Но я в этот раз и по другому вопросу сказать хотела. Узнала я, что группа ребят из университета задумала какую-то протестную акцию устроить, страшно сказать… Против советской власти! Уже плакаты нарисовали, завтра выйдут на площадь перед вокзалом, где народу много, и развернут. Что с ними за такое после сделают, страшно сказать. А ведь это наши, советские ребята, а никакие не враги-бандеровцы. Вот как бы их остановить – это в правильных книжках появляется такой товарищ, старый большевик, который всех рассудит, ну а тут что делать мне, как ребят спасти? А товарищ Смоленцева, человек хороший, может, и посоветует что?
– А ты откуда это знаешь? – удивилась она. – Ты ведь не студентка.
Ну да – но как Игорька арестовали, то даже те, кто со мной на работе в одной комнате, сейчас говорить не хотят лишний раз. А эти, из партийной школы в университете, напротив, со всем пониманием, по-людски. И так вышло, что я уже и на уроке у них была, и про коммунизм слушала, каким он должен быть.
– А разве сейчас коммунизм не такой, как должен?
Ой, ну не знаю – необразованная я! Семилетку кое-как закончила – а все говорят, что учение Ленина – Сталина слишком сложно для малограмотного человека. Но было там сплошь лозунги и цитаты – правильные, такие же, как у нас партийный секретарь на митинге кричал.
– Ладно, пойду я…
– Подожди, – остановила она меня, – а что ты не попробовала поговорить с тем, кто организует эту… акцию?
Ой, да никто ее не организует! Чем мне еще нравятся студенты, что нет у них такой принудиловки – вот ходят разговоры, и вдруг кто-то говорит: «А давай!» А нет такого, чтоб расписано, вот главный, он приказывает, и попробуй не выполни. Так и с цветами было, что в фонтан. Теперь вот кто-то такое предложил. И нашлись желающие.
– Лозунги-то хоть какие, помнишь?
Что-то про ленинские нормы и равноправие всех наций. А так, правильные слова.
– Пойду я…
– Да не спеши ты, я ж помочь тебе хочу. И не пойму, ты тоже в команде протестующих или нет?
Да как же я – там сознательные одни. Ну, а мне поручение дали шутейное. Пирожков домашних ребятам приготовить – у меня получается хорошо. Я и на собрание приносила, пробовали, понравилось.
– Ну, тогда все просто, – улыбнулась товарищ Смоленцева, – аптеки ведь работают еще? Чтоб ни для кого последствий не было, сделаешь так…
Ну, купила я, что сказано. И в пирожки положила – средство ведь домашнее, от иной болезни, никакого яда. Назавтра, в первом часу пополудни, прихожу я к вокзалу, как раз через четверть часа должен московский поезд прибыть и варшавский. Вижу, стоят шестеро парней и девчат двое. Раздаю им пирожки, по паре на каждого. Поели, меня спросили, что сама не ешь – а я отвечаю, так не осталось, вот дюжина была, вся и ушла. «Да вы не беспокойтесь, я дома поела».
Ну, встали они там, где народ с поездов и на поезда идет. И развернули – один лишь плакат. Желтым по красному, как на демонстрациях: «Товарищи, Ленин учил о равных правах всех наций. Отчего нам запрещают учиться на украинском языке?» Тут же милиция подоспела – но никого хватать не стали, а на народ глазеющий покрикивают: «Разойдись, не толпись – ребята самодеятельность репетируют».
– Что, правда? – голос из толпы. – А как называется ваш театральный коллектив, можно прийти посмотреть?
А я смотрю, что-то в первых рядах лица знакомые – вот этого я точно на съемках видела. Стоят, глядят, смеются. И народу объясняют: «Студенты репетируют, спектакль на свежем воздухе, будет 7 ноября».
Эти, которые с плакатом, кричат в ответ: «Товарищи, это политическая акция!» А те, кто в первых рядах толпы, еще пуще смеются: «Вы естественнее держитесь, а то зритель вам не поверит». Ну прямо цирк – но длился недолго. Сначала один из студентов за живот схватился – но терпел. Его товарищ напротив другим бросил: «Я сейчас, подождите», – и бегом в вокзал, а там туалет закрыт и табличка: «Перерыв на 30 минут». В общем, через пять минут все восемь были согнувшись, кто-то в кусты в сквере хотел, так милиционеры завернули, «не положено». Ну, а что дальше было, о том промолчу. Девчат жалко особенно. А затем приехал милицейский фургон, и всех восьмерых погрузили – как громогласно старшина объяснил, «за антиобщественное поведение, выразившееся в загрязнении общественного места», на пятнадцать суток всех.
– Да ничего им не будет, – сказала мне после товарищ Смоленцева, – пятнадцать суток административного, с привлечением к работам, на том же вокзале туалеты мыть.
И добавила уже озабоченно:
– Но ты лучше пока от той компании держись подальше. А то мало ли что…
За мной в тот же вечер зашли. Нинка с Маруськой и Павло с Михасем. Сказали, что у кого-то именины, весело будет, чего в общаге сидеть? Недалеко совсем, и Нинка на машине отвезет, она водить умеет, и у ее папы «победа». Я и согласилась. По пути шутили даже. Приехали на окраину, улица Станкостроителей, там дома барачные, а рядом вообще частный сектор. Туда и заходим, за забор, и в дом все вместе. А там в комнате нас десять человек ждут, и этот, Сергей Степанович из университета, во главе. И говорит мне Нинка (а ведь только что мне улыбалась дружески):
– Ты нам ответь, шалава, зачем ты это сделала?
Я сначала в несознанку, дурочку изобразив, как меня товарищ Смоленцева научила. Мол, плохо готовила, недосмотрела, вышел порченый продукт. Хотя это еще посмотреть надо, может, они что другое поели и отравились. А по закону положено, как это, презумпция невиновности. То есть докажите сначала, что это по моей вине!
– Вот как заговорила, – подал голос Сергей Степанович, и все сразу замолчали, – а ведь не ее эти слова. Вы на нее взгляните – шляпчонку нацепила и даже губы накрасила, кто-нибудь у нее такое раньше видел? Разложилась морально и сразу стала чужой. Своей вины не признает. Чтоб всем ясно было, поясню – как учит нас товарищ Сталин, у каждой беды должна быть фамилия. И пока нет более вероятной – назначается твоя. А всякие там крючкотворства оставим продажной буржуазной юстиции. Ты виновата – значит, имей мужество признаться. А не вертись, как змея на сковороде!
В чем виновата? Они вроде как против линии советской власти были, за самостийность? Что наша партия осудила! А я всего лишь пожалела глупых, чтоб их в «политике» не обвинили.
– А кто ты такая, чтоб данное тебе поручение обсуждать? Вместо того, чтобы исполнить, быстро, точно и без сомнений. Для победы дисциплина нужна – а кто ее отрицает, тот не боец за светлое будущее. Ты же высокого доверия не оправдала. Потому из комсомола вон, и из нашего дружного коллектива тоже. По статье будешь уволена, уж это я тебе обеспечу.
Это выходит, меня теперь здесь на работу даже в уборщицы не возьмут? И из общежития попросят – а куда я пойду? Могут даже паспорт отобрать – если сразу не вышлют на сто первый километр. Останется лишь в родную деревню, в колхоз свой вернуться. И я Игоречка своего больше не увижу, даже когда его отпустят?
– Да что вы ее слушаете? – выкрикнула Нинка – Вон пошла, дрянь!
– Нет, подождите, – остановил ее Сергей Степанович, – как раз послушать ее надо. Мы тут за коммунизм, за советскую власть – а она, выходит, за Игоречка своего, и прахом гори все остальное. Вот она, мещанская философия предательства – мне мое дайте, а на все прочее плевать. Запомните это, товарищи комсомольцы и комсомолки!
Так мне и сама товарищ Смоленцева то же самое говорила! Что коммунизм коммунизмом, а мужа любить – это святое. И выглядеть красиво советская власть очень даже одобряет. И вообще, это она мне посоветовала, лекарство подсыпать, в розыгрыш превратить, в шутку.
– То есть ты ей все рассказала? – спросил Сергей Степанович. – А кто тебе разрешил?
– А что тут такого? Она же наш, советский человек, актриса, жена героя и сама героиня…
Лючия Смоленцева
О мама миа, я ведь хотела как лучше! Как на войне, инициативу проявить. Ведь учил же меня Юрий, никогда не упускать открывшуюся возможность.
– Верно, – подтвердила Анна, – а не научилась, что коллектив всегда сильнее тебя одной? И всегда надо его подключать, при первой возможности. Ладно, разговор с Ганной спонтанно возник – а отчего ты немедленно после не доложила?
А о чем докладывать, о почти детской шалости? Это же не враги, не террористы, не бандеровцы – а просто глупые студенты, вообразившие себя карбонариями!
– Люся, ты два года в Академии отучилась. И не подумала, что даже если так, за этими студентами может стоять кто-то более опасный и умный? И вся эта их «шалость» – разведка боем?
– Так я же как лучше хотела! Не упустить случай планы противника разрушить, хоть в малом.
– Люся, ты наше основное задание помнишь? Разобраться, что здесь за непонятные события, от которых ниточки в Москву идут. А уже в этих рамках все остальное. Пусть бы эти карбонарии отыграли свою клоунаду – нам выход на тех, кто за ними, гораздо ценнее. И еще вопрос, не разоблачила ли ты всю нашу легенду «киногруппы» перед неизвестно кем. В общем, Люся, сейчас ты меня сильно разочаровала. Надеюсь, больше так ошибаться не будешь.
Хотя после Анна призналась, что тоже ситуацию недооценила. Мероприятие на вокзале подготовить успели и людей подтянуть. Но что мешало Ганне организовать подстраховку: самое простое – это и ей бы «отравиться», вплоть до госпитализации, и изображать дуру, «ой, несвежее мясо на рынке попалось». Пост наблюдения (выставленный по нашей просьбе от местного ГБ) зафиксировал, что гражданка Полищук отбыла в 19:16 в компании двух парней и двух девушек (словесные портреты наличествуют) на автомобиле марки «Победа», номер такой-то, зарегистрирован за ректором ЛьвовГУ, за рулем была гражданка Куколь Нина Ивановна, 1935 года рождения, студентка второго курса филологического факультета (и дочка вышеназванного лица). На том успокоились, до следующего дня.
Ганна Полищук в общежитие не вернулась и утром не вышла на работу. Ее нашли повешенной в лесополосе, триста метров от дома, где собиралась студенческая компания. Их всех допросили в милиции, и двенадцать человек, включая самого гражданина Линника, остальные тоже все активисты и комсомольцы, характеризуются исключительно положительно, ни в чем предосудительном не замечены, дали единодушные показания, что гражданка Полищук, будучи в отношениях с арестованным врагом народа Горьковским, словесно бранила советскую власть, политику партии и лично товарища Сталина. Чего честные комсомольцы допустить не могли и дружно пресекли антисоветскую агитацию и даже написали о том заявления куда надо (прилагаются). Получив отпор, гражданка Полищук ушла с вечеринки в неизвестном направлении, ну а дальше, вероятно, у нее совесть проснулась, не жить далее с такими убеждениями. И письмо оставила в кармане: «Мне стыдно, что я по незнанию извр