Детдомовская – а манеры, как у дамы «из бывших», если посмотреть, как она за столом управляется. Одета в простое платье из ситца в горошек, сшитое по моде, с широкой юбкой и рукавами-«фонариками», в волосах серебряная заколка, серебряное колечко с темным камнем на левой руке. Впрочем, ленинградцы культурой отличались – да и мать у нее, наверное, не из пролетариев была?
– А кем была ваша мама? Простите, если вам трудно отвечать…
– Она преподавала музыку детям. И еще шила на заказ. Ну, а я отчего-то больше технику люблю. Потому и хотела в Баумана, а не МГУ или ЛГУ.
Точно, из бывших – Василь Кузьмич вспомнил одну свою знакомую из предвоенных годов, учительница рисования в школе, а говорили про нее, что бывшая княжна. Впрочем, сейчас это вовсе не предосудительно, с учетом политического курса. Наркоматы переименовали – а разговоры ходят, что и на штатской службе персональные чины введут, как в армии, или как при царе было. А что, «статский советник Бакланов» – звучало бы, но тс-с, о том пока лучше не вслух!
– Видел пару раз Анну Петровну, вашу приемную мать, она к нам в наркомат по делам приезжала. Очень строгая дама, которую даже побаиваются у нас все.
– Строгая, но честная. Подлости в ней нет совсем. Просто война опалила ее больше, чем меня, – вы знаете, что она у немцев в тылу воевала, у партизан? Меня приняла хорошо, ценные советы дает, всегда когда спрошу. И красивая – ей же в прошлом году лишь тридцать исполнилось. А выглядит еще моложе – было однажды, мы в Ленинграде еще на одно мероприятие пошли, так она там мою подружку изображала, и все поверили. А после, дома, вместе посмеялись.
Она была совершенно не похожей на прежних знакомых Бакланова – которые вели себя в диапазоне от «мой господин, мой повелитель» до истерик. А как равная, уверенная в себе (ну еще бы, с такими родителями), с незыблемым покоем внутреннего достоинства. И пахло от нее не «Красной Москвой», а чем-то терпким и незнакомым – когда Бакланов спросил, она ответила:
– Какие-то духи из «итальянской моды», мы с мамой одеваемся там.
То есть она Анну Петровну Лазареву уже мамой зовет?
Когда они вышли из ресторана, шел дождь. А Гоша не подъехал еще – и тогда Ира прикрыла Бакланова своим зонтом. Новомодный складной зонтик был рассчитан лишь на одного человека, и хлипкий, легко и часто выгибался на ветру, – но все же немного защищал от дождя. Чтобы уместиться под куполом, стоять пришлось вплотную друг к другу, лица совсем близко – как у той парочки в десяти шагах, кто явно целуются прямо на улице, прикрываясь зонтом не столько от дождя и ветра, сколько от посторонних взглядом.
– Теперь вы понимаете, Василий Кузьмич, почему я не на мотороллере сейчас? Ну как бы при езде, зонтик удержать? А плащ промокает, если дождь сильный, и еще в лицо на скорости бьет. Зато в хорошую погоду на двух колесах, как на истребителе – и видимость, и маневр.
– Ира, я могу вас попросить? – решился наконец Бакланов. – У меня послезавтра, в среду, компания старых друзей собирается, былое вспомнить, многие и с женами придут. А вы бы согласились стать на один вечер хозяйкой моего дома? И грязную посуду после гостей вам мыть не придется, в четверг домработница Алевтина Борисовна придет, серьезная такая дама в годах. А вам лишь поприсутствовать, себя показать рядом со мной.
Для «своих» из наркомата Василь Кузьмич проставлялся в субботу. Но после обеда позвонил Витька Косырев, из довоенных еще знакомцев, откуда-то уже услышавший про повышение, поздравил и намекнул, что для совсем своих можно бы собраться и пораньше. Сколько не виделись, сколько воды утекло – ну вот и обновим впечатления. Что ж, завтра не успеть, тоже подготовиться надо – а в среду, так вполне, часиков в шесть, ради такого можно и с работы чуть пораньше, благо все люди с транспортом казенным, не на троллейбусе добираться.
– Хорошо, Василий Кузьмич, – кивнула Ира, – диктуйте адрес. Я запомню, у меня память хорошая.
Во вторник на службе Бакланова ждал сюрприз. Когда он явился, в первом часу (что уже могло считаться опозданием – при официальном начале рабочего дня в девять, начальствующим лицам полагалось быть на месте не позднее четверти, ну половины двенадцатого, но Василь Кузьмич решил, что в этот конкретный день ему за это ничего особого не будет, даже если заметят), то сначала был удивлен присутствием в приемной пары коротко стриженных парней в штатском (которые делали вид, что на Бакланова не обращают ни малейшего внимания), а затем секретарь-машинистка Светочка пролепетала: «А вас, Василь Кузьмич, в вашем кабинете уже больше получаса ждут». А поскольку входить в кабинет в отсутствие владельца полагалось лишь в одном известном случае (ну кроме техперсонала), то Бакланов открывал дверь на негнувшихся ногах. Хотя вроде арестовывать его не за что – да и повышение тогда не укладывалось бы ни в какие рамки!
В кресле (не том, что за столом хозяина кабинета, а одном из «гостевых») сидела женщина, красивая, модно одетая, и смотрела на Бакланова изучающим взглядом. Анна Петровна Лазарева – у которой, по слухам, в сумочке лежит грозная бумага с подписью «И. Ст.», – а ее право непосредственного доклада Самому никто из собеседников Бакланова сомнению не подвергал.
– Доброе утро, Василий Кузьмич. Простите за визит без предупреждения. Вы уделите мне пять минут, не по государственному, а по личному делу?
Бакланов выдавил из себя – да, конечно. И опустился в свое законное кресло. Лазарева продолжила:
– Ира мне все рассказала. Она добрая девочка, привыкшая любого человека считать хорошим, если только он не фашист, не бандеровец и не бандит. Очень независима и упряма – даже я для нее не авторитет, и меня она слушает не всегда. Особенно если ей запрещать, заставлять делать то, с чем она не согласна – тогда она из противоречия сделает наоборот. Что ж, она уже взрослая, и за себя отвечает. Но, хотя она мне не родная дочь, мне очень не безразлична ее судьба. Потому, если ее обидят, то обижусь я. Имейте это в виду, Василий Кузьмич – ведь вы завтра пригласили ее к себе на вечер?
Бакланов лишь кивнул, обозначив, что все понял. Лазарева легко встала:
– Что ж, не смею больше отнимать ваше время, – и направилась к двери. Остановилась, обернулась и добавила: – А еще Ира не переносит пьяных. И сама пьет лишь совсем легкое вино, и очень немного. Помните и об этом, Василий Кузьмич, – если не хотите уронить себя в ее глазах.
То есть Лазарева ничего не имеет против того, что Ирина завтра будет королевой вечера? Но обеспокоена, чтобы с ее дочкой ничего не случилось – вполне обычное желание любой матери, даже приемной. Будет обижена – ясно, что за этим последует, причем строго по закону: имея желание и возможности Службы партийной безопасности, любого можно рассмотреть под микроскопом и найти хоть что-нибудь, если ты не святой, тут не только повышение не утвердят, легко из Москвы в провинцию вылетишь, а то и что-то подсудное возникнет. Вот ведь попал, как кур во щи! Про Лазареву говорят, что ее были слова: «Если тебя огорчили, плакать должен тот, кто в этом виновен». Запросто могут «аморалку» приписать, хотя и редко такое случается, для того надо быть распоследним мерзавцем, вроде того как «бросил с ребенком, имея еще и жену», да чтоб заявление пострадавшая написала и до самого верха дошло, – но кто сомневается, что при большом старании и Ирочку Матвееву найдут, и всех, кто до нее, и уговорят написать жалобы как положено, затем партийный суд, и партбилет на стол, карьера рубится напрочь, хоть поваром в ресторан идти работать. С другой стороны, положение можно и с пользой для себя обернуть, он ведь Иру обижать вовсе не собирается. И в любом случае хотел бы ее увидеть завтра – да и приглашена она уже, и отказ воспримет как обиду.
Василь Кузьмич не заметил, что, входя в волнении, он не прикрыл за собой дверь кабинета (а видела ли это Лазарева, оставалось неизвестным). А в приемной Светочка напрягала ушки – и, едва гости ушли, под первым же предлогом бросилась разносить новость по подружкам, так стремительно цокая каблучками по коридору, что юбка-клеш раздувалась на бегу. Никто ведь не предупредил, что это секрет, не брал подписку – значит, можно? В итоге к концу дня все министерство знало, что «наш Бакланов, оказывается, орел, дочку самой Лазаревой подцепил – ну, теперь он или высоко взлетит, или крылья обломает».
А еще он не узнал, что первоначально сборище намечалось дома у того же Витьки – но у него, как назло, случилась неприятность: у соседей сверху прорвало трубу, и привести квартиру в подобающий вид получалось никак не раньше пятницы. Что категорически не подходило одному из гостей (как и встреча в ресторане). Так что «у Бакланова – а отчего бы и нет?»
В среду Василь Кузьмич отпросился со службы в четыре, и на весь вечер – так как срочных незавершенных дел не было, дали добро. Ровно в шесть раздался звонок в дверь. Ира вошла, такая нарядная, в широкой шляпе с вуалью, скрывающей лицо, – сразу наполнив прихожую шелестом платья и запахом итальянских духов. А Бакланов стоял перед ней без пиджака, закатав рукава рубашки и повязав передник. С кухни доносился аромат чего-то жарящегося.
– Василий Кузьмич, вам лишь поварского колпака не хватает! Вы готовите сами? А как же ваша домработница?
– Иногда, – ответил Бакланов, – для своего удовольствия, это называется «хобби». Вы считаете это чем-то неподобающим?
– Нет, что вы! – ответил Ира. – Просто удивилась. Хотя слышала, что все великие повара – это мужчины. Как, например, месье Оливье, в честь которого назван мой любимый салат.
– Вы на мотороллере приехали? Надо тогда распорядиться, чтобы его поставили во двор, за ворота, а то как бы не…
– Василий Кузьмич, ну как бы я на мотороллере, и в этой шляпке? Ее сдувает так легко! Фасон мне нравится – но надеть можно лишь в полный штиль, или когда я не одна, а с кем-то, кто будет за ней постоянно бегать…
Тут Бакланов ощутил укол ревности. Хотя такая красивая девушка наверняка не испытывает недостатка в поклонниках.