атила учение Ленина – Сталина и допустила поступки, несовместимые с высоким званием члена ВЛКСМ».
Ясно ведь, что дело нечисто. Юра, Валя и Анна были со мной полностью согласны. Но «сейчас не тридцать седьмой год, чтобы заслуженных товарищей без явных улик хватать, что мы им предъявим?». А главное, экспертиза показала, что записка написана самой Ганной, почерк и отпечатки пальцев на бумаге, безусловно, ее.
Мне больно было смотреть в глаза моему рыцарю. И слышать от него обидные слова – еще одна такая ошибка, разжалую тебя в любимые жены. Кино, моды, дом, дети – но из «инквизиции» вон! Но «если тебе плохо, то плакать должна не ты, а те, кто в этом виноват». Вытерев слезы, я жаждала расплатиться с мерзавцами, точно так же, как до того с бандеровской или арабской мразью. Если же я еще недостаточно опытна и умна, чтобы придумать изощренный план – то готова сыграть в том, что предложат.
Валя произнес слова «черный пиар» (знаю, с лекций в Академии, что это). И предложил на пишущей машинке сделать заявление от Ганны, с вчерашней датой, образец ее подписи у нас есть, она же в массовку на киносьемки по закону устраивалась и заявление писала, ну а Маша может так расписаться, что невооруженным глазом не отличить.
– Валя, а разве так можно? Нехорошо ведь получится.
На что Валентин ответил любимыми словами Сунь-Цзы – на войне победа лишь важна, победа все простит, война на то война. Мы ведь не собираемся эту бумагу предъявить доказательством в суде, она нам сугубо для внутреннего пользования нужна. На доброе дело и по справедливости – чтобы уроды, которые Ганну убили, безнаказанными не остались.
А дальше, я думала, сейчас они подерутся – Юрий и Валя Кунцевич. Когда мой кабальеро услышал предложение Скунса. Но я встала между ними и сказала решительно: а отчего нет? Я не Ганна, за себя постоять могу – моя вина, мне и исправить. И вы ведь меня защитите, мужчины?
Новый съемочный день – кино ведь делать надо? И поворот сюжета – отчего гости из будущего не забрали Чародея, вместе с его пани Анной, через три обещанных дня? А не вышло – пока собирались, пришедший в отряд связной (в этом времени, год 1942-й) среди прочего упоминает – так города Дрогобыча нет, это ж всем известно. Был еще в пятнадцатом веке взят и сожжен дотла католической армией, и место солью посыпано, как проклятое навек.
Не было в то время войны? Но был доминиканский монах Генрих Крамер, автор пресловутого «Молота ведьм», фанатик, искренне считавший, что послан самим Господом, чтобы спасти мир от ереси – гордился, что лично отправил на костер несколько сотен ведьм и еретиков, всегда искал лишь виновных, даже не пытаясь никого оправдать. Размахивая папской буллой, свирепствовал в германских, польских, чешских землях – так, что, например, в городе Инсбруке даже епископ выступил против, освободив арестованных Крамером женщин, а самого инквизитора выслал из города, чтоб не случилось бунта[17]. Это именно он приказал убить Чародея – а когда не удалось тайно, организовал крестовый поход местного масштаба, оперативно собрав и уговорив соседей-магнатов, у каждого из которых было собственное войско, не уступавшее королевскому – святая польская вольность, пся крев! Панов долго упрашивать было не надо – богатый вольный город давно был у них как бельмо на глазу. Город Дрогобыч хотя и числился в составе собственно Речи Посполитой, но еще оставался осколком древнерусского Галицко-Волынского княжества, разделенного между Литвой и Польшей за столетие до показанных нами событий – то есть населенный в большинстве православными, говорящими не по-польски. Что не нравилось ни панам, ни епископам, ни королю – тем более что основным промыслом (и доходом) города были солеварни (лакомый кусок). Да и не пойдет король против буйного панства, поддержанного Римом – и гарантированный мятеж получит, и еще самого от Церкви отлучат, и вопрос тогда, на чьей голове окажется корона.
А значит, чтоб историю вернуть на прежний путь, надо город спасти. Хотя командир отряда возмущался – «нас же там чуть не поубивали». А что вы хотите от людей пятнадцатого века – появись вы в таком виде в тогдашней Москве, еще неизвестно, как было бы там.
О святой Иосиф (мама миа, когда я произношу это имя, то сама уже не знаю, чей лик возникает передо мной – библейский или с портрета на стене), все же советским, в большинстве атеистам, трудно понять людей тех далеких времен, когда неверующих в Господа нашего просто не существовало (за исключением, возможно, очень немногих ученых философов). Тогда загробная жизнь, рай и ад, спасение души были для всех живущих абсолютной реальностью, и что с того, что врага рода человеческого никто не видел воочию – многие ли из советских видели президента США, однако никто же не сомневается, что он существует? Оттого «поступишь не так, как подобает, погубишь душу, и будешь вечно гореть в аду» было столь же реальным побудительным мотивом, как станет жажда богатства для протестантов – сохранивших веру на словах, но выбросивших ее из сердца. Конечно, это страшная беда, когда у разных людей оказывается свое понимание веры – но если цель одна, то есть надежда найти общий язык. Кстати, язык, на котором разговаривали в Дрогобыче 1494 года, был старобелорусский. Который в родстве современному русскому – по крайней мере, понять и объясниться можно.
Снимаем эпизод – собрание городского магистрата (или как по «магдебургскому праву» высшая власть называлась) города Дрогобыча. Обсуждают один жизненно важный вопрос – что делать с Чародеем? Поскольку стоит под стенами католическое войско и ультиматум уже предъявлен – не выдадут еретика на суд, не станет города.
Однако «магдебургское право» исключений не знает. Воздух города делает человека свободным – подвластным лишь магистрату, и больше никому. Какое бы преступление этот человек ни совершил – судить его может лишь городской суд. Своих не выдаем никому – нарушишь этот закон один раз, и не будет больше закона. И не будет больше города Дрогобыча, живущего по Магдебургскому закону.
То есть и выдать нельзя, и не выдать нельзя.
Но бургомистр нашел выход. И обращается к Чародею – не губи город, покинь его. Завтра в полдень, когда истечет срок ультиматума, перед тобой откроют ворота. И мы умываем руки – не будучи ответственными за твою судьбу.
И тут среди зала открывается проход в иное время, из которого появляются четверо, странного вида. Вернее, трое – один, кто из двадцать пятого века, еще похож на здешнего дворянина, а в остальных тут же узнают «демонов», которых не так давно стража ловила.
Командир, дядя Ваня, с немецким автоматом наперевес, на ремне гранаты болтаются.
Ординарец Петруха с пулеметом МГ-42.
И я – по роли, снайперша Таня с винтовкой СВТ.
Готовые к бою – вдруг и тут начнется «хватай демонов»? Мы не враги для жителей Дрогобыча – но и совершенно не ефремовские толстовцы. Если нас встретят войной, тогда придется положить насмерть всех в зале, кроме Чародея, ну а его под руки и в Дверь. Вот только города завтра не будет. Потому мы пришли с миром – хотя готовы и воевать.
Однако лица у местных не напуганные, а ошалелые. И смотрят все на меня.
– Пани Анна?
Случай не столь уж невероятный – даже товарищ Федоров рассказывал, как в его партизанской дивизии политрук диверсионной роты Николай Денисов оказался схожим с каким-то польским офицером (совершенно не родственником) как брат-близнец. А в будущем, я слышала, даже конкурсы двойников проводились. Ну, а дочку почтенного цехового старосты города Дрогобыча, человека уважаемого и одного из богатейших здесь, все члены магистрата видели не единожды. Разговоры ходили, что она и ведет себя неподобающе благовоспитанной пани, и письма пишет неизвестно кому – но чтобы она, и вместе с посланцами нечистой силы? Красные пентаграммы на шапках кто еще может носить?
Но хоть до драки в первый момент не дошло. И ученый из будущего говорит:
– На пощаду надеетесь? Зря.
И открывает на стене экран, как в кино. Если у них век двадцать пятый, то техника должна быть – слышала, какие приборы, изображение и звук записывающие уже через пятьдесят лет научатся делать, а что-то и в руках держала, и даже пользоваться умею, ну а через пятьсот – могут вполне и голограммы, неотличимые от реальности, писать, сохранять и передавать. И размер таких устройств, хоть с фотоаппарат «минокс», или еще меньше. Так что – не фантазия. Да ведь и фильм наш – прежде всего про людей, ну а наука и техника лишь антуражем.
И видят все, как в одном из шатров, что на поле за городскими стенами стоят, пируют главари католической армии. И первый среди них, главный наш враг и злодей, посланец папы, Генрих Крамер – который охотится за Чародеем, желая схватить и сжечь. Паны, что за столом сидят, недовольны и спрашивают инквизитора:
– Вы своего еретика получите, и на костер. А нам, если город ваши условия примет, по домам идти, с вашим святым благословением? Зачем тогда сюда тащились? Мы, знаете, поиздержались. И у нас еще тысяча наемных немецких ландскнехтов – им с каких грошей платить?
– Не беспокойтесь, дети мои: усердие в защиту веры должно быть щедро вознаграждено, так указал Господь, – отвечает Крамер, – и очевидно, что все, кто помогал еретику и сочувствовал ему, также не должны избежать наказания. Если Дрогобыч сдастся, это всего лишь значит, что мы войдем в открытые ворота, нам не придется стены штурмовать, губя христианские души.
– Плевать, – вставляет слово пан Ржевуцкий, самый важный из всех, – зачем тогда нужны наемники? Не беда, если после штурма их останется поменьше, нам дешевле обойдется.
– Ваше право, достопочтенный пан, – продолжает инквизитор. – Что до меня, то я претендую лишь на головы преступников и штраф, который город Дрогобыч будет обязан уплатить Святому Престолу. После чего я удалюсь, исполнив свой долг, ну а вы вправе поступить со схизматиками по собственному усмотрению.
– Так вы, ваше священство, обещали жителям города неприкосновенность?