— Скоро. Посиди, — он потрепал Санька по плечу. — Эх, кролики мы с тобой!
Санёк подумал, что, как только доберётся до Москвы, обязательно нарисует самолёт, полный кроликов. И одного снаружи, с палкой в лапах.
— Сейчас он развернётся и даст нам прикурить, — сказал Ширяшкин.
— Ваши шутки делаются уже несмешными, — сказал отец.
Глаза военной женщины показались Саньку неправдоподобно огромными, а лицо белым, как извёстка.
— Что с нами будет? — Мама прижалась к отцу, её руки дрожали, и иголка с красной ниткой не попадала в мак.
И тут Санёк догадался, что женщины чего-то боятся. Ну чего им бояться? Экие трусихи! И он улыбнулся, показывая свою храбрость.
— Спокойно, братцы-кролики, — успокоил их отец. — Это всего-навсего «рама». Ничего страшного.
— Какая рама?
— Обыкновенная. Самолёт «фокке-вульф».
— Как это — ничего страшного? — удивилась мама. — А если ударит?
— Нет смысла. Да он и сам нас боится.
— Кто нас боится? — влез Санёк.
— Все нас боятся, — отмахнулся отец.
Наверху загрохотало, и снова посыпались гильзы. И только тут Санёк сообразил, что стучит пулемёт, а снаружи нет никого.
За иллюминатором всё затянулось туманом, словно самолёт погрузился в разбавленное молоко. В кабине сделалось темнее.
— Правильные действия, — одобрил отец. — Надо удирать.
— Почему удирать? — удивился Санёк, вспомнив свои бумажные баталии, когда победа неизменно оставалась за русским оружием.
— Потому что наш самолёт не военный. У него малая скорость и слабое вооружение.
Тут Санёк вообще перестал что-либо понимать: как это самолёт не военный, если на нём звёзды и все лётчики — военные?
— Где теперь фашист? — спросил Ширяшкин, глядя в окно.
Однако там уже ничего не было видно.
— Спокойно, — сказал отец. — Это разведчик. У него своё задание.
— Какое задание?
— Обыкновенное. Фотографирует объекты. Ему, повторяю, гоняться за нами и вступать в бой нет смысла. Бояться надо свободных охотников. Те бандиты. Летают парами и сшибают всех встречных. Впрочем, и этот бандит.
Самолёт долго шёл в облаках. В кабине было сумрачно, будто задвинуты занавески. И только белело лицо военной женщины.
Но вот посветлело, и сквозь разрывы облаков ударило солнце.
— Где бандит? — поинтересовался Ширяшкин, глядя в иллюминатор.
— Успокойтесь, — посоветовал ему отец.
— А если б он ударил?
— Тогда б мы, возможно, не слышали вашей болтовни.
Санёк поглядел на сапоги, которые маячили перед ним, — колени стрелка дрожали.
— Вот теперь собирай гильзы, — сказал отец. — Только спроси сперва разрешения.
— Можно взять гильзу? — спросил Санёк дрожащим от волнения голосом. Сказать «гильзы» он не решался.
— А-а? Что? — дёрнулся сапог. — Да бери — ну их все к чёрту!
— Все? — вопросил Санёк, поражаясь щедрости стрелка.
— Все.
И Санёк кинулся их собирать. Ну до чего же гильзы хорошие! Новенькие, не поцарапанные, блестят!
— Где фашист? — спросил Ширяшкин у стрелка. — Может, его подбили?
— Как же! Подбили! — невесело рассмеялся стрелок. — Умирать полетел.
— Если он нас не преследует, то…
— Не отвлекайте! — сказал стрелок. — После войны поболтаем.
— Понял. Молчу. После войны, вечером. Если доживём.
Полковник вытащил свой большой клетчатый платок и принялся вытирать лицо. Со своим секретным пакетом он не расставался. Да оно и понятно — план войны!
— Ну, ты молодец. Джигит! — похвалил отец Санька. — Глазастый парень. В воздушном бою выигрывает тот, кто первым заметит противника.
— Значит, мы победили?
— Считай, что победили: уклонились от боя, сохранили живую силу и технику. Он мог с нами легко расправиться.
— Отчего не расправился?
— Я думаю, что он перепугался не меньше нашего. Ведь мы бы защищались.
— Я не перепугался.
Впрочем, он боялся, как бы лётчики не передумали и не забрали гильзы себе. И попросил их спрятать в сумку. Одну гильзу оставил и долго рассматривал. Потом спрятал за пазуху.
«БРАТЦЫ, ЭТО ГРОБ»
Итак, по-прежнему сияло солнце, и море катило свои прозрачные волны.
— Если бы мы не уклонились от маршрута, то были бы уже в Красноводске, — сказал Степан Григорьевич.
Он достал из сетки с продуктами свёрток, а в свёртке — часы со сбитого самолёта, похожие на тяжёлый металлический стакан, где на донышке чёрный циферблат. Хорошие часы, да только в кармане их не потаскаешь — весят полкило.
— Может, заблудились? — спросила мама.
Толстый полковник кинул план войны на бочку, а сам пошёл в пилотскую кабину, дверь которой оставалась открытой во всё время полёта.
Ширяшкин, конечно, не мог допустить, чтоб пакет валялся без присмотра — так решил Санёк, — и решительно двинул вперёд. Из-под деревянной пробки на бочке шли пузыри, что могло подмочить план и, возможно, повлиять на ход войны. Однако товарищ Санька по охране военных секретов не обратил на это обстоятельство ни малейшего внимания. Разинув рот, он слушал, что говорит полковник. А тот — видно было — сердился и даже кричал, раскрывая рот, полный золотых зубов.
При этом лицо его багровело и на шее надувались жилы.
Ширяшкин воротился на место и сказал отцу:
— Плохо наше дело — бензин кончается.
— Зато фонтан вашего красноречия неиссякаем, — отозвался тот. — Язык вас до хорошего не доведёт.
— Охотно верю — уже довел. Хотя мой язык меньше всего виноват в том, что через пару минут мы будем купаться. И интересно, вода сейчас тёплая или холодная? Как вы думаете? — Он поглядел на женщин. — Вы прихватили с собой купальники?
— Оставьте женщин в покое, — сказал отец строго.
— Я им просто предлагаю надеть купальники. И напоследок чего-нибудь спеть и сплясать. Помирать, так с музыкой!
— Прекратите болтовню! — рассердился отец.
— Ладно. Молчу. Штурман, видать, плохо учился в школе — в расчётах ошибся, двоешник этакой! Вот, дорогой мой, — Ширяшкин похлопал Санька по плечу, — учись в школе получше. Обещаешь учиться только на четыре и пять?
— Обещаю, — сказал Санёк единственно из легкомыслия: он понятия не имел, как трудно учиться в школе.
Ширяшкин наклонил голову и продолжал задушевным топом умудрённого опытом друга-советчика:
— Особое внимание удели арифметике. Имей в виду, что плохая учёба может привести к гибели и самолёта, и людей. Двоешник хуже фашиста. Я бы всех двоешников порол хворостиной. Ты согласен, что двоешники заслуживают хворостины?
Санёк безо всяких на то оснований решил, что будет учиться хорошо, во всяком случае двоешником не будет, и кивнул.
Степан Григорьевич поднялся и с решительным видом зашагал в пилотскую кабину. Ширяшкин проводил его взглядом.
— Куда он?
— Степан Григорьевич работал в Туркмении, — сказала мама, продолжая вышивать. — Хорошо знает эти места.
— Но внизу волны! — возразил Ширяшкин.
— Правда? — Мама поглядела в иллюминатор. — Может, он узнал, где мы, по птицам. Или облаку саранчи. Или по цвету воды… Не знаю точно.
— Интересно, можно ли узнать своё местонахождение по вкусу воды? — спросил Ширяшкин.
Отец воротился и молча сел.
— Что хорошего? — спросила мама.
— Определились, — ответил отец. — Берег близко. Только бы хватило топлива. Сперва откажет левый мотор, потому что…
Левый мотор зачихал, захлопал. Самолёт тряхнуло. Пропеллер остановился.
— Некоторое время мы протянем на правом, — сказал он.
Море внизу катило свои волны, и ярко светило солнце.
— Братцы, это гроб, — сказал Ширяшкин печально. — Прогревайте и не поминайте лихом.
— Не хороните себя раньше времени. Держитесь до конца.
Степан Григорьевич сердито поглядел на Ширяшкина и отвернулся.
— Я плавать не умею — вот в чём дело. Не сдал в своё время нормы на значок ГТО… А вы, Степаныч, — он потрепал Санька по плечу, — обязательно научитесь плавать. Вступите в пионеры и научитесь плавать. И будьте всегда готовы к труду и обороне. Даёте слово научиться плавать?
— Даю, — ответил Санёк и представил себя с красным галстуком. — А вдруг не примут? — испугался он.
Самолёт теперь шёл боком, его водило из стороны в сторону. Санёк увидел в иллюминатор дрожащее крыло — так изгибается удилище, если им болтать в воздухе. Он однажды видел бамбуковое удилище.
Военная женщина вдруг стала креститься, и потом загородила лицо руками, между пальцами просочились слёзы.
— За что? За что? — проговорила она.
Санёк понимал, что с самолётом что-то творится — никак не отыщет удобного положения в воздухе. Но зачем же плакать?
Мама уже заканчивала свой красный мак. Её лицо как бы окаменело.
И тут Санёк увидел врезанную в ребристое от волн море гладкую песчаную косу.
— А вон песок! — сказал он.
— Где? — подхватился со своего места Ширяшкин. — Точно! Он самый! — Он обнял Санька. — Ах, песочек! Никогда я так не радовался песку! Если не расшибёмся, обещаю съесть горсть. Объявляю вам благодарность, — он пожал руку своего младшего товарища по оружию. Потом осторожно тронул военную женщину за плечо. — Дошли ваши святые молитвы до бога, мадемуазель! Не вы — век бы нам землицы не видать. И вам объявляю благодарность с занесением.
— Ступайте к свиньям с вашими благодарностями! — буркнула женщина и отвернулась, боясь продолжения разговора.
Самолёт затрясло и резко бросило вниз. Коса раскачивалась на манер маятника, её несло навстречу. Песок вблизи оказался похожим на застывшую реку. Сделались заметными отдельные былинки на белой от соли земле.
А дальше случилось что-то непонятное — Санёк полетел вперед, упал на полковника и почувствовал под собой хруст бумаги — кажется, порвал план войны, которого с нетерпением ждали в Красноводске. Без плана военачальники не знали, что делать. Как встречать врага, если план порван?
Наступила непривычная после гула моторов тишина. Санёк услышал свист ветра в наружных антеннах и тяжёлое дыхание полковника. Что делать? Что делать? Ему доверили охранять пакет, а он…