Военная женщина шепнула штатской:
— Я вообще-то боюсь.
— Бойся не бойся, а лететь надо, — отозвалась штатская.
Санёк улыбнулся, показывая, что ничего не боится. И увидел, что мама вышивает свои маки. Неужели она тоже боится?
— Маршрут такой, — сказал ей отец. — Из Баку в Красноводск через Каспий. Красноводск — городишко, где не встретишь и дерева.
— Над морем лететь опасно, — сказала мама, откладывая пяльцы.
— Ничуть, — успокоил её отец. — То же, что и над сушей. Вот, правда, над морем труднее работать штурману. Над сушей если заблудился, отыщи железную дорогу, снизься да и погляди название станции на здании вокзала. В море глядеть не на что — кругом вода.
Санёк поглядел, не потерялся ли план войны, пакет был на месте. То есть на коленях полковника.
— Не люблю летать пассажиром, — сказал отец. — Просто ненавижу в полёте сидеть сложа лапки. Как кролик. Подопытный.
Санёк вспомнил соседского кролика. Белый, пушистый, с большими испуганными глазами. Он ел букеты одуванчиков. Потом исчез. Ходили слухи, что его съели самого.
Впереди что-то загудело, и — было видно в иллюминатор — закрутился пропеллер. За ним другой. На месте винтов образовались прозрачные, слегка подрагивающие круги.
Самолёт с запущенными моторами долго стоял на месте и рычал то громче, то тише. А Санёк думал о бедном кролике. Неужели его убили?
— Что с тобой? — спросил отец.
— Кролика жалко.
— Жарко? Теперь всем жарко. В воздухе будет прохладнее. Потерпи.
— Не жарко, а жалко — кролика, — поправил Санёк.
— Какого ещё кролика?
— Белого.
— Белого? Такого несмелого?
Санёк кивнул.
— Вот кончится война, мы, может, заведём кроликов.
Санёк обрадовался, думая о кроликах, которые будут у него после войны.
— Моторы гоняют, — сказал отец. — Пробуют по всем режимам.
— А если мотор остановится? — спросила мама.
— Аэроплан пойдёт со снижением. Тогда надо будет облегчать машину — выбросить за борт всё лишнее.
— О боже! Что же нам выбрасывать? Чемодан?
— Не волнуйся. Твой чемодан ничего не весит. Да и моторы надёжные, не откажут. Слышишь, как их проверяют? Было б топливо, а сами они не остановятся.
— А вдруг не хватит бензина?
— Успокойся. Количество топлива рассчитывается согласно задания. И всегда имеется некоторый запас. На случай, если заблудимся или придётся идти на запасной аэродром.
— Так мы можем не только упасть, а ещё и заблудиться?
— Упасть и заблудиться мы не можем — что-нибудь одно. Да и вообще, сама подумай, с чего бы нам падать и блуждать? Никто нам не помешает.
— Никто? — изумилась мама.
— Успокойся и думай о чём-нибудь весёлом. Думай о том, как мы вернёмся наконец в Москву. Или о том, какая хорошая жизнь будет после войны. Ты себе представить не можешь, как будет хорошо: никаких воздушных налётов, никаких похоронок. Люди, пройдя войну, станут добрыми друг к другу, внимательными. Никто на тебя голос не повысит, все улыбаются… Всю землю засадим и засеем садами и лесами, построим красивые дворцы…
Вот тронулись. Нет, остановились. Поехали, остановились, поехали, остановились; пассажиров мотало туда-сюда.
— Пробуют тормоза, — пояснил отец. — Видишь, как всё внимательно проверяют?
Самолёт долгое время гудел на месте. Наконец стал разгоняться для взлёта. Запрыгали и поехали по полу заглушки, тонко, по-комариному, заныли металлические переборки. Толчки, сперва жёсткие, делались всё более плавными. Вот совсем исчезли, и земля за окном, резко наклонившись, пошла вниз. Началась болтанка.
— Воздушные ямы! — пояснил Ширяшкин.
— Какие там ямы! — буркнул отец. — Все небо — сплошная яма.
— Чего ж тогда самолёт кидает?
— Разная плотность воздуха. Восходящие и нисходящие потоки. Земля по-разному нагревается. Физику надо было учить в школе.
— Не спорю. Я не лётчик, а всего-навсего переводчик, — сказал Ширяшкин. — Я знаю английский.
— Врать-то не надоело? — спросил отец и отвернулся к окну.
Раскачивались вместе с землёй дома и нефтяные вышки, потом открылось море. Если присмотреться, можно видеть зеленовато-синие волны. Заметно даже, как ветер морщит гладкую волну и срывает с гребешков пену. А дальше всё сливалось в сплошной голубовато-белый свет.
Санёк долго глядел в окно. Только это скоро надоело: ведь, кроме моря и волн, глядеть не на что.
Из пилотской кабины вышел стрелок и молча поднялся по ступенькам к пулемёту. Перед Саньком оказались его сапоги с подвёрнутыми вовнутрь голенищами, собранными в гармошку. От сапог пахло новой кожей. Точно также пахло в отцовом футляре от бинокля.
Стрелок, судя по сапогам, крутился на месте.
— Глядит, нет ли фашистов в небе, — шепнул Ширяшкин. — А нам с вами главное — доставить в целости и сохранности план войны. Поняли?
— Куда доставить?
— В Красноводск. Тс-с! — Он приставил палец к губам. — Знаем только вы и я.
— А если потеряем план войны, то и самой войны не будет? — поинтересовался Санёк.
— Всё равно будет.
— Тогда зачем план?
— Чтоб война шла по плану.
— А она пойдёт по плану?
— Войны, Степаныч, никогда не проходят по плану. По их плану фашисты должны были взять Москву несколько месяцев тому назад, а им нюх начистили. А по нашему плану… Короче, Степаныч, давайте прекращать болтовню — это нас может увести далеко. И если увидишь, что кто-то захочет украсть пакет, стреляй без предупреждения. Понял?
— Из чего стрелять? — спросил Санёк дрогнувшим голосом. Он подумал, что Ширяшкин сейчас даст ему настоящий пистолет — охранять секретный план войны.
— А вот так! — Он наставил на военную женщину указательный палец и выстрелил: — Кх-х!
— Дурак, — сказала женщина.
— Что с неё возьмёшь, друг Степаныч! — сказал он со снисходительной улыбкой. — Женщина! Ничего не понимает в военном деле. Ну разве дураку могут доверить ход всей войны? Ответьте мне, как солдат солдату? Могут?
— Нет, не могут, — произнёс Санёк срывающимся от волнения голосом: с ним ещё никто не говорил как солдат с солдатом, никто не называл Степанычем и на «вы».
— Ты один тут кое-что понимаешь, — вздохнул Ширяшкин, переходя на «ты». — Ты один понимаешь, что такое война. И не раз выигрывал сражения.
Санёк был поражён проницательностью старшего друга. Неужели ему известно, что, защищая Отечество со своими доблестными товарищами по оружию Васо и Дэвико, он неизменно выходил победителем?
А стрелок тем временем всё крутился на своей металлической тумбе.
Под обрезом купола висела на проволочной дужке золотистая банка из-под американской тушёнки. Санёк очень хорошо знал эти банки — там в слове «тушёнка» было не русское «у», а американское «Y» в виде рогатки.
Стрелок закурил и бросил горелую спичку в банку. Дым слоями заполнил купол.
Глядя на сапоги, Санёк, кажется, заснул. Потом проснулся и посмотрел, на месте ли план войны, — пакет был на месте. А море и небо за окном нисколько не изменились, словно одно и то же место следовало вместе с самолётом.
ВОЗДУШНЫЙ БОЙ
Санёк вспомнил кролика, его мягкие прыжки и постоянный испуг в глазах. И задремал оттого, что за окном было всё одно и то же и ничего не происходило.
Мама постелила на откидное сиденье отцову куртку:
— Поспи.
Санёк воспротивился — боялся проспать что-нибудь интересное.
— Ну просто так полежи.
На это Санёк согласился и, лёжа, поглядывал снизу на стрелка и его золотую банку.
Мама сказала отцу:
— Неужели лётчики не боятся?
— Чего боятся? — не понял тот.
— Летают чуть ли не каждый день, а тут всякие опасности. Каждый полёт может стать последним.
— Привыкают. Человек ко всему привыкает. Вон, ты тоже привыкла к ночным налётам… А лётчикам, по правде говоря, и бояться-то некогда — весь полёт заняты. Страшно только пассажирам — ничего не делают.
— И тебе страшно?
— Конечно. Боятся все. Победить страх — вот в чём фокус. Почему бы тебе не заняться вышиванием? Это тебя отвлечёт от невесёлых мыслей.
Санёк полез за фляжкой — попить — и увидел самолёт.
— Самолёт! — обрадовался он. — Гляди, папа. Совсем рядом.
Степан Григорьевич глянул в иллюминатор, но нисколько не обрадовался. Он взял Санька на руки и сказал стрелку:
— «Рама».
И тут кто-то нетерпеливо замолотил палкой по обшивке, словно требовал немедленно его впустить в самолёт. Санок перепугался за того, кто снаружи. Как он мог там очутиться? Ему ведь не за что держаться. Его сдует! Надо скорее открыть дверь. По никто и не шевельнулся.
— Кто там? — спросил Санёк и показал наверх.
— Никого, — ответил отец.
И тут снова замолотило, и на пол посыпалось что-то металлическое. Санёк повернулся — сверху падали золотистые гильзы. И это привело его в совершеннейший восторг. Он полез поднять ту, что поближе, но отец удержал его. Санёк готов был зареветь — боялся, как бы не явились лётчики. Они наверняка соберут все гильзы и разделят между собой.
— Не тронь, — сказал отец.
— Я одну, — заныл Санёк.
— Они горячие. Обожжёшься. Потом.
— Ах ты, фашистская морда! — выругался Ширяшкин.
Санёк поглядел на своего старшего товарища с удивлением. На кого он так ругается? Ведь он глядел в окно, а там нет никого. Может, имел в виду того, кто снаружи с палкой? Происходило что-то не совсем понятное.
Самолёт резко наклонился, и Санька вдавило в отца.
— Правильно! — одобрил он чьи-то действия. — Надо прятаться в облака. Молодец!
Санёк не понял, кто молодец. Может, Ширяшкин?
— Кто молодец? — спросил он.
— Ты молодец. И лётчик молодец. Сиди, сынок, спокойно.
Мама достала пяльцы и занялась своим красным маком.
— А они скоро остынут?
— Кто остынет? — не понял отец.
— Они, — Санёк показал на гильзы. Его очень волновала их дальнейшая судьба. Неужели не удастся взять хоть ту, что под отцовым сапогом? Неужели лётчики всё попрячут?