Кадры фильма остались, вышедшего на экраны уже в следующем году. Где Мария играет небольшую роль, служанки пани Анны. Смотрю и вспоминаю тот день, Львов, 1 сентября 1953 года альтернативной реальности. Когда я счастлив был – и все потерял. Снова попасть бы, в параллельную параллельной, где можно все открутить назад.
А пока не выходит такое – хочется убивать.
Из протокола допроса
Я, Куколь Нина Ивановна, 1935 года рождения, Отец, Куколь Иван Никифорович, ректор Львовского университета. Мать, Куколь Глафира Борисовна, домохозяйка. Проживаю по адресу: улица Первого мая, дом… Студентка второго курса университета, филологический факультет.
В антисоветской террористической организации «Молодая ленинская гвардия» состою с осени 1951 года. Куда меня ввел Марат Лазаренко, 1933 года рождения, с которым я познакомилась на танцах и считала своим женихом. Остальных известных мне членов организации назвать отказываюсь. Гражданин Линник С. С. был мне известен с сентября 1952 года, с начала моей учебы на первом курсе. О его роли как руководителя организации я узнала от вышеназванного Лазаренко в ноябре 1952-го, перед праздником революции. Линник С. С. неоднократно принуждал меня вступать с ним в половую связь, мотивируя это приобщением к коммунистическому будущему, когда не будет семей и все люди станут как родня. Марат о том знал и не возражал.
Убить Анну Ольховскую я решила сама, без чьего-либо приказа. Пистолет (наградной) взяла у отца. Намеревалась встретить ее у гостиницы «Россия», куда и направлялась, по дороге решив сдать в библиотеку книги. Выходя из которой увидела Ольховскую вместе с хорошо известным мне товарищем с киностудии, всегда ее сопровождавшим. Решила, что более удобного случая не представится.
О содеянном не сожалею. Готова понести наказание в соответствии с советским законом.
С моих слов записано верно. Куколь Нина. 1 сентября 1953 г.
– Ну что, написала? Давай сюда. Так, а вот интересно, что это ты одного своего женишка указываешь, подписывая его на статью, а про прочих молчишь?
– А он дрянью оказался. Когда мы познакомились, он казался мне – герой, комсомолец-доброволец, такие правильные слова говорил! Я за ним готова была на край света, на любую стройку в Сибири ехать. Или на казнь идти, как Зоя Космодемьянская. А он, как оказалось, со мной лишь ради того, что мой папа ректор, и квартира, машина, будущая карьера! Услышав же, что папу снимут – сразу в кусты! К Ленке Носенко с истфака, «она красивее тебя». Дрянь!
– Кто – он или Ленка?
– Оба! Она тоже хороша! В кусты, как все – пересидим, обождем!
– То есть она тоже была членом вашей организации?
– Ой!
– Ладно, к тому, кто туда еще входил, мы вернемся. Ты вот скажи, почему ты решила убить Ольховскую? Ведь понимала, что уйти тебе не удастся – а значит, придется свою жизнь на ее разменять. Личных мотивов у тебя не было – вы раньше нигде не пересекались. Тебе гражданин Линник дал приказ?
– Нет! Сергей Степанович ни при чем. Он, напротив, всегда одергивал, если кто и предлагал. Говорил, что большевики, в отличие от всяких эсеров, против террора как главного средства борьбы. Предателей казнить можно. А мы должны были примером и пропагандой способствовать возвращению СССР на истинный ленинский курс. Что нас пока мало, но станет больше. И кто-то сумеет и на самый верх во власть. Что дело это страшно долгое, и победы мы можем и не увидеть, но потомки наши продолжат.
– Потомки? Так вы же против семей.
– Идейные потомки, а не наши дети. Те, кого мы распропагандируем, увлечем.
– Что не мешало вам готовить антисоветское выступление в университете уже сейчас.
– Не антисоветское! А как у Ленина, «партия должна не брезговать и текущими делами по защите интересов трудящихся, чтобы массы видели, кто их защитник». Мирная демонстрация, забастовка, листовки. Но никаких погромов и убийств. Сергей Степанович так говорил. Что силой мы ничего не добьемся, нас раздавят. А так, даже проиграв, мы заработаем авторитет.
– Раз выступление против советской власти, значит, антисоветское. Какими средствами, неважно. Так все же, кто тебе приказал убить Ольховскую?
– Никто. Я сама. Сделала это для себя.
– Под дуру косишь? Какой тебе интерес? Жить надоело – так давай в петлю! Или под поезд, как Анна Каренина. Посторонних невиноватых зачем тянуть?
– А она не невиноватая. Про нее мой папа и другие говорили, что есть такая Ольховская, как чрезвычайный и полномочный комиссар в Гражданскую. Ездит, выслеживает – и кого заметит в неправильных мыслях, а тем более делах, тому приговор! Чтоб дело Сталина жило и побеждало. После разговора с ней еще вчера утром папе «скорую» вызывали, сердце прихватило. А после диспута уже все открыто говорят, что папе ректором не быть, это дело решенное. Жизнь ему сломала, тварь! Поделом ей!
– Так, наверное, твой папа по миру бы не пошел? Профессорствовал бы где-нибудь чином ниже. В зарплате потерял бы, но не настолько же, чтоб тебе под высшую?
– В зарплате?! А вы будто не знаете! Нет, говорили уже, едва ему не в глаза, что за ним придут, этой ночью или следующей. И конфискуют все, ну а меня на сто первый километр, коровам хвосты крутить! Или же в лучшем случае мне учительствовать в сельской школе, с окладом в пять сотен – самой огород копать, чтоб прокормиться.
– Так, может, и не было бы ничего.
– А мне плевать! Я не только из-за этого решилась. Выходит, что вся наша «Ленинская гвардия» – это впустую? Даже если Сергей Степанович был в чем-то неправ, и даже если он совсем был неправ – мы-то есть! Вот и захотелось что-то изменить – не будет теперь страшной Ольховской, и то дело! И никто не будет дрожать, как мой папа, что она к ним приедет. Значит, жизнь стала лучше хоть чуть.
– Значит, сама решила и приговорила? Ну и тебе тоже будет приговор.
– Я по совести. Еще раньше, когда мне Лючия Смоленцева про письмо этой Полищук сказала, так я Марату передала и настаивала, чтобы ее не трогали! Пусть письмо выкрадут, отнимут – но чтобы она сама не пострадала. Потому что она актриса, модель и просто красавица – а не комиссар. Ну жалко стало мне ее!
– Ух, жалостливая какая! Аж слезу вышибает.
– Я правду говорю! И книги библиотечные в тот день решила сдать, чтоб не пропали, другим полезны будут. С папой простилась – он даже не понял, отчего я так ласково с ним. Зная, что домой уже не вернусь.
– Это верно. Разве что лет через двадцать пять – и то если тебе чертовски повезет на снисхождение суда. Но обычно за попытку убийства такой персоны – высшая мера, без вариантов.
– Попытку? Я ее убила! Видела сама! Папа рассказывал, слухи ходили, что эта с нежитью знается, с оборотнями, и сама, возможно, – но ведь оборотней не бывает?!
Анна Лазарева.
Вечер 1 сентября
Мы с Лючией вошли в допросную. Вали Кунцевича с нами не было – он бы эту соплю просто прибил бы, а это слишком просто. Следователь вскочил, готовый уступить место за столом, но я сказала, не надо. Его присутствие никак нам не помешает. А кроме того, у меня отчего-то лучше получается чувствовать оппонента, когда я стою или хожу, но не сижу. А эта на меня как на привидение смотрит. Могла бы быть хорошим материалом двенадцать лет назад, как я сама тогда, к немцам в тыл – а сколько таких не вернулись? Но теперь – возврата нет. Своей крови не прощаем.
– Так за что же ты меня хотела убить? Просто потому, что кто-то сказал, какая я нехорошая. Достойных птенчиков воспитал Сергей Степанович. И хороший же мир вы хотели построить – в котором останется лишь горсть бешеных, и они будут ласково кусать друг друга острыми зубками, про такое еще Александр Грин писал. Но вы же такие умные и желаете сами идти по своим граблям, чем читать классическую литературу, где ответы на многие мировые вопросы уже даны.
Я злая сейчас. Очень злая. На эту соплюху – даже больше, чем на Лиду Чуковскую: ведь та все же наших никого убить не успела. И оттого хочу даже не информацию с нее получить (ну что она может знать), а морально растоптать ее в полную грязь. Чтобы она сама себя не Софьей Перовской считала, а последним дерьмом. За смерть хорошей девушки Маши сполна ответишь – уже если предотвратить мы не смогли, то отомстить сумеем! Ведь Маша погибла из-за моей доброты (хотя никому я о том не скажу). Если бы мы, сразу после Линника, похватали бы всех его «птенцов», о ком нам было известно. Не разбираясь степенью вины – кто не замарался, после отпустим. Но захотелось быть добренькой, ведь это наши, советские ребята, пусть и заблуждающиеся, – но родись они на двенадцать лет старше, могли со мной вместе, сначала в Школу, затем немцам в тыл, и многие бы не вернулись. Думала, без вождя оставшись, будут тихо сидеть, ну а мы их вызывать, увещевать, и для нашего советского общества спасать (ну, кроме совсем уж безнадежных). И ведь Валя предлагал – а я «добро» не дала. Ошиблась!
А эта молчит в ответ. Сжалась, как в кокон – не слушаю, не хочу слышать. Наверное, это японцы называют «дзен»? Ничего, сейчас ты меня услышишь!
– Так когда, где и какими словами гражданин Куколь Иван Никифорович подговаривал тебя совершить покушение? Это какой же надо быть сволочью, мразью – чтобы, самому не решившись, посылать на смерть свою дочь? И не надо врать, что «решила сама». Если только что призналась, что якобы Сергей Степанович такого не велел. Тогда кто?
Молчит. Но на меня смотрит, набросится или нет? Придется тогда ей руку сломать – разговор наш еще не закончен, чтоб тебя конвойные уводили за нападение в карцер и после «отбивочной». Что решишь – кого сдавать, папу или любимого учителя? А ведь придется, даже молчанием своим!
– Папа не знал! – решилась наконец. – Мы действительно сами. Как «Молодая гвардия» в Краснодоне – это вы можете понять? Или вам все по приказу свыше?
Язык развязала? А ведь говорил мне герр Рудински, если арестованный со следователем заговорил, это уже процесс пошел. Будешь пытаться меня по-человечески в чем то убедить? Давай – а я тебе подыграю. Не показывая, что для меня ты уже не человек, а тварь!