Самолёт, переваливаясь на неровностях аэродрома, покатил на старт. Мотор загудел так сильно, что внутри всё задрожало. Стали разгоняться всё быстрее. И Санёк сообразил, что самолёт в воздухе, когда увидел внизу полосатые аэродромные будки и деревья.
Сверху городок походил на лоскутное одеяло, по которому разбросаны игрушечные домики. А вон две игрушечных коровы щиплют травку. Маленький человечек, загородившись рукой от солнца, глядел на самолёт, а рядом маленькая собачка болтала хвостом.
Санёк вспомнил чудесный рисунок, где самолёт с красными крыльями и девочка Монгола.
А дальше пошли горы. Ближние сияли ослепительной белизной, а отдалённые казались отлитыми из голубого стекла.
Горы выдвигались одна из-за другой. Санёк глядел на них, глядел, да так и заснул с отвёрткой в руке.
И проснулся от тишины.
— Приехали! — сказал отец.
— Уже Москва? — обрадовался Санёк.
— Нет, это Баку. До Москвы нам лететь да лететь. Будем добираться на перекладных. Пойду искать самолёт.
— А на твоём не полетим? — заволновался Санёк.
— На нём надо менять мотор и перетягивать обшивку.
— И тебе потом перешлют его в Москву?
— Непременно. В конверте с сургучной печатью, — засмеялся отец.
НЕМИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Степан Григорьевич пошёл договариваться насчёт самолёта, чтоб лететь дальше. Санёк с мамой устроились в сквере за аэродромной стоянкой. Тут же сидела старушка с маленькой девочкой — беженка из Ленинграда. Она стала рассказывать, какая жизнь в осаждённом городе, и всё не могла поверить, что ей удалось выбраться живой.
— Представьте, каково, если отключена вода, отопление и электричество, — говорила она маме. — А мороз под сорок градусов. Нечистоты выливали прямо на лестницы, так как ни у кого не было сил двигаться. Самодельные печки-буржуйки топили мебелью и книгами…
Мама не хотела, чтоб Санёк слышал про ужасы войны, и сказала ему:
— Поди поиграй вон с тем мальчиком.
И он пошёл, не зная, во что играть.
Молодой человек лет шести, чернявый и краснощёкий, заметив некоторую неуверенность в движениях Санька, подошёл к нему сам и миролюбиво, будто что-то хорошее, предложил стыкнуться.
Санёк хорошо знал значение этого слова, так как мальчики постарше постоянно стыкались в овраге за домом — подальше от взрослых.
— Зачем? — задал он вполне резонный вопрос.
— A-а, просто так.
Санёк задумался: драться ему не хотелось.
— Только, чур, ты — Германия, — предупредил мальчишка. — А я — Советский Союз.
— Нет, лучше ты будешь Германия, — возразил Санёк.
— Почему лучше?
— Потому что «потому» окончается на «у».
Теперь настала очередь мальчишки ломать голову, придумывая достойный ответ.
— Я не согласен быть Германией, — сказал он. — Что я, дурак, что ли?
— Я тоже.
— Что же нам делать? Не драться, что ли?
Мальчишка стал злиться.
— Давай не драться, — охотно согласился Санёк.
— А ты разве хочешь не драться?
— Хочу.
У мальчишки был такой вид, словно его дурачат.
Со стороны могло показаться, что два молодых человека, чернявый и белобрысый, мирно беседуют.
Когда Санёк оглянулся на маму, та улыбнулась и помахала ему рукой. Мальчишка это заметил и сказал:
— Драться лучше за кустами. Пойдём за кусты.
— Только, чур, ты — Германия, — предупредил Санёк. — Иначе я не согласен.
— А давай так: и ты будешь Советский Союз, и я.
— Если мы оба Советский Союз, то драться нельзя.
— Правда, — согласился драчун. — Тогда это глупо. Что же нам делать?
Дипломатические переговоры зашли в тупик.
Тогда Санёк сделал обходный манёвр.
— Я знаю грузинский язык, — похвастался он. (Научился некоторым словам у тёти Софико и Васо.) И стал произносить все слова, которые знал, и это на какое-то время отвлекло «Германию» от нападения на «Россию».
Мальчишка слушал, разинув рот, но явно думал о чём-то другом. Санёк понимал, как только кончатся грузинские слова, придётся драться.
— Ладно, — махнул рукой мальчишка. — Я буду Германией!
И тут Санёк почувствовал, что будет и драться, и кусаться, и царапаться — ведь перед ним «Германия».
— Пошли, — сказал он.
Однако войну «Германии» с «Россией» предотвратил Степан Григорьевич. Он сказал:
— Прощайся со своим товарищем — вылетаем через полчаса.
И Санёк с большим удовольствием попрощался с товарищем, который при этом испуганно таращился на отца.
Итак, «Германия» осталась с носом.
Мама в это время вышивала красный мак — разволновалась, выслушав рассказ ленинградки. Но ни Санёк, ни Степан Григорьевич этого не знали. Вообще она всегда садилась за пяльцы, если нервничала.
— Вон наш аэроплан, — сказал отец. — Называется Ли-2.
На киле самолёта красовалась звезда, обведённая по контуру белым. Думая о своем недавнем товарище-драчуне (никакая он не «Германия»!), Санёк испытал нечто похожее на жалость к нему. Уж он-то, наверное, никогда не полетит на военном самолёте с красными звездами.
Самолёт Ли-2 был знаменит не менее, чем АНТ-25 и У-2 (По-2).
Конечно, Ли-2 делался не для войны, а для мирных целей: на нём возили пассажиров, грузы, проводили в Арктике суда — подсказывали с воздуха наилучший путь среди ледовых разводьев, летали в район вулканов — наблюдали сверху извержения, вели аэрофотосъёмку — делали географические карты, подсчитывали стада диких оленей с воздуха. Словом, этот самолёт был незаменим для «науки» — так лётчики называли и вулканологов, и океанологов, и зоологов, и зимовщиков полярных станций.
Этот самолёт самый долговечный изо всех наших самолётов. На нём работали более сорока лет — с тридцатых годов до самого недавнего времени.
ПРАВДИВЫЕ РАССКАЗЫ КРАСНОАРМЕЙЦА ШИРЯШКИНА
Жара стояла страшенная, трава и небо побелели от зноя.
Степан Григорьевич был в хорошем настроении, оттого что случилась оказия до города Красноводска.
— Знаете, где самое лучшее место в авиации? — спросил он.
Ни Санёк, ни мама этого не знали.
— Под плоскостью.
И все забрались в холодок под крыло, где уже отдыхали на разостланной плащ-палатке две женщины: одна в военной форме, другая штатская. И красноармеец с газетой.
— Располагайтесь, товарищи, — сказал он. — Всем места хватит. — И поздоровался с Саньком за руку. — Как вас зовут?
— Санёк.
— Простите, а как по отчеству?
Санёк растерялся — не ожидал такого вопроса.
— Степанович, — подсказал отец.
— Очень приятно с вами познакомиться, Александр Степаныч, — сказал красноармеец и стал обмахиваться газетой.
Санёк хотел спросить, куда едет красноармеец, но в военное время вопросов не задают — это он хорошо знал. Едет — значит, на то есть приказ.
Лётчик в гимнастёрке с двумя треугольничками на голубых петлицах ходил вокруг самолёта и напевал себе под нос что-то неузнаваемое. Он был в новых сапогах, собранных в гармошку, а за голенищем, как и у механика Петровича, — отвёртка. За поясом — пассатижи.
— Это второй механик и одновременно стрелок, — сказал молодой красноармеец и вытянул травинку.
К механику подошёл большой и, наверное, очень сильный лётчик с медалью на груди. Оба чего-то ждали и поглядывали на кирпичный дом, где толпились военные.
Красноармеец стал покусывать травинку, сладковатую снизу.
— Этот здоровяк с медалью командир нашего самолёта, — сказал он. — Герой! Вот только плохо слышит. Глухой.
Рассказчик печально вздохнул.
— Отчего глухой? — поинтересовалась штатская женщина. — Может, глухонемой?
— Нет, просто ничего не слышит. Однажды его подбили фашисты, но он посадил свой горящий самолёт на луг. От удара о землю его выбросило из кабины.
— Да ну! — удивилась женщина.
— Вот вам и «да ну»! Летел сорок метров.
— Неужели сорок? И всё по воздуху?
— Именно сорок. И всё по воздуху. Потом подсчитали рулеткой — ровно сорок.
— Врёшь, Ширяшкин, — сказала военная женщина.
— Что значит «врёшь»?! — обиделся Ширяшкин. — Ведь если самолёт врежется в землю, то пилота выбрасывает вперёд по движению — закон физики. Соображать надо!
— Ну и что дальше? — спросила штатская женщина.
— А дальше было вот что. На лугу паслись бык и корова. Травку щипали. Так он убил головой быка, а корова со страху убежала. Её до сих пор не отыщут. Вот, пожалуйста, коли не верите.
Красноармеец протянул обрывок газеты штатской женщине.
— Где смотреть? — спросила та.
— В отделе объявлений. Вот!
Женщина прочитала вслух:
— «Ушла корова по кличке Катя. Бурая с бел. пятн. на спине. Нашедшего просим сообщить…»
Санёк слушал, затаив дыхание, рассказ о легендарном лётчике-герое, а сам поглядывал на него. Да, такой дядя, пожалуй, мог бы и в самом деле убить быка головой.
— Что же дальше? — спросила штатская женщина.
— А то было дальше, — продолжал Ширяшкин, — что у него у самого из уха потекла кровь. И он оглох. Теперь глух как пень.
— Врёшь, Ширяшкин! — сказала военная женщина.
— А вы сами попробуйте, убейте быка головой, тогда и говорите. Спорим, что и вы тоже оглохнете! Между прочим, в газетах врать не будут. Думаете, Катя не убежала, если б у неё на глазах не убили быка головой? Тут всякий убежит!
— Но в газете ничего не сказано про лётчика и аварию, — возразила военная женщина. — Только про Катю.
Красноармеец, подмигнув Саньку, показал большим пальцем в сторону женщин:
— А ещё военные!
Санёк покраснел, польщённый вниманием такого многознающего человека.
— Причём тут военные? — обиделась военная женщина.
— А при том, что про аварии впрямую в газетах не пишут — это секретные сведения. Потому умный человек читает про корову, а понимает са-авсем другое. Правильно, Степаныч? — Ширяшкин поглядел на Санька — тому ничего не оставалось, как кивнуть. — Ну вот. Мы это понимаем. — Он потрепал Санька по плечу. — А они — нет. Женщины! Что с них возьмёшь!