Валя показывает «корочки» – не «инквизиторские», а МГБ. Сообразил, раз я его этим званием назвала (и майор госбезопасности соответствует армейскому полковнику – в этой реальности довоенную иерархию в органах не отменили). Ивану Никифоровичу же информация – если полковник у меня в подчинении ходит, то мой ранг не ниже генеральского? Смотрим, как товарищ ректор (пока не гражданин, суда ведь не было еще) пишет про всех своих приятелей и коллег, чьи откровения слышал. Со стен осуждающе смотрят классики марксизма.
– О, да вы тут целую «Войну и мир» написали, Иван Никифорович. Что ж, пока продолжайте исполнять свои обязанности, о дальнейшей судьбе вас известят. На мой личный взгляд, вы своему посту не соответствуете – гражданин Штеппа и то больше подходит, уж он линию советской власти будет безупречно проводить. Но это уже в Москве решат, я лишь докладную напишу. Надеюсь, вы поняли, что никаких эксцессов во вверенном вам заведении случиться не должно? Свою судьбу не усугубляйте, да и интерьер жалко – очень не хотелось бы сюда ОМОН вводить, мебель переломают, убыток казне. Пока же не смеем вас задерживать – у вас свои дела, у нас свои.
И когда мы вышли, я шепотом спросила у Вали:
– Я не слишком на «товарища Брекс» была похожа? По-казенному говорить проще – но не хочу, чтобы люди привыкали. А главное, боюсь, вдруг сама не замечу, как такой стану?
А Валя ответил, также шепотом:
– Тебе до того далеко. И с такими, как этот, только по-казенному и надо. А то на шею сядут и ноги свесят. Как в мое время такие интеллигенты искренне верили, что «главная задача власти – это диалог с обществом», – под которым оные личности понимали исключительно себя. То есть, по их мнению, власть должна слушать, исполнять и отвечать за то, что ей всякие васисуалии лоханкины велят, сами ни за что отвечающие.
И спросил недоуменно:
– Ты и в самом деле хочешь Штеппу на ректорство?
– Нет, ты что! – отвечаю. – Это лишь чтобы товарищ ректор был в печали.
Успели даже съемками заняться. Наш будущий великий режиссер (без кавычек, мне очень понравились его фильмы, что я на ноуте смотрела) все уже понял и спросил меня с сожалением:
– Анна Петровна, так, значит, мы лишь для декорации работали? И не будет никакого кино?
– Ну отчего вы так решили, Леонид Иович, разве одно другому мешает? Будет фильм, хороший и полезный, особенно для юношества. И эпизоды комедии к месту – как дед Щукарь у Шолохова. Сделано много, какие-то эпизоды на «Мосфильме» доснимем – ну а сегодня, пока еще массовка в нашем распоряжении, надо с Дрогобычем завершить. Не удалось панскому «святому войску» взять город, и паны ругаются, орут на главинквизитора Крамера: «Ты на что нас подрядил? Вместо обещанного дохода одни убытки, ладно, что наемники передохли, не жалко и меньше платить – так все равно на поход потратились, кто нам возместит? А потерянную артиллерию, и пушки и обученных пушкарей, нам Церковь вернет?» Крамер оправдывается, что за святое дело торговаться грех – ему отвечают, что раз бог справедлив, то богоугодное дело и оплачиваться должно соответственно. «Говорите, в городе колдуны засели – так вы, ваше подлое святейшество, заверяли, что с нами Бог, и кто тогда выходит сильнее? Грозите отлучением – так вы и тех, в городе отлучили, и что в результате?»
– Короче, панове, ловить тут больше нечего, – говорит самый главный и богатый пан Ржевуцкий, – мне сегодня на обед курицу не могли найти, оправдываются, что всех мы уже съели, на полсотни миль вокруг. Из дома известия, требующие нашего присутствия. Я свое слово сказал, панове, – война должна быть выгодной, иначе это совсем не война. Я ухожу, а вы все как знаете. Ну, а святой отец может тут под стенами хоть до Страшного суда сидеть, его право!
И соглашаются остальные паны. Каждый считает, если мои потери будут велики, мои соседи этим воспользуются и от меня что-то откусят! Решено в итоге, осаду снимаем и по домам – признали себя проигравшими. Крамер орет, угрожает – но не слушает его никто. Уходит панское войско, свернув лагерь, а со стены города на это смотрят наши герои, вместе со всеми жителями Дрогобыча. И тут сам Крамер в бешенстве выхватывает у солдата арбалет и стреляет. И падает пани Анна, со стрелой в груди.
Юрка этот эпизод раскритиковал в пыль. Конечно, пуля (или стрела) дура, и случайно попасть может, но лагерь уж точно не под стенами был – а на какую дальность арбалет бьет, даже со стальной пружиной? Прицельно, метров на сто, ну а навесом, по цели вроде строя пехоты, триста-четыреста максимум. А по тому, как вы сняли, там расстояние, на глаз, не меньше километра. Пусть уж тогда Крамер из ружья стреляет – народ, что смотреть будет, дальнобойность старинных ручниц не оценит, зато знает, что мосинка на километр вполне достает (другое дело, что без оптики хрен попадешь, если только не снайпер экстра-класса). Но тут уже режиссер уперся – недраматично будет. Как в фильме «Чапаев» вот ему не нравилось, как там старый пулеметчик падает в эпизоде психической атаки: «Помираю, Анка, патроны», – а не видно ни раны, ни даже крови. Другое дело – стрела из тела торчит.
– Не бывает такого? Так и путешествий во времени тоже не бывает, и что?
Знал бы ты, что с самыми настоящими пришельцами из иных времен говоришь. Но успела я усвоить железное правило – список посвященных утверждает лично товарищ Сталин. И Юрка в итоге лишь рукой махнул: «Ваш фильм, вы и снимайте. А я при своем мнении останусь!»
Лючия тоже была очень недовольна:
– Зачем убивать бедную пани Анну, товарищ режиссер, этого даже не было в первоначальном сценарии! Что значит «чтобы показать, что ничего даром не достается»? По-вашему, Чародей не имеет права на свое простое земное счастье? Признавайтесь, кто – вы или Стругацкий – решил мою героиню убить? Что значит – всего лишь одну? А партизанка Таня тут при чем? Что значит «вам двоим в картине тесно»? По сюжету, нет ничего между Таней и Чародеем – или вы уже без меня меня замуж выдать успели?
Успокоилась римлянка лишь после заверений, что оба варианта (со смертью пани Анны и без нее) отсняты, в Москве выберем окончательный.
После съемок ребята поехали в университет, помещение проверить и аппаратуру разместить. А я в гостиницу, пообедать. И тут Валя подошел, обеспокоенный, – наш «агент 07» куда-то пропал, не вышел на работу, в общежитии нет, и где он, неизвестно. При том что гражданин Линник все время был под наблюдением – да и он что, полный дурак или самоубийца, в его теперешнем положении вешать на себя еще один труп?
– Вот список всех, с кем он встречался сегодня. С утра в университет поехал, гад, там уже студентов полно, завтра начинается семестр. И он старался зацепиться с максимальным числом народа – причем так, что не подслушать. И не иначе, через своих птенчиков навел шухер – теперь там такое творится!
Да в чем дело? А собралась толпа в университетском парке, уже несколько сотен, и еще люди прибывают. В крайне возбужденном состоянии – как бы не случилось чего. Товарищ Федоров уже в курсе – спрашивает, что происходит. А что мне ему отвечать? Ожидалось ведь, что публики будет немного (сегодня утром объявление вывесили), сам Федоров намеревался быть со свитой, товарищ ректор с преподавателями университета, товарищи с Радиокомитета, ну и для массовки – несколько десятков студентов, кто успеют афишу прочесть, и после всему студенческому коллективу расскажут. Ну, еще завтра, или через пару дней, запись по радио пустим, в редактированном виде. А теперь делать что?
Через полчаса (а уже начало четвертого!) в кабинете Федорова собирается оперативный штаб. В составе представителей всех компетентных органов – прокуратуры, милиции, ОМОН, военных – пришлось мне свой мандат с подписью «И. Ст.» предъявить. С командующим округом маршалом Ватутиным я еще с Киева знакома была, армейцы уже были наготове, ожидая выступления бандеровцев (а кого еще?), так что воинские части лишь приказа ждали подавить беспорядки так же решительно, как тогда, в сорок четвертом. Хотя мне очень не хотелось бы в своих, советских студентов стрелять. В парке я видела репродукторы на столбах – можно ли быстро подключить на них вещание с нашего мероприятия? Отлично – вот только теперь проиграть я даже теоретически права не имею.
В половине пятого подъезжаем к университету – кавалькада черных ЗИСов, ЗИМов, «побед» в сопровождении грузовиков с солдатами ОМОН. На улице Первого Мая, на проспекте Ленина вижу еще военные машины, и даже бронетранспортеры. Парк Ивана Франко оцеплен милицией и вооруженными солдатами, солдаты стоят вдоль улиц Вересня и Словацкого, по которым мы едем к парадному входу. Слева, в парке, толпа – их там уже не сотни, а тысячи человек, провожают нас молчаливыми взглядами, их молчание кажется мне угрожающим. У входа нас встречают Тюленев с Мазуром: «Все уже готово, Анна Петровна, ждем вас». По лестницам и коридорам проходим в аудиторию, мимо милицейских постов.
Шестью часами раньше.
Разговор, который не слышали посторонние
– Сергей Степанович, вы уверены, что так надо? Мне не страшно, – но хочется быть уверенными, что не напрасно. Когда в нас будут стрелять.
– Надо, Гриша, надо! Иначе выйдет, что все было напрасно. Что наша «Молодая гвардия» – это собрание болтунов, а не передовой отряд бойцов за настоящий коммунизм.
– Но ведь те, кто против нас, – они тоже коммунисты? Они за нас воевали! Фашистов разбили, в Берлин вошли.
– Это было раньше. Первый Интернационал, Второй Интернационал – которые основывали Маркс с Энгельсом. В самом начале это были организации борьбы за дело пролетариата, – а в конце скурвились, разложились, продались буржуазии, как и все социал-демократические партии. Ленин создал партию нового типа и Третий Интернационал – и вот теперь разложились и они. Мы сейчас такие же первопроходцы, как РСДРП году в тыща девятисотом. За нами встанут другие, – но лишь если мы сейчас примем бой, из окопа шагнем!
– Так, Сергей Степанович, жить и в самом деле лучше стало. Раньше, как война была, понятно, все для победы – но сейчас и о народе заботятся. И в смысле свободы – вон, у Кувшинова с матмеха отца выпустили. Реабилитировали по полной, извинились и даже квартиру пообещали, в очередь поставили уже. А гниль и крикунов жмут и партбилетов лишают, если кроме дури и глотки у тех ничего нет.