Тут я даже возмутилась. Если предполагаемые заговорщики выступают от лица Церкви нашей, то причастие отравить – это что-то запредельное, никогда на такое верящий в Господа нашего не пойдет! Да, знаю, что в Священной конгрегации (она же инквизиция, та самая) «при исполнении» дозволено свою веру скрывать, вести жизнь мирянина и, теоретически, притворяться хоть муллой, хоть раввином, им вышестоящий служитель заранее этот грех видимого отступничества отпустил. Но на такое пойти – это значит уже внутренний предохранитель сломать, в душе своей католиком никак не остаться.
– А сколько раз в истории было, что прямо в церкви, во время молитвы убивали? – спросил муж. – И даже не мирян, а самых главных попов. Как, например, епископ Станислав, которого в Польше после святым объявили, был убит в главном их соборе прямо во время службы, по приказу их короля, с которым что-то не поделил – и в Англии, смутно припоминаю, было что-то похожее. Считается, что умерший за молитвой возносится прямиком в рай, так что, выходит, у убийц совесть чиста, они даже вроде как услугу ему оказывают. Галчонок, ты извини, я в богословии не силен, но в положении нашего Вальки оказаться не хочу. Не было прежде – ну так все когда-то в первый раз случается, и без разницы мне, что попы скажут – в соборе возле тебя постоянно будут наши ребята, чтобы никто не мог в тебя выстрелить или чем-то острым ткнуть. Как Аню во Львове едва не… А коль попам не нравится, пусть лесом идут. Я же хочу, чтобы мы жили вместе еще долго и счастливо!
В ночь накануне испытания мне снился ужасный сон. Моя родная деревня Ладзари – и всюду чужие солдаты, гнусные бородатые рожи в чалмах, а также американцы (в большинстве, негры). Меня, вместе с другими женщинами, лапают и тащат, сдирая платье, я кричу и вырываюсь, даже вцепляюсь кому-то в мерзкую харю, тогда меня валят и бьют прикладами и сапогами, очень больно, вкус крови во рту. Рядом мертвые тела – наших мужчин, кто пытались за нас заступиться. Ощущение невыразимой мерзости, когда меня насилуют всей вонючей толпой, затем я лежу на земле, вся в крови, не могу подняться. На меня смотрит американский сержант и брезгливо приказывает: избавьте эту от мучений. Чернокожий американский солдат пригвождает меня штыком, и я умираю.
И просыпаюсь, вся дрожа, а Юрий обнимает меня, гладит по спине, по волосам. В двери нашей спальни заглядывают дети и домработница тетя Даша – оказывается, я так страшно кричала, что разбудила всех. То, что я видела, вспоминается как абсолютная реальность, я будто чувствую боль от ударов и оглядываю себя, ища на теле раны и ушибы; меня передергивает, когда я снова переживаю прикосновения чужих грязных лап. Что это было, о святой Иосиф – неужели Господь решил мне в видении мою судьбу показать?
А после, когда все успокоились и разошлись, и я рассказала все мужу – он ответил, что, скорее всего, я увидела то, что случилось в иной реальности. Оказывается, и мой рыцарь, и Анна, и, наверное, другие люди с подводной лодки иногда видят сны, связанные с событиями другой ветки истории (как решили на консилиуме научные светила). Я слышала уже эту гипотезу, что время может не только течь, но и ветвиться, как устье реки, – теперь же я узнала от мужа, что в иной истории (где война завершилась в сорок пятом) было, когда марокканцы французского экспедиционного корпуса, а также примкнувшие к ним американские солдаты (и негры в их числе) устроили в моей Италии гнуснейшую оргию, насилуя всех женщин и убивая мужчин. В этой же реальности две дивизии марокканских «гумьеров», наемного туземного сброда, вместе с американскими войсками вошли во Францию (совершив и там множество преступлений, зафиксированных Церковью), а на Сицилию и в Калабрию были переброшены уже после окончания войны, когда было больше порядка – и все равно оставили там по себе очень плохую память. И у нас они все были обмундированы по-американски, лишь со своими знаками различия. Значит, я видела во сне то, что случилось в том времени – Юрий сказал, что наш мозг может работать как радиоприемник, ловя мысли людей оттуда, особенно если «совпадает волна».
Святая Инесса, так это я увидела себя?! Здесь у меня есть замечательный, любимый и любящий муж-герой, чудесные дети, интересная жизнь, полная приключений, знакомство с такими великими людьми, как русский вождь Сталин и его святейшество папа, дружба с Анной и ее мужем, Адмиралом из будущего, учеба в русской Академии, роли в кино. А там, уехав в деревню, как мне советовала мудрая тетушка София, я вовсе не прожила долгую и скучную жизнь, выйдя за лавочника Паоло, а очень скоро была зверски убита чужой солдатней! Мне стало страшно, как на краю могилы, и я снова разрыдалась у Юрия на плече. Что же это выходит, я – живой мертвец?
– А разве этот мир похож на потусторонний? – спросил меня муж. – И я тогда кто, если тут еще не успел родиться? Как и все, кто на «Воронеже» был. И у Анны после спроси – она в той истории погибла, до Победы не дожив. Как и Тюлень, что у меня в подчинении ходит, да ты же знаешь его – в миру Сергей Тюленин из «молодогвардейцев». И генерал-лейтенант Куников, кто дивизией морской пехоты командует, ты его тоже видела в Ленинграде в прошлом году – а там он в сорок третьем на Малой земле погиб. Ну успокойся, Галчонок, живы мы и долго вместе жить будем, долго и счастливо. А то, что было там – здесь не будет никогда!
В ту ночь я так больше и не уснула. Юрий тоже, он просидел на кровати рядом со мной, мы тихо разговаривали, и мне очень хотелось… но было нельзя, поскольку мне перед испытанием предстоял еще и обряд причащения. Утром пришла Анна, и мы выбирали платья, делали прическу и макияж, за окном шел осенний дождь и ветер сгибал деревья. Я рассказала своей лучшей подруге о своем сне, а затем спросила, верно ли, что и она в той истории погибла, не дожив до конца войны, – и как она чувствует себя сейчас?
– Хорошо, ну а отчего бы иначе? – ответила она. – Люся, ты пойми, что после развилки все, что случилось там, здесь произойти не обязано. Там мы умерли – зато здесь живы. И надо, как классик написал, «жить и исполнять свои обязанности», делать то, что должно.
Мы подъехали к собору Непорочного Зачатия на трех одинаковых черных ЗИМах, в одном мы с Юрием, а также Анна и Валя, в двух других наша охрана. Всю дорогу я держала мужа за руку, боясь отпустить на миг, словно он тотчас же исчезнет, и я, проснувшись, окажусь в страшном мире моего сна. Первыми вышли ребята, нас оберегающие – Юрий сказал мне, тут все под контролем, даже снайпера бояться не надо, и никто не кинется на нас с гранатой, как тогда в Риме возле Дворца Правосудия. А еще собор был оцеплен милицией, хотя внутрь пускали не только тех, кто из римской делегации, но и еще каких-то мужчин и женщин, наверное, это и есть «массовка», из местной паствы. И у входа люди стоят – те, кому в храме места не хватило? Нет – вижу там и Юншена, и китаянок (издали узнаю по зонтам), еще кого-то из нашей Академии и «итальянской моды» – нас встречают. И санитарная машина неподалеку – это что, на случай, если заговорщикам все-таки удастся их подлый план?
– Обычная предосторожность, – ответил мой рыцарь, – массовое же мероприятие, а вдруг кому-то плохо станет? Лучше лишнее в запасе иметь, чем если нужного под рукой не окажется, это правило святое.
Солнца нет, серое небо в низких тучах, мелкий дождь сеет по лужам. И бешеный ветер от земли до неба, как в одном из кругов дантовского ада, готов нас с Анной унести – треплет и вздувает наши плащи, платья, вуаль на шляпках, словно паруса. Я упоминаю о ветреной стихии столь часто, потому что это самая агрессивная из всех – я уже не замечаю «страшных русских морозов», которыми меня когда-то пугали (достаточно одеться теплее), и не боюсь ленинградского дождя (даже люблю с зонтиком ходить), – но ветер приходится лишь терпеть, когда он дует, сбивает с ног, мешает идти и учиняет ужасный беспорядок с моим платьем и прической. Юрий, заметив мое затруднение, обхватил меня за талию, и я сразу поняла, отчего великий флорентиец увидел во втором круге именно ураган, терзающий страстных влюбленных – мои мысли стали о самом грешном и сладком, как этот божественный ветер лишит меня одежд прямо в объятиях любимого супруга (о чем Данте, описывая вечный ураган, стыдливо не упомянул), хочу испытать такое, ради полноты ощущений, пусть сейчас с меня плащ сорвет! Прости меня боже, но даже ад, если мы будем там вдвоем, для меня станет не наказанием, а райским блаженством. Впрочем, я о том узнаю лет через шестьдесят, раньше прерывать свой земной путь я не собираюсь.
– Люся, ты подол держи, – сказала Анна, с трудом удерживая зонт, которым закрывалась от бури, – твои гости смотрят! И нас фотографируют.
Наш путь был не вечным, всего полсотни шагов – оттого я осталась в накидке, сорвать ее не успело. Зато перед самым входом в храм мою шляпу сдуло, и прямо в лужу – пришлось мне волосы капюшоном плаща прикрыть. Нас встречал сам отец Паскуале, настоятель – я должна была первым делом исповедаться перед ним, покаяться в своих совершенных грехах. Что ж, отче, я никого не предавала, не впадала в грех чревоугодия (стройность берегу), равно как и в скупость (в СССР нет капиталистов, зачем копить богатство), и в бессмысленное расточительство. И грех гнева куда-то ушел, даже когда мне показали очередной опус месье Фаньера, это он меня пытался изобразить – как я (некоторое внешнее сходство есть), голая и с чертячьими рожками (фу, безвкусица!), ночами летаю над Нью-Йорком на метле (тогда бы уж лучше на Ту-16 с атомными бомбами – ну что за вред Америке от мелких пакостей мирным обывателям) – ну просто убого и смешно! Грех смертоубийства – да, было и это (вспоминаю бандеровскую мразь в Киеве, девять лет назад), но вы спрашиваете, отче, испытывали ли я тогда ненависть к врагам? Нет, в тот момент не испытывала, слишком быстро все произошло, и мои руки сработали раньше, чем рассудок. И я не сожалею о содеянном – поскольку иначе эти твари убили бы меня, и самым жестоким способом, а лавры святой великомученицы меня пока что не привлекают. Грех гордыни – есть немного, отчего я не должна гордиться собой, своим мужем, своей страной и народом, если это заслуженно? И конечно, есть грех сладострастия – отче, вот не понимаю я, почему по католической вере женщина не должна удовольствие получать, даже со своим венчанным супругом, а лишь ради «плодитесь и размножайтесь», как, прости господи, скотина к