– Конечно нет! – ответила Анна. – Ведь Ганну убили, а никакие высокие идеи не стоят того, чтобы ради них невиноватых убивать. Так что вы сейчас напишете, как вы приказали убить Ганну Полищук, и кто конкретно это сделал.
– Так вот что вам надо! Гестаповские штучки – а дальше коготок увяз, всей птичке в суп?
– Все слышали, он нас к фашистам приравнял! – тут же встревает Валька. – Ну вот, уже лет десять ты себе заработал. Анна Петровна, дозвольте мне к этой сволочи физическое воздействие применить? Для допроса останется годен – бить буду аккуратно. Но сильно.
Линник повернулся – мне показалось, сейчас он, как в американском фильме, попробует Вале в физиономию дать, и получит в итоге, вот любопытно мне, сначала по печени и по горлу, или сразу руку на излом и лицом в пол? Не то что мне нравится смотреть на дерущихся мужчин – но представляю, а если бы линниковские блюстители морали тогда на улице попробовали мне юбку задрать, как бы их мой рыцарь по мостовой размазал (ну и я бы, конечно, помогла, если на мою долю кто-то остался бы). Нет, Линник сообразил, что хуже будет лишь ему – лишь глянул бешено, и смолчал.
– Сергей Степанович, сравнение советских правоохранительных органов с гестапо – это очень серьезное преступление, – говорит Анна, – а если окажется, что вы и перед своими учениками такое позволяли, то я вам искренне не позавидую, а ведь мы свидетелей найдем. Вы уже наговорили достаточно, чтобы нам сейчас звонить товарищам из МГБ. Вы отказываетесь от нашего предложения – тогда не отнимайте наше время, вы нам дальше неинтересны. Ну?
– Ганна Полищук ушла с вечеринки после очень неприятного разговора, и проводить ее вызвались трое, Михаил Кузьмин, Олесь Груша и Стася Крутицкая, – произнес Линник, чуть помедлив, – больше я не видел названной гражданки и ничего не знаю, что там в лесу произошло. Восемь человек могут подтвердить, что я оставался в доме после ее ухода.
– Те же люди, кто ранее так же дружно показывали, что с Ганной никто не уходил? – спрашивает Анна почти с издевкой. – Что вам было совершенно незачем присутствовать при самом убийстве, верю, а что это было сделано без вашего ведома и, более того, без вашего приказа не верю абсолютно. Судя по тому, как вы поставили дисциплину в своей организации, «за неповиновение – смерть». Нет, возможно, что вы даже слов приговора не произнесли – но именно вы приняли решение и тем или иным способом довели его до всех. Так что пишите правду, как было. И насчет того, откуда на теле Ганны появились следы физического воздействия, тоже не забудьте – вы девушку пытками заставляли оправдывающую вас записку написать?
Согласится или нет? Неужели этот негодяй избегнет наказания? Нет, я понимаю, что Анна не блефует насчет передачи дела в ГБ, и тюремный срок мерзавца ждет реальный – но это будет меньше, чем то же самое, и еще с позором для того, во что он верил как фанатик, чтобы он не мучеником запомнился, а сволочью! И это его ждет – если он согласится. А если нет – у Анны есть еще план? Господи, кто из нас двоих настоящая актриса – я, которая в кино изображаю замысел режиссера, или она, кто по жизни должна сыграть психологически достоверно, без всяких дублей, и противника (не партнера!) раскусить, на его слабые места воздействовать! Что же ты молчишь, неужели тебе, учителю, своих учеников, своих птенцов не жалко – которых ты под обвинение подводишь? Чувствую, как мой рыцарь свою руку на мою ладонь положил – после он скажет, что я напряжена была, «только искры не летели»! И что если бы месье Фаньер меня увидел, то решил бы в ужасе, что все его фантазии сбылись касаемо демоницы Люциферы (слышала уже про этот его опус, видеть пока не довелось – надеюсь, там ничего непристойного нет, ну а убивать американцев, не вижу в том ничего позорного!).
– Мне будут даны тезисы доклада, – спрашивает Линник, наконец что-то решив, – или я буду полностью свободен в своей речи?
Это для него более важно, чем судьба учеников? Я думала, он для них какие-то гарантии попросит! Хотя нам в Академии на лекциях говорили, что тщеславие для преступников и террористов очень характерно, выступить со своим манифестом, пусть со скамьи подсудимых!
– Без ограничений, – отвечает Анна, – скажете все, что сами захотите.
Пишет наконец! Мы смотрим, молчим – в тишине лишь перо скрипит. Наконец завершил.
– Сергей Степанович, вы уж вслух нам прочтите, не стесняйтесь! – предлагает Анна.
Читает. «Поскольку вышеназванная гражданка Г. Полищук выразила явное пренебрежение к учению Маркса – Энгельса – Ленина и показала себя ярко выраженным мелкобуржуазным элементом, то мной было сказано, таким, как она, в коммунизме не место. После чего гражданка Полищук написала свое покаянное письмо и ушла в сопровождении товарищей М. Кузьмина, О. Груши, С. Крутицкой. Больше я ее не видел, и лишь на следующий день узнал о ее судьбе. Могу предположить, что между гражданкой Полищук и тремя вышеназванными товарищами возникла ссора, вызванная антисоветскими высказываниями гражданки Полищук – что и привело к трагическому финалу. Что до якобы обнаруженных на трупе следов “пыток и истязаний”, то свидетельствую, что при мне вышеназванная гражданка никакому физическому воздействию не подвергалась, так что эта вина лежит на трех упомянутых лицах. Больше ничего сообщить по существу данного дела не имею».
М. Кузьмин – а ведь знакомая фамилия, уж не один ли из несостоявшихся убийц господина Штеппы? Так тут целый террористический заговор организовался? Валя подошел, бумагу у Линника взял, бегло просмотрел, положил перед Анной.
– Ну что ж, Сергей Степанович, будем считать, что мы договорились. Вы свободны, как вам и обещали.
– Когда и где мне выступать?
– Вам сообщат. Думаю, что завтра с утра.
– Простите, но мне нужно больше времени, чтобы тщательно подготовиться!
– И это говорит истинный большевик-ленинец? Вам следовало бы знать, что в июне семнадцатого в Петрограде, когда Владимир Ильич узнал, что солдаты Измайловского полка, поддавшись контрреволюционной агитации, собираются идти громить Петроградский Совет, то он отправился в казарму один и произнес там такую речь, что те же солдаты устроили ему овацию. У вас же будут почти сутки на подготовку, и вам не надо ничего придумывать – просто изложите то же самое, что своим кружковцам.
– Хорошо. Теперь я могу идти?
– Идите. Но поскольку ваша невиновность лишь после вашего выступления установлена будет, до того придется вам временно под негласным надзором побыть, доверяй, но проверяй.
Это правда. Знаю, что с львовскими товарищами все согласовано, и только Линник выйдет, примут они его под надзор – куда пойдет, с кем общаться будет. И чтобы сам он, это зная, не стремился своих проинструктировать, предупредить!
– Молвила щука карасю, что слышала я, ты до диспутов мастер, желаю сейчас с тобой провести, – усмехнулся Валя, когда Линник вышел, – Салтыков-Щедрин, кажется, так. Ань, ты и в самом деле собираешься ему что-то дозволить, если он выиграет?
– Мне его глаза очень не понравились, – сказал мой муж, – и, кажется, Аня, ты крупно ошибаешься, считая его своим, лишь с перегибами. Он вышел отсюда, как торпеда на цель – уничтожить, о себе не думая. И дай бог, если мне лишь показалось.
– Он проиграет, – ответила Анна, – он не может выиграть, мы должны постараться! Сейчас договариваюсь с университетом о месте и времени, ну а за тобой обеспечение безопасности. Чтобы диспут был культурный – а не в средневековом смысле, когда после правоту кулаками доказывали. Ну а здесь, я смотрю, у каждого оружие в кармане!
Кажется, я поняла, что Анна намерена сделать! Раз прозвучало слово «диспут» – а из бесед с отцом Серхио я помню правила этих умственных состязаний, в давние времена нередко имевших место в университетах, а также при королевских или иных дворах, когда встречались мудрецы, выясняющие, кто из них более достоин. Исходные тезисы сторон могли быть любыми, кроме прямой хулы на Бога, Церковь и правящих особ – а дальше полагалось средствами логики заставить оппонента либо сделать заявление, противоречащее его собственному исходному, либо впасть в ересь. Ну а поскольку учение господина Линника по сути своей является именно ересью – то мы «инквизиция», или кто? То, что обвиняемый сам числит себя коммунистом, не должно нас смущать – и в средневековье из числа приговоренных Святой Инквизицией большую часть составляли лица духовного звания – поскольку они, к сожалению, как люди образованные, были более склонны к впадению в ересь, чем безграмотные землепашцы. Кроме того, как рассказывал отец Серхио, и в Церкви в те годы творились весьма печальные вещи, причем лица, погрязшие в грехе и разврате, нередко пытались найти оправдание своим богомерзким поступкам в своевольном толковании Святого Писания, что как раз и есть ересь. Таким образом, деяния и той инквизиции были в значительной мере направлены на очищение Церкви от собственных заблудших овец – поначалу милостливым увещеванием, и лишь тех, кто упорствовал в ереси, ждал очистительный костер.
Так же, как нас учили в Академии. С идеями не борются карами – чужую идею надо сначала дискредитировать, растоптать, унизить, и по возможности публично. А уж после казнить адептов, если, конечно, они не раскаялись – ведь милосердие – это тоже оружие, в борьбе идей!
И я попрошу Анну быть милосердной к тем, кто увидит свои заблуждения. Юному возрасту свойственен максимализм – у нас в Академии есть курсант со смешной фамилией Портянка, сейчас вполне серьезный старший лейтенант, ну а в сорок четвертом, под самый конец войны, семнадцатилетний солдатик, призванный в тыловой батальон аэродромной охраны[28]. И он сам рассказывал, как однажды задержал какую-то местную женщину, ходившую в лес за хворостом и вышедшую к полосе охраны. Когда же начальник караула шутя спросил: «Рядовой Портянка, ну что скажешь, нам с этой гражданкой делать?» – то он ответил, нисколько не сомневаясь и даже гордясь: «Расстрелять как немецкую шпионку». Никого, конечно, не расстреляли, начкар и особист были вполне адекватными и опытными людьми, да и сам Портянка сейчас вспоминает тот случай со стыдом – но психология семнадцатилетних! Которые легко могут, как говорит мой муж, наломать дров, если их не сдержать.