ему не придется выяснять и объяснять наши отношения. Я понимаю:
14 *
419
- но в этом виновато время,
у него нет времени любить меня,-не он...»
Взрыв хохота разрушил ее размышления. Ева прошла на корму, где шумно беседовали бойцы.
— Ладно, построим социализм, а потом што?
Потом всемирную комунию.
— А за комунией што?
'— Пошел ты знаешь куда?
Прекратить ругань! — скомандовал Дериглазов, заметив
— Если охота ругаться, материте белых. Можно при мне.
Мы тут расспорились о случайностях жизни,—подхватил Игнатий Парфенович. — Вот Дериглазов говорит, что все зависит от случая —жизнь, смерть, счастье, беда. Даже правда и та игрушка случая.
А что,-неправда? вскинул на Еву запавшие глаза Дериглазов.
Какое же это счастье — зависеть от случайности ' 3 — рассмеялся Игнатий Парфенович.
Случайного счастья нет? Самого случая не бывает?
переспросил Дериглазов. — Да я сам чудесным случаем жив остался. Чудо-то, возможно, и есть случайное счастье.
Ева понимающе кивнула головой.
Да вот хотя бы случай со мной,— с воодушевлением продолжал Дериглазов.— Меня прошлым летом в Вятских Полянах Азин уже к стенке поставил. Если бы случайно Турчин не появился, быть бы мне на том свете,— с каким-то странным удовольствием выговорил Дериглазов. — Но счастливый случай спас, а потом татары вернули миллион рублей, и стал я Азинѵ закадычнымдругом.
Звонко, со стеклянным переливом, отбили склянки. Сложив на груди руки, Дериглазов следил за пенными водоворотами. Ева оглядывала бесконечную вереницу судов, разыскивая между Азин истребительный кате Р- на котором объезжал флотилию
— Юный вы мой гражданин! —опять заговорил Игнатий Парфенович.— Страшно, когда от слепого случая зависит жизнь человека. Меня поражает ваше легкомысленное отношение к собственной жизни.
Берега Камы темнели, пенные гребни волн светились, как снег. Из-за буксирных пароходов выскочил истребительный катер, Ева увидела Азина. Он стоял, раскачиваясь в лад бегущему суденышку; ветер вскидывал над его головой легкие пепельные волосы, трепал и отбрасывал красный шарф.
зин взбежал по трапу на палубу, с порывистой радостью обнял Еву. Она прижалась к нему: его плечо показалось сейчас единственно надежной опорой.
Кама, запаянная сумерками, стала таинственной, в воде дрожали звезды, река смягчала их пронзительный блеск. Затяжелевшие мглою вершины деревьев, трава, полегшая от росы, небо с отблеском зелени существовали для Евы потому, что существовал Азин. Он накинул на ее плечи кожаную куртку и с любовью вглядывался в лицо, смутное, потерявшее свои строгие очертания.
Впервые любовь вошла в его сердце, и он даже не воображал, что чувство любви было таким болезненно-счастливым, все время изменяющимся, необъяснимым в своих изменениях.
Он поцеловал, ее темные, продутые ночным холодком волосы, шею, онемевшую от напряжения, стал повторять глупые, однообразные, но полные значения слова:
— Я тебя люблю. Так люблю, что не могу и сказать, как...
— И я тебя люблю...
Он закрыл глаза, вслушиваясь в ее слова, в самого себя, в напряженную нрчную движущуюся воду.
— Я мечтал о самых соблазнительных путях к славе. Теперь моя задача — отказываться от них,— неожиданно сказал он.
. — Не говори со мной загадками.
— Любовь выше славы —вот что я хотел сказать’. Жизнь моя — сплошное-сражение за счастье других, успею ли я сразиться за собственное?..
Опять стала медной поверхность реки, на лугах закурились испарения, каменные голыши радужно заиграли. Первый луч проколол воду, первая чайка наткнулась на него и, словно привязанная, полетела в небо; из омутов вставали одно за другим и двигались ввер-х солнечные ядра.
16
В Сарапуле на пароходе появился новый пассажир.
В кителе защитного цвета, неизменной хромовой фуражке, Давид Саблин прошмыгнул на верхнюю палубу, где и столкнулся с Игнатием Парфеновичем.
— А-а, старый приятель! Выручай, друг, я без места, а еду до самой Самары. Догоняю Пятую армию, задание сверхважное, устал, измучился в дороге.
— Я в каюте не один,— смутился Игнатий Парфенович.
— Это не имеет значения, я и на полу пересплю.
В каюте Саблин кинул на крюк фуражку, расстегнул воротник кителя, выволок из недр своего портфеля бутылку спирта и закуску.
— Выпьем для радости встречи. С вином, как с врагом, не стоит церемониться...
— По каким делам в Пятую? — спросил Игнатий Парфенович, осторожно принимая стопочку из руки Саблина.
Скверная работа, Парфеныч, чистить советские конюшни от дворянской, от буржуазной скотины, но служу революции по-солдатски. Измену, дезертирство, трусость выжигаю каленым железом, особенно трусость — матерь всех пороков. Из-за нее даже неплохие люди становятся хамами и холуями. — Саблин
закинул ногу на ногу, поймал носком сапога стайку солнечных зайчиков.
Хамы и холуи, как правило, трусы,— согласился Игнатий Парфенович.
— Пятая армия засорена всякой сволочью, необходима развернутая^ борьба,—продолжал Саблин с сытой, самодовольной ухмылкой, —Но я устрою славную чистку, у меня все будут тонкими, звонкими да прозрачными...
В каюту вошел Дериглазов; от его мощной, неуклюжей фигуры сразу стало тесно. ѵ
Мой сосед,— сказал Игнатий Парфенович.
— А мы знакомы.— Дериглазов стиснул руку Саблина, тот охнул от боли — Вы хотели меня под трибунал подвести, да Азин не дал. Но я не обижаюсь. Каждый исполняет свой долг
— Вот разумные слова настоящего человека! Выпьем за то что нас объединяет. — Саблин разлил спирт по стопкам.
Выпили, закусили. Разговор снова вспыхнул и заметался, как костер, в который, подбросили дров. Саблин развертывал самую приятную для него тему: о гражданской войне как-средстве мировой революции.
Если хотим победить в мировом масштабе, надо пропагандировать войну. Говорить о войне самые высокие, самые святые слова. Военные термины нужно впустить в нашу речь: Фронт, штурм, атака, битва пусть звучат с утра до ночи Хвалить героев, срамить трусов —обязанность всех, а за героями дело не станет: я герой, ты герой, он герой. В прошлом году я под Симбирском эскадроном командовал. Стою в засаде со своими кавалеристами, вижу— офицеры! Враз прикинул тактический рисунок боя.^ Конь у меня гнедой масти, на мне черная куртка, все бойцы меня знают. Вперед —на офицерские сабли! Скачу-вихрь, лечу —вихрь, бойцы за мной —и паш-ли, паш-ли, паш-ли!.. Проскочил сквозь противника, повернул коня и бац налево, бац направо, по офицерам, по офицерам!
дин, второй, третий —наповал! Офицеры руки вверх — и все! Іочка. Конец! Игнатий Парфенович моему рассказу не верит? Не веришь, да? ѵ
Больно пахнет Козьмой Крючковым, что по шесть немцев на пику вздевал.
Правда всегда неправдоподобна.— Саблин вынул из кармана вересковую трубку.-Я, Игнатий Парфенович, презираю надклассовую правду... ^ ѵ
Саблин вообще презирал всех, никого не любил, не ценил, не уважал. Революция стала для него широким, удобным мес-
том к карьере. Каким-то особым чувством ловца удачи он догадался: пришло подходящее время. Без колебаний убирал он со своего пути препоны и соперников. Жестокость он считал совершенно необходимой в борьбе за свое место в строительстве новой России.
Пока красноармейцы, командиры, комиссары сражались, Саблин что-то комбинировал, сталкивая лбами своих противников. Со всеми он разговаривал медленно, раздумчиво, оттого всякая ерунда приобретала сумеречную многозначительность. Товарищам по работе казалось, что Саблин делает какие-то необыкновенные дела, исполняет неслыханно трудную миссию. Грозный взлет народа на гребень революции дал ему призрачную возможность казаться выше собственного роста. Бывают такие минуты, когда честолюбцы видят себя как бы со стороны. Кажется им тогда, что все им позволено, что солнце светит только для них, люди на земле существуют лишь для того, чтобы оттенять их особенную жизнь.
В этот вечер Саблин чувствовал себя на вершине жизни. Он стоял, опершись о дверь каюты, держа стопку на отлете, и говорил с многозначительными паузами:
— Политика — моя судьба. Все — в политике, ничего без нее. Есть люди, меряющие исторический процесс метром личной судьбы,— я не принадлежу к ним. Не признаю личной драмы, когда разыгрывается мировая трагедия. Кстати, Парфеныч, что ты думаешь о сильных личностях, когда-то сжимавших в своих руках целые континенты?