И тут снизу звонят от портье – Линник сам явился в «Россию» и спрашивает меня.
– Я звоню товарищу Зеленкину, пусть своих орлов в конвой присылает, – произнес Валя. И добавил плотоядно: – А может, после успеем? А сначала допросим сами.
– Отставить, – решительно ответила Анна, – есть у меня план. Люся, ты как?
– Мне снова роль сыграть? Так я всегда готова! Что от меня требуется?
– Нет, – сказал мой муж, выслушав сценарий. – А если этот гад захочет выстрелить?
И добавил, усмехнувшись:
– Не желаю, чтобы кто-то разговаривал с моей женой и без меня. Что там Фаньер писал? Все-все, Галчонок, не надо меня бить, я этому писаке ни на грош не верю. Но и тебя наедине с возможным убивцем – не допущу.
– Тогда и я тоже, – добавил Валька, – чего боимся, что этот гад не наедине говорить не захочет? А у него что, будет выбор?
Ну вот, входит. В военной форме, с орденами. Наверх пропущенный, после того как ему сказали: «Товарищ Смоленцева вас ждет». И видит не только меня – за столом в гостиной рядом со мной сидят: Юрий слева, Анна справа. И Валя сразу у него за спиной оказался. Еще огонек горит на радиоприемнике, так что и ребята в соседнем номере слушают, тоже готовые вмешаться, и запись на магнитофон идет.
– Простите, я полагал, что разговор у нас будет наедине.
– А у меня нет тайн от моего мужа, – говорю я, – и от этих товарищей, кому я полностью доверяю. В отличие от вас – ведь это по вашему приказу меня и грабили, и обокрасть пытались, а мою подругу убить хотели. Так что возле вас я обоснованно опасаюсь за свою жизнь.
– Я не понимаю, о чем вы? Вижу, что зашел не вовремя – простите за беспокойство.
Линник повернулся к двери. И натолкнулся на Вальку, вставшего у него на пути.
– Ну куда же вы, Сергей Степанович, – вступает Анна, показывая свернутый документ, – ведь вам же это надо? Показания Ганны Полищук, где она прямо обвиняет вас и вашу организацию в очень плохих делах. Садитесь, коль пришли, поговорим! К взаимной выгоде для нас всех.
Линник чуть промедлил, затем прошел к предложенному стулу, сел.
– Только пистолет из вашего кармана медленно выньте и осторожно положите вот сюда, – продолжила Анна, – иначе наш товарищ будет готов вас убить при малейшем подозрительном движении. И не надо обижаться – вы же меня убить приказали, Цуцкарев и Собчак уже показания дают. Если вы хотите, чтобы наша беседа продолжилась, – или нам звонить куда следует? А куда, интересный вопрос. Люся, как думаешь, этого гражданина по уголовной статье оформить, или сразу по политике?
Линник достал «вальтер», положил на край стола. Однако же нагло держится, мерзавец! И говорит даже с недоумением:
– Я уже слышал, что произошло сегодня утром. Можете мне не верить, но я не приказывал Собчаку никого убивать. И я понятия не имею, какое отношение ко всему имеет следователь прокуратуры.
– Не имеете, или не хотите иметь? – спрашивает Анна. – Конечно, вам удобно откреститься от этого человека, с учетом того факта, что он оказался агентом ОУН-УПА. Сговор с врагом – это уже не тимуровские игры, это прямая измена Родине!
– Я бы попросил вас меня не оскорблять! – вспылил Линник. – Как офицера, фронтовика… Признаю то, за что должен отвечать – но уж за чужое меня увольте! Цуцкарев никогда не входил в число моих учеников и не бывал на занятиях нашего кружка, вы легко можете это проверить! И я не знаю, как он оказался рядом с Собчаком.
– Как офицер и фронтовик, вы приносили присягу советскому народу, – заметила его Анна, – защищать наших, советских людей. Однако я абсолютно точно знаю, что Ганну Полищук убили, и сделали это по вашему приказу. Ладно, это еще можно не оправдать, но как-то понять, «за предательство». Ну а меня-то убивать вам было зачем?
– А я повторю, никто вас убивать не собирался, – с вызовом ответил Линник, – уж простите, Анна – не знаю как вас там, но я не мог смириться с тем, что какая-то клеветница Полищук поливает грязью моих учеников. К сожалению, мы здесь люди простые, воевавшие, дипломатии не знаем, и когда нас обижают, действуем прямо. Казимир должен был всего лишь припугнуть товарища Смоленцеву, чтобы она была сговорчивее. Но она человек слишком известный, с боевой репутацией и все время возле… – тут он выразительно посмотрел на моего рыцаря. – Ну, а ее подруга показалась более подходящей персоной для воздействия.
Он удивленно смотрел, как мы все дружно рассмеялись.
– В сорок четвертом в Киеве меня знали как Ольховскую, – сказала Анна, – и ОУН-УПА вынесла мне приговор, «генерал» Василь Кук трижды пытался мое убийство организовать, два раза там, в Киеве, третий раз на пароходе «Нахимов», и где теперь он и его банда? Позвольте представиться еще раз: Анна Петровна, ну пусть будет Ольховская, по закону сотрудникам Службы партийной безопасности разрешено иметь документы на любое имя и любого ведомства, равно как носить при исполнении любой мундир или не носить форму вообще.
И показывает удостоверение всего лишь. Не тот грозный документ с подписью «И. Ст.», дающий ей здесь и сейчас такую же власть, как автор этой подписи, или как в известном романе: «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моей воле и для блага государства». Но и этого достаточно, чтобы какого-то преподавателя как комара прихлопнуть. И он тоже это понял – судя по тому, как изменился в лице.
– Так вы все знали? К чему тогда этот цирк с кино?
– Сергей Степанович, ну вы же умный человек, – сказала Анна, – старший политрук, были ранены под Харьковом, комиссованы, дальше пошли по партийной линии, а с пятидесятого – Львовский университет. В разведке вы не служили, в партизанах и в подполье не были – так что весь опыт у вас и вашей организации лишь из фильмов и книг. А я в войну через все перечисленное прошла – разведшкола, затем оккупированный Минск, партизаны, и в завершение – осназ Северного флота, знаменитые «песцы», при которых я состояла. Дважды Герой Смоленцев, бравший Гитлера в сорок четвертом и Гиммлера в пятидесятом, в представлении не нуждается, как и его супруга, о ее славном боевом пути знает весь Советский Союз. Да и товарищ, что у вас за спиной стоит, по ту сторону фронта больше времени провел, чем по эту. И поверьте, что после Победы мы не лекции студентам читали и не только снимались в кино – Люся, удостоверение покажешь, или мне на слово поверите, что товарищ Смоленцева в том же ведомстве служит, что и я? И вы надеялись, что ваши тимуровцы, дилетанты, имеют хоть какой-то шанс против нас, гроссмейстеров? Хотя вы в шахматы не любите, вам шашки больше по нраву, как записано в нашей картотеке. Как думаете, могли мы не знать про вашу будто бы коммунистическую, однако же подпольную организацию – а узнав, не принять должных мер?
– Каяться не буду. Поскольку мы видим настоящий коммунизм именно таким.
– Сергей Степанович, вы понимаете, что дискредитируете нашу советскую власть? – продолжает Анна тем же менторским тоном. – За которую вы, как и все мы, на фронте сражались. Дискредитируете и словами, и поступками – чему вы нашу советскую молодежь учите, у нас, конечно, сейчас не тридцать седьмой год, критика и обсуждение дозволяются, и даже приветствуются, но не настолько же, и 58-ю статью никто не отменял. Вы понимаете, что если бы вашим делом МГБ занималось, сидели бы вы сейчас в допросной, на очной ставке с кем-то из ваших учеников? Впрочем, это еще не поздно организовать – если вы от нашего предложения откажетесь.
– «Разоружиться перед партией»? Все-таки покаяться публично – а дальше, что партийный суд решит?
– В чем каяться, урод ты фашистский? – вмешивается Валька. – Я высшей философии не учен, одно знаю, как дважды два: делал то же, что фашисты, значит, виновен! Мало они наших советских людей истребили – еще и ты, за какую-то свою идею? А уж безоружных женщин убивать – это совсем западло, мы такого даже в Германии себе не позволяли!
– А тебе что, не приходилось на фронте других на смерть посылать? – обернувшись, с вызовом отвечает Линник. – И еще одна жизнь за Родину, за Сталина, за коммунизм.
– За какую родину, японскую, что ли? – распаляется Валька (наигрывает, как договорились, или уже всерьез?). – Видел я в сорок пятом самураев-смертников, когда тебя взрывчаткой обвязали и вперед под танк или на амбразуру, за своего императора банзай! А у нас даже у штрафников не слышал, чтоб на такое приказом посылали. Это у япошек император и Япония – все, твоя жизнь – ничто, ну а жизнь неяпонца вообще ничего не стоит, как у фашистов и положено. Анна Петровна, по-моему, этот шлемазл уже лет на пять наговорил. А ты давай, чеши языком дальше – может, до вышки и докрутишь!
Сколько я знаю, Валя Кунцевич не еврей. Но иногда проскакивают в его речи характерные словечки. Причем прежде я за ним такого не замечала – а сам он намекнул, что «после знакомства с одним умным человеком». После расспрошу настойчивее – любопытно же! Или у Марии узнаю – ей ведь наверняка известно?
– Сергей Степанович, знаете, в чем разница между нами и МГБ? – говорит Анна все тем же тоном строгой учительницы. – Они судят людей, а мы – идеи. Нам известно, что марксизм, который вы преподаете своим доверенным ученикам, отличается от общепринятого. И возможно даже, в нем есть рациональное зерно. А как говорит диалектический материализм, практика – это критерий истины. Я хочу предложить вам выступить перед аудиторией, изложив свои взгляды – и если сумеете доказать их правильность, то, возможно, их даже включат в университетский курс. Ну, а не сумеете – ответите за все по закону, и не только вы один! Создание антисоветской организации, да еще с террористическим уклоном, раз до убийств дошло, это очень серьезное преступление. Потому на скамье подсудимых окажетесь не только вы, но и те из ваших учеников, кто играл в вашей «Молодой гвардии» активную роль. Можете отказаться, но при неявке на матч вам будет засчитано поражение. И это будет справедливо – значит, вы сами не уверены в правоте своих взглядов?
– Слишком заманчивое предложение, – произнес Линник, – и это все?