януть, и пинка под зад. Ненавижу, сволочи!
Выпивал, как еще нервы успокоить? Энтузиазма, понятно, никакого. Так «цуциком» и стал, с постоянными строгачами и угрозой увольнения. В сорок седьмом выпнули из Киева в Полтаву, причем даже не в нее саму, а какой-то райцентр. Оттуда в пятидесятом во Львов, «на усиление». И тут тоже – «эй, цуцик». Вечный мальчик на побегушках, в сорок шесть лет!
И тут эта мразь, Ольховская, приезжает. Я сразу ее узнал. И лишь зубами скрипеть остается – лучше уж цуциком пробегать, чем в земле лежать. Но мечтал сквитаться. И вот случай подвернулся, ну просто в масть!
Знаю, что в МГБ все строго – ты чихнуть не можешь без бумажки, написанной если не заранее, так после. А в милиции и прокуратуре, например, считалось нормальным, когда даже рядовой сотрудник имел своих личных добровольных помощников, о которых знал лишь он один. Агентами их назвать сложно, поскольку жалованья не получали, а лишь информацию в клювике носили иногда. И так вышло, что этот Казимир Собчак у меня на крючке был – след за ним нашелся еще с войны. Знал я и про Линника с его тимуровцами – хотят строить коммунизм по-своему, мне-то что, я оттенки красного дерьма различать не желаю.
Вот только сказал Собчак, что поручено ему разобраться с итальянской актриской, или же (внимание!) ее подружкой, в качестве запасной цели. Не знали они про «Ольховскую», ну я их разубеждать не стал. Поскольку понял – это мой шанс! Собчаку лишь намекнул, что угодно мне, чтобы ты выбрал эту, а не ту! И спросил как бы в шутку:
– А ты убить бы ее мог? Если бы ваш главный приказал.
В отмаз ушел. Не дурак – не хочет вешать на себя расстрельную статью. Не знает, что мной приговор тебе при любом раскладе подписан, в завершении стать мертвецом с орудием убийства в кармане, есть у меня совершенно нигде не числящийся ТТ. Отчего не нож – так не приходилось мне ножом работать, чтобы сразу и быстро насмерть, а вот стрелять случалось, и не только на стрельбище. И бывал я уже на горе, где эти лжекиношники подобие крепости соорудили, там такой шум стоит, когда битву снимают, что пистолетный хлопок (и даже два) никто не услышит.
Остальное – мелочи. Что вы должны с этими бабами сделать, с любой из них? Как обычно – подол над головой в узел, по попе ремнем или крапивой. Раньше ножницами резали, теперь с бабами так, а у парней «не так одетых» все пуговицы срезают, это чтобы даже под статью о порче или похищении личного имущества не подвести, а мелкое хулиганство, милиция на такое сквозь пальцы смотрит, если свои же комсомольцы и за коммунистическую нравственность. И кто еще с тобой должен быть, не один же ты, а вдруг эта и кричать будет? Еще Михась и Гнат.
– Ну, значит, так, им скажешь послезавтра. А мы с тобой завтра и пойдем.
Может, отказаться – если эта Ольховская, или как ее там по-настоящему, и в самом деле вес имеет больше, чем первый в республике, то тут такое начнется… А пусть линниковские доказывают, что это не они. Или бандеровцы, кто-то ведь здесь еще остался? «Эй, цуцик, туда, сюда», – а я вам не «цуцик», а Цуцкарев Кирилл Борисович, старший советник юстиции… был когда-то! И пусть тварь ответит за то, что у меня украла, сломала мне жизнь. Подумал – и на душе стало спокойнее. И жить приятнее – зная, что отплатил. Вернее, отплачу.
Анна Лазарева
Валя, вот повезло тебе в СССР родиться. Ты ведь восемьдесят восьмого года той истории, когда капитализм у вас еще не победил?
Мы Служба партийного контроля или «эскадроны смерти»? Чтоб на своей территории человека тайно похитить и пытать, разыгрывая псевдобандеровцев. Ты уверен, что Линник не окажется таким же фанатиком, как Горьковский? Ну что молчишь, Валя, ты ведь сегодня снова в Львовское ГБ ездил, и как там этот герой, даже под пентоталом молчит, как партизан.
Пономаренко дал добро – в свете открывшихся обстоятельств. Так что если я сейчас, строго по процедуре, приеду в Львовское управление ГБ, или в СМЕРШ Прикарпатского округа, на мой выбор, предъявлю свои полномочия, подписанные «И. Ст.» и подпишу приказ, который там нарисуют – возьмут гражданина Линника под руки и упакуют в столыпинский вагон – или же Пантелеймон Кондратьевич обещал под эту персону курьерский спецрейс прислать, Ту-104 быстро долетит. А в Москве уже будут Линника трясти, и по-хорошему, и по-плохому. Нам же всего лишь фильм доснять, сколько там осталось – и домой. И завтра уже я своих детей увижу, а возможно, и своего Адмирала, если он в Москве сейчас.
Только что со студентами делать? И с комсомольцами из «народных дружин», они ведь Линника за образец коммуниста считают. Как ты им объяснишь, что их учитель и наставник – троцкист, а возможно, и шпион? Ты ведь «дело Пирожковой» на Севмаше в сорок четвертом должен помнить[27]. Даже если не было тебя там тогда – случай хрестоматийный, разбирали его подробно. Помнишь, что после того, как эту фашистскую тварь разоблачили, то потребовалось коллективу разъяснить, за что ее арестовали, не просто так, чтобы люди в советскую власть верили и в социалистическую законность. А здесь – если после смерти студента Якубсона до сих пор отдельные личности красные гвоздики к фонтану носят, то что будет, когда арестуют Линника? Беспорядки могут возникнуть – и подавлять их будет не «инквизиция», а ГБ, ОМОН, а то и армия (хотя надеюсь, до того не дойдет). И никто не станет разбираться с конкретной виной каждого – да и возможности такой не будет. И скольким нашим, советским по убеждениям людям сломаем жизнь?
И прав Пономаренко – план противника непонятен. Чего они добиться хотят? Только сомневаюсь я, что Странник здесь – во-первых, кукловоду желательно постоянно руку на пульсе держать, и не только всей информацией владеть, но и вмешиваться, иначе какой же он кукловод? А мы ведь все окружение Линника проверили – нет среди лиц, с кем он регулярно контактирует, похожей фигуры по возрасту и приметам. А во-вторых, если сливки снять должны в Москве, то логичнее, если Странник там, ну а Линнику приказ отдал сделать к такому-то сроку. Значит, мы можем в этот план неопределенность внести, игру спутать.
– Что по наблюдению за фигурантом имеем?
– Никакой конкретики, – буркнул Валя, – осторожен, змей, дома ни слова лишнего, так что с прослушки улов ноль. Живет один, женщин и постоянных друзей не замечено – хотя соседи сказали, раньше частенько к нему студенты захаживали, «зачеты сдавать» и на чаек. Все замеченные контакты вне работы – в местах общего пользования, вроде коридоров, лестниц и улицы, поди разбери, что он там кому-то из своих «птенчиков» говорит, нет пока здесь направленных микрофонов. Личности установлены, сняты через телеобъектив – в общем, совпадает с тем, что агенты «07» и «08» показывали, кто входит в «актив». Так что, по идее, их всех тоже брать надо. Короче, что делать будем?
– И сколько их? – спрашиваю. – За ними наблюдение что показало?
– Двадцать семь человек, из них четверо не студенты. Это те, кто с Линником встречаются регулярно. Наибольший интерес вызывают двое – Марат Лазаренко, студент четвертого курса исторического факультета, комсорг этого факультета и, по некоторым данным, правая рука Линника. И Нина Куколь, дочь ректора, и также по показаниям «08», близкая подруга вышеназванного Марата. А вообще, список вот. Отследить же все связи этих персон трудно – студенты, блин! До начала занятий три дня осталось, все уже съехались, кто и отсутствовал, в нерабочее время болтаются по городу, по квартирам, вчера в футбол играли – как определить, кто из них доверенный, кто нет?
– А посмотрим, – отвечаю, – пока очередь хода за ними. Линник ведь «признание» Ганны так и не получил. Если он ничего не предпримет, то можно брать его по чистой уголовке – народу так и разъясним. Шуму будет – если тебе, Люся, уже сказали, «эта змея нашего Сергея Степановича оклеветала». Но за неимением иного…
Наутро снова съемки. На Замковой горе, что-то батальное у стен крепости снимаем. Там кусок стены еще с древних времен остался, и что-то из досок соорудили, покрасили, на экране от настоящей крепости не отличить. И с обратной стороны антураж, будто осажденный город, на площади едва в полгектара. В стороне несколько армейских палаток, нам отведены для служебных нужд, и дизель-генератор тарахтит. Бегают ратники в средневековых костюмах, с пиками и саблями, и горожане пятнадцатого века, одетые столь же живописно – а также польские жолнежи и немецкие наемники, пока еще команда не пришла разбиться на наших и не наших и начать эпизод. Тут же полевая кухня к обеду, а в стороне поодаль отгородили место, куда прежде и короли пешком ходили, с разделением на половины «М» и «Ж». Машины уже ушли, реквизит выгрузив, вечером приедут забрать. Товарищ режиссер, будущий гений наш, бегает и командует, вот камеры расставили и всю прочую аппаратуру, готовы начать. «Поляки» и «немцы», разобрав оружие, в поле уходят, сейчас будут стены штурмовать. Лючия наверху, едина в двух лицах – то партизанка Таня со снайперской винтовкой, то пани Анна, одежды пятнадцатого века натянув и прическу укрыв капюшоном плаща. Там же Юрка мелькает, в роли славянского ратника. И Валя не удержался, и Мария – в фильме, служанка пани Анны. Ну а мне сниматься не хочется – внизу под стеной стою, наблюдаю и размышляю.
Понять не могу, зачем понадобилось Штеппу пытаться убить? Если бы он речь толкал «за ридну самостийну», тогда поведение убивцев, истинных возмущенных комсомольцев Тарана с Кузьминым, смотрелось бы оправданно. Ну а получилось – непонятно зачем, «примазавшийся» – это неубедительно. Так ведь никто здесь не ждал, что Штеппа скажет такое – а если его убийство уже было включено в план, изменить который никто не рискнул? То есть нет во Львове «главного режиссера» – а только главный исполнитель от его лица (Линник) и его птенцы, кому вообще ничего знать не положено, лишь делать что укажут.
Б-бах! Стреляют – съемка началась. И тут оказываются возле меня двое, по виду из массовки, в старинных кафтанах, лица мне незнакомы, один постарше, второй молодой. Старший смотрит недобро и вдруг выхватывает пистолет ТТ! И шипит мне: