– Грабеж, статья 161-я, по УК сорок четвертого года. От пяти до восьми лет[24].
– Да вы что, товарищ капитан! Я же ей не нож к горлу, в темном переулке! А, на велосипеде проезжая, сумку выхватил!
– Нож к горлу – это уже разбой, статья 163-я. От восьми до пятнадцати, при отягчающих. Но чистосердечное признание смягчает – так что ты давай, говори.
– А что говорить? К себе на Автозаводскую приехал, мамка на работу уже ушла. Сумку открыл, а оттуда пшикнуло – и физиономия, и руки, и рубашка, все в этом… И глаза жжет, я думал, ослепну – но проморгался. А больше в сумке и не было ничего – это реквизит такой у киношников, что ли? Рубашку я выкинул, а лицо не отмыть ничем, ни мыло не берет, ни керосин! В училище не пошел, мамке вечером сказал, что болезнь выступила, думал, со временем высохнет, отмоется. А мамка соседкам рассказала – участковый и узнал, пришел, меня забрал.
– Почти правду рассказал. Так как ограбление товарища Смоленцевой (ты на кого руку поднял, щенок, это ж всему Союзу известная актриса!) случилось в восемь пятнадцать. А занятия в твоем училище, находящемся на Щорса, начинаются в полдевятого. Ну и где Автозаводская, Старый Город, и Щорса – это тебе надо было успеть с окраины в центр и обратно обернуться? И сумки с книжками у тебя не было в момент грабежа. То есть задумано было тебе успеть украденное кому-то передать, свои учебники забрать, и в училище как ни в чем не бывало. Так кто еще в сговоре был?
– Да Леня Собакин, в училище он командир нашего комсомольского отряда. Он мне поручение дал – говорит, ты на велосипеде ездишь быстро, можешь провернуть, как в том итальянском кино? Надо, говорит, а отчего, тебе знать не требуется. Я что, мне приказано, я сделал.
– Значит, сейчас ты все это запишешь. Подробно, как на исповеди перед попом.
– Товарищ капитан, а может, не надо? Мне же за это темную сделают, если узнают!
– Слушай, у тебя сейчас выбор – получить по полной восемь лет и с отягчающими, то есть где-нибудь в Заполярье и без права на УДО, или, с учетом чистосердечного и дальнейшего сотрудничества – можешь даже условным отделаться. А в лагере по-всякому хуже, чем на воле, возле мамки и сестры.
Валентин Кунцевич
Слышал я, что другие наши, с «Воронежа», попав в этот мир, видят странные сны – вещие или нет? А у меня не было такого – до вчерашнего дня.
Какая-то не наша страна – юг, солнце, вроде бы Средняя Азия, или даже Африка или арабы, уж больно народ ободран. На большой площади толпа местных, галдят, руками машут, явно агрессивны, но в драку не лезут пока. А на той стороне – Аня Лазарева, или кто-то очень похожий, на возвышении стоит и речь произносит, и не помню о чем, то ли не слышно, то ли язык непонятный. И в толпе крики – «неверная, враг», – сейчас взбесятся и убьют.
А я смотрю с танковой башни – вдоль этого края вытянулись строем, десяток или больше, тяжелые, на Т-72 похожи, но не они (марку вспомнил, ИС-11, так не было вроде такой). И наши, русские ребята за рычагами, ждут моего приказа. А мне тоже ясно все – если там эти черные на Аню накинутся, бей пулеметами (на каждой машине по КПВТ и три обычного калибра) и жми на газ, ну а кто заглохнет или приказ не выполнит, я с того после шкуру спущу! И плевать, что после будет – мне Анина жизнь своей дороже, а уж тем более всей многотысячной оравы этой голодрани, я вам сейчас такой тяньаньмень устрою, ваш аллах или кто там еще задолбается врата перед душами сдохших грешников открывать!
А толпа вдруг смолкает, опускается на колени. И расступается перед Аней, освобождая проход. И идет она ко мне, под крики «святая». А я приказываю по рации башни повернуть на тридцать градусов, моя машина и кто от меня справа, вправо, а кто от меня слева, влево, это на случай, если толпа снова взбесится, Аню огнем не задеть, а лишь отсекать, кто сбоку. Вот уже близко она идет – и тут какой-то бородатый моджахед вскакивает и на нее с ножом, затем и вся толпа поднимается как море. И я ору – бей, заводи, вперед, ну будут сейчас трупы штабелями и кишки на гусеницах, молитесь своему богу, уроды.
Тут меня в бок толкают:
– Валя, Валечка, что с тобой?
И я просыпаюсь и вижу лицо Маши. А я ее Аней успел назвать – только сцены ревности мне сейчас не хватало. И сон досмотреть не успел – из того, оставленного нами мира (так вроде не было там танков ИС-11), или будущее мира этого, или еще какая-то параллельная реальность, после случившегося с нами во что угодно поверишь. Страна на Афган похожа, но не он, гор не видно нигде. И морды скорее арабские, черных и желтых не заметил.
– Валечка, – Маша на меня смотрит, и слезы у нее в глазах, – Валя, Валя…
Ну не надо – «ты другую любишь, не меня». Она другому отдана и верна ему навек. Ну а мне что делать, я такой, какой есть, если хочешь и можешь – прими. Только давай объяснения на после отложим, как в Москву вернемся – а то тут зреет что-то нехорошее, вот пятой точкой чувствую, завтра до драки дойдет. А ты не обучена совсем – это Юрке хорошо, римлянка с ним в слаженной боевой паре работать может, когда и если припрет, ну а за тобой лишь присматривай, не натворила бы чего.
Вчера местные товарищи нам еще одного агентика обеспечили – поймали того, кто у Лючии сумочку отнял. Прочтя показания, за голову захотелось схватиться – у товарища Линника тут самая настоящая сеть, и не только в университете. Как коммунистическое подполье под фашистами – сорганизовались энтузиасты! Причем большинство из них искренне считает себя борцами за подлинный коммунизм – и всех выкорчевывать, хватать и по этапу? Но и спустить нельзя – кто знает, до чего они завтра договорятся? И главное, не стоит ли за ними кто-то умный и опасный. Насколько легче было в иное сталинское время, как кто-то что-то чего-то – арестовать и на Колыму. Но кажется, после знакомства с последующей историей вождь проникся, решил гайки чуть отпустить, дозволить инициативу масс. Вот и расхлебываем последствия!
Втолковывал новому агенту «номер 10» его легенду. Что в милицию его водили, поскольку решили, что это кровь, но убедившись, что нет (поскольку не отмывается водой), отправили к врачам. Которые подтвердили, что имеет место пока не определенная болезнь, так что пока в карантин (в военный госпиталь), дальше посмотрим. Мое же мнение – велосипедист этот никакой не враг, вот предложил ему вожак (названный им командир комсомольского отряда), он и пошел. И попал в жернова – в ином СССР уже гремел бы по этапу, как жигулинские. Ну а здесь все ж другое уже отношение к людям.
Ну, а мы, сети распустив, собираем пока информацию. И снимаем кино, эпизод штурма. Как это должно выглядеть на экране – строится на поле войско, впереди каре немецких наемников, штурмовая пехота, позади них панская кавалерия. И пушки – сделанные из труб, досок и тележных колес, но выкрашенные как положено, на экране совсем как настоящие. Численность осаждавших – Стругацкий поначалу вписал в сценарий двадцать тысяч, как бы у нас дивизия с усилением. Пришлось ему разъяснить, что по тем временам такую армию на большую войну собирали – население тогда было существенно меньше.
– Так в летописях записано, что в веке семнадцатом даже один крупный польский магнат, вроде Вишневецкого, мог иметь пятнадцать тысяч конного войска.
– Ну, во-первых, за сто пятьдесят лет мобресурса стало побольше. А во-вторых, даже во время «шведского потопа» численность армий составляла порядка десяти-двадцати тысяч. Под Варшавой там сражались (вопрос жизни и смерти Польского королевства) семнадцать тысяч шведов и бранденбуржцев против сорока тысяч поляков – причем в трехдневной битве, паны были разбиты и Варшаву сдали. А так, согласно истории, вся шведская армия вторжения насчитывала два корпуса, в четырнадцать и в двенадцать тысяч – и этого хватило, чтобы всю Польшу на уши поставить, «потоп», катастрофа, после которой Речь Посполитая так и не оправилась.
– Это как? Две дивизии, на такую территорию?
– Так шведы не одни были. Сами поляки, те же магнаты, как дерьмо в проруби болтались, то присягая шведам, то воюя с ними. И бранденбуржцы (то есть немцы), и даже мы, русские, тоже активно участвовали, себе куски отрывая. Ну и правда, мало оказалось – польское войско шведы разбивали не раз, а территорию удержать у них войск не хватало, ту же Варшаву за войну занимали не однажды. Но и тогда, повторяю, больше двадцати тысяч войска у одной из сторон в одном месте собиралось редко. Так что урежь осетра – если по летописям, в 1569 году в Дрогобыче жило 1800 человек, то на семьдесят лет раньше клади полторы тысячи. С вооруженной силой – максимум полсотни постоянной городской стражи, и ополчение могло быть еще сотни три-четыре, на случай набега татар. Против такого панам трех-четырех тысяч войска хватит. И то даже не для сражения, а как аргумент, чтоб сосед по походу себе больше не урвал. А собственно лезть на стены – на то могли скинуться (особенно с участием Церкви) на немецких наемников. Считая, что (узнавал у университетских) рядовой кнехт тогда получал четыре талера в месяц, элитный боец первого ряда – двойную плату, сержант – тройную или четверную, офицеры, к коим также относились знаменосец, барабанщик, лекарь, казначей и фельдфебель (тогда это была должность заведующего обозом и лагерем, по-нашему зампотылу) – шести- или восьмикратную, ну а зарплата полковника оговаривалась особо – правда, и «чрезвычайные» траты полка, если таковые возникали, шли из командирского фонда. При том что заработок квалифицированного ремесленника тогда – два талера в месяц, а подмастерья или крестьянина – один или меньше. То есть нанять тысячную банду на месяц святому отцу обошлось бы где-то в шесть-семь тысяч талеров – размер среднего купеческого состояния, для Церкви вполне подъемно. Тем более если пообещать расплатиться после штурма (за вычетом убитых) и надеяться повесить на побежденных все расходы.
– Так ведь артиллерия еще. Ее сосчитали?
А ведь верно – тогда самый дорогой род войск. Пушкарям все завидовали – получают плату как офицеры пехоты, а в битве от сечи в стороне (ну если только враг до пушек не доберется). Только были пушки под стенами, скорее всего, собственностью панов, а не наемников – чтобы пыль в глаза другим панам пустить, какая у меня сила. А значит, за собственный панский счет.