— Эх, Ширяшкин! — покачал отец головой, — раньше говорили: «Язык мой — враг мой, друг сатаны и советник диавола».
— Ну, это вы, Степан Григорьевич, запели по-церковному! И наше время болтунов и без меня хватает. Будто я один!
Все двинулись к самолёту, который показался Саньку не очень красивым: какой-то горбатый, серо-зелёный, на низких колёсах.
Летели без полковника — тот остался в Красноводске, чтоб передать военачальникам план войны.
— Полковник передал секретный план? — спросил Санёк у Ширяшкина.
— Всё в порядке. Передал. Мы со своей боевой задачей справились. Объявляю благодарность!
В БОМБОЛЮКЕ
У самолёта стоял улыбающийся красивый лётчик с голубыми глазами.
— Ну, товарищи, особых удобств не обещаю, но надеюсь довезти ваши тела в сохранности. За души не ручаюсь.
Пассажиры поглядели на остекление кабины, сходное с прозрачной колбой, забранной решёткой, на трёхлопастные пропеллеры и пулемёты. А лётчик, протянув руку, показывал под самолёт:
— Проходите в салон. Только лезть придётся на четвереньках, как в детстве. Ну-ка, молодой человек, покажите пример! — сказал он Саньку.
И тот смело полез под брюхо самолёта.
— Очень хорошо! — похвалил лётчик. — Молодец!
А Санёк и рад стараться. И даже залаял.
— Лай отставить! Теперь гляди вверх и осторожно вставай на ноги. Не ударься головой.
Санёк поднял голову и увидел на брюхе самолёта открытый люк.
За первопроходцем последовали остальные.
— Товарищ гражданский лётчик, — сказал командир. — Разместите, пожалуйста, пассажиров.
— Слушаюсь, — отозвался отец.
Все залезли в бомболюк, представляющий собой огромный ящик.
— Ставьте чемоданы и садитесь, кто как сумеет, — сказал он. — Створки сейчас закроются.
— Если они в полёте раскроются, — спросила мама, — за что держаться?
— За воздух, — посоветовал Ширяшкин.
— Вы — болтун, — сказала военная женщина. — А болтун — находка для шпиона.
— О-о, мадемуазель! Далеко не каждый болтун находка для шпиона.
Военная женщина сердито отвернулась от Ширяшкина.
— Подберите ноги! — крикнул военный лётчик.
Створки стали медленно закрываться, и что-то щёлкнуло — все оказались запертыми в железном ящике. Слабый свет струился в маленькое окошечко на передней стенке — через него можно было видеть пилотскую кабину.
Санёк попросил отца, чтобы тот позволил пройти к окошку — поглядеть. Степан Григорьевич поднял будущего лётчика под мышки и поставил его перед окном.
— Гляди, сколько приборов.
Потом свет загородился головой лётчика в шлеме, и теперь можно было видеть только кожаный затылок.
На потолке люка слабо засветился круглый плафон — сделалось чуть светлее.
— Вот за эти крюки, — сказал Ширяшкин, — подвешиваются бомбы.
— Где переговорная труба? — спросил Санёк.
— Слушай Ширяшкина больше! — сказал отец. — Сам подумай, зачем тут нужна переговорная труба? С кем разговаривать? С бомбами, что ли?
— Можно и с бомбами поговорить, если никто не хочет тебя слушать, — ответил Ширяшкин с грустным видом.
— Блудословие считалось на Светлой Руси большим недостатком, а вы всё болтаете, болтаете. Знаете, почему парашютистам запрещено болтать перед прыжком?
— Почему?
— А потому, что если человек много болтает и храбрится — значит, трусит. Смелые люди спокойны и молчаливы.
— Вот ещё! — обиделся Ширяшкин. — Я не боюсь. Просто неприятно сидеть в железном ящике, по которому стреляют. Ведь если на нас нападут, мы даже не узнаем.
Мама полезла было за пяльцами, да махнула рукой — в бомболюке темно, не повышиваешь. И Санёк сообразил, что она боится.
Загудели моторы.
Пассажиры, сидя кто где, ничего не могли видеть, кроме серых эмалевых стенок ящика с дрожащими переборками и разноцветными проводочками по шпангоутам. Шум стоял такой, что говорить стало невозможно. И потому Ширяшкин больше не рассказывал «случаев из жизни».
Вот куда-то поехали и, наверное, взлетели. А может, как в «случае из жизни», стояли на месте или катались по земле взад-вперёд. Хотя нет, пожалуй, летели — болтало так, что всё внутри подкатывало к горлу.
Санька стало тошнить.
А потом и Ширяшкину сделалось плохо.
Иногда лётчик в окошке поворачивал голову и глядел, что происходит в бомболюке. Он, наверное, догадывался, что пассажиры всё перепачкали.
Нет, никогда бедному Саньку не было так плохо, как в душном бомболюке, где пахло разогретой краской, дымом выхлопа и рыбой.
Отец вытащил из чемодана книжку о насекомыми, разодрал её и стал подтирать пол. То есть закрытые створки. Жуки и бабочки пошли в дело, в том числе и цветной портрет саранчи.
Санёк думал, что умирает. Он, правда, не знал, как это — умирать. Но жизнь стала невыносимой. А самолёт всё болтало и болтало.
ЗАВОДСКОЙ АЭРОДРОМ
И вдруг наступила тишина. Санёк, правда, не очень хорошо понимал, что происходит. Он думал, что умер.
Створки люка стали медленно открываться, и все сошли на землю.
— Дыши, дыши, сынок! — говорил отец. — Сейчас всё будет хорошо. Ведь мы дома, в Москве! Дыши на здоровье.
И Санёк дышал, дышал, и в самом деле ему сделалось лучше.
— Вот видишь, уже улыбается, — сказал отец маме. — Всё будет хорошо. И мы ещё увидим небо в алмазах. Не волнуйся. И не надо плакать. Он — стойкий солдат. Ты ведь солдат?
Санёк от слабости говорить ещё не мог и только кивнул. Отцовы слова доходили до него, как через подушку.
Все стали благодарить лётчиков, прощаться и желать друг другу удачи.
Отец, пожимая руку Ширяшкина, вдруг спросил:
— Скажите, сколько вам лет?
— Скоро будет восемнадцать, — ответил тот солидно.
— О господи! Совсем дитя!
— Вот ещё! — покраснел Ширяшкин. — Никакое не дитя, если призвали. И я поеду дальше.
— Меня военная форма сбила с толку, — пробормотал отец. — Я думал, ты старше, и даже порой злился на твои шуточки.
— Ничего. Я не обижаюсь.
Ширяшкин присел перед Саньком на корточки и протянул руку.
— Жму вашу руку, Степаныч, как солдат солдату.
— Детский сад! — усмехнулся отец. — Чистый детский сад!
— Ну, ещё раз до свидания, товарищи! — сказал Ширяшкин, поднимаясь. — Всего вам доброго. Будьте здоровы и не кашляйте.
— От всей души желаю тебе выжить, — произнёс отец.
— Вам тоже.
А солдатскую смекалку Ширяшкин всё-таки проявил — раздал всю рыбу. И себе взял одного сазанчика.
Санёк глядел на удаляющегося фронтового друга с рыбой, завёрнутой в газету, и махал ему рукой. Тот шёл и рыба в ответ помахивала хвостом. Саньку жалко было расставаться с Ширяшкиным, он чуть не плакал. Неужели никогда в жизни им не доведётся встретиться? Неужели он никогда не пожмёт его руку, как солдат солдату? Вдруг его убьют? Издали он казался совсем маленьким, худым и ушастым. Санёк все махал и махал.
— Детский сад, чистый детский сад! — проговорил отец, глядя на удаляющегося Ширяшкина. Потом повернулся к Саньку и сказал:
— Это, товарищи, и есть завод. Здесь клепают самолёты, а также проводят ремонт авиационной техники. Из алюминиевых отходов штампуют солдатские ложки.
— Значит, мы летели на неисправном самолёте? — спросила мама. — И могли не долететь?
— Могли не долететь и на исправном, — невесело усмехнулся отец. — Да и что теперь об этом толковать! Ведь долетели. Кстати, и тут мы встречались с фашистами. К счастью, это была эскадрилья бомбардировщиков. Гоняться за нами и ломать строй им не было никакого смысла.
Ширяшкин скрылся за углом серого строения. Ушёл, как из жизни.
Санёк повернулся и остолбенел — перед его глазами простиралось огромное поле, сплошь усеянное обломками аэропланов. Из земли торчали самолётные хвосты, искорёженные фюзеляжи, крылья с ободранной обшивкой и просто обшивка, колёса и кабины без стёкол. Конца-края не было этому авиационному кладбищу. И на всех самолётах красные звёзды. Санёк искал хоть один с крестами и свастиками — и не находил. А потом увидел бомбардировщик, на котором летели, только изуродованный и с разбитым остеклением кабины. У него была обшивка того же цвета и красные звёзды, обведённые белым.
— Ты что? — спросила мама.
Санёк молча показал на самолёт.
— Да, как наш, — вздохнула она и отвернулась.
— Сюда привозят сбитые самолёты, — объяснил отец. — Потом переплавляют и делают новые.
— Привозят, отмывают от крови и переплавляют? — спросила мама и поглядела на отца так, будто он в чём-то виноват.
Отец промолчал.
— А где фашистские самолёты? — спросил Санёк.
— Они, понимаешь ли… как бы тебе объяснить? Есть другое кладбище — там они. Оно не меньше этого.
— Пойдём поглядим, — попросил Санёк. Ему во что бы то ни стало хотелось убедиться, что сбивают не только русских.
— Поглядим, сынок. Потом поглядим. Не сейчас. Всё равно победа будет за нами.
Это было самое тяжёлое время для нас. Фашистские бронированные дивизии двигались на Сталинград и Кавказ. До конца войны было очень далеко. И ещё многим молодым людям, русским и германским, суждено будет лечь в землю… Да будут прокляты все войны и те, кто их затевает!